Когда он выходит, у меня перехватывает дыхание. Я впервые вижу его без футболки. Ну, по крайней мере, в реальной жизни. Конечно, я видела его тело на фотографиях – но в реальности это выглядит намного… привлекательнее. И татуировки смотрятся просто невероятно. На одной руке крест, под которым написано имя его матери, а на другой – вереница нот и, похоже, гитарный гриф. Между лопатками тоже тату – несколько строчек с датами и названиями. Я сдалась и недавно снова погуглила информацию о нем, чтобы узнать значение татуировки на спине. Оказалось, что это даты и названия городов, где прошли его самые удачные концерты.
Иногда я забываю, что ему всего девятнадцать лет. Он такой высокий, мускулистый и уверенный, что кажется старше. Вообще-то со временем он все больше и больше напоминает своего отца, но я держу это наблюдение при себе – вряд ли Окли оно понравится. Он почти никогда не упоминает о нем, и очевидно, что они в ссоре.
– Опять пожираешь меня глазами? – смеется Окли. – Осторожнее, а то у меня разовьются комплексы!
– У тебя уже есть комплекс. Называется нарциссизм.
– Ха! – Он подходит ко мне и слегка дергает за косу. – Может, если ты перестанешь постоянно на меня таращиться, мое эго наконец станет нормального размера.
– Как будто у тебя хоть что-то может быть нормального размера, – огрызаюсь я, но тут же краснею, потому что это звучит очень двусмысленно, а я имела в виду совершенно иное.
Он игриво двигает бровями:
– Ты видела фотосессию в Vogue, да?
Я краснею еще сильнее:
– Заткнись и прыгай уже в воду.
– А ты не будешь? – расстроенно спрашивает Окли. Он сказал, что в домике есть запасные купальники, но проблема не в этом. Я просто не в настроении купаться.
– Не хочется, – извиняющимся тоном говорю я. – Серьезно. До сих пор не отошла с похмелья.
– Понял. В следующий раз, когда Вонн придет на вечеринку, шкафчики с алкоголем закрываем на ключ.
– Ой, было бы здорово! – совершенно искренне говорю я.
Окли хмыкает, бросает полотенце на шезлонг и идет на край трамплина. Даже не попробовав температуру воды, он сразу ныряет и плывет на другой конец бассейна. Затем его светлая голова показывается из-под воды, и он на спине лениво плывет обратно, а я разглядываю точеные линии его тела.
Потом откидываюсь на шезлонг и смотрю в сумеречное небо, размышляя о резких переменах в моей жизни. Два месяца назад я не могла даже мечтать о том, что буду лежать на шезлонге во дворе дома Окли Форда, а он сам, популярный музыкант, в которого когда-то я была влюблена, будет нарезать круги в бассейне.
Впрочем, не могу сказать, что жизнь Окли совершенно нормальна. Телохранители, деньги, поклонницы, этот дом на пляже, огромный бассейн с кристально чистой голубой водой, его друзья… Хотя для такого известного человека у него не так уж и много друзей. По крайней мере, настоящих.
– Ты так громко думаешь, что я прямо слышу, как у тебя в голове крутятся шестеренки. Что тебя беспокоит?
Я целую минуту просто смотрю на него. На его ресницах повисли капли воды, которые в закатном свете сверкают, как драгоценные камни.
– Не знаю. Просто… – Я теряюсь.
Он выбирается из бассейна и, весь мокрый, садится рядом со мной. Я бросаю ему полотенце, чтобы он прикрылся – его идеальная фигура слишком отвлекает.
Но он вытирает им волосы, небрежно проводит по груди и затем бросает куда-то себе за спину.
– Ну давай, – упрашивает он. – Расскажи, что тебя беспокоит.
– Ты об этом тоже напишешь песню? – спрашиваю я, начиная подозревать, что вся его музыка о нем самом, своего рода исповедь. Это невероятная, захватывающая дух смелость.
– Может быть, – он склоняет голову набок, – но в том-то и состоит риск отношений с музыкантами.
Хм. Так я об этом не думала. Но я почему-то ему доверяю. Не хочется думать, что он может написать песню, которая бы меня задела или унизила.
Я смотрю на небо.
– Летом два года назад не стало моих родителей, – тихо говорю я. – Папа повел маму в ресторан. Они возвращались из «Чизкейк Фэктори» – это было ее любимое место. Она обожала их мясной рулет. – Я качаю головой, вспомнив об этом. – Но что-то случилось, и отец потерял управление. Они врезались в бетонное ограждение и погибли на месте. – Меня снова охватывает грусть, и я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. – Я не собиралась заканчивать школу экстерном, но отец хотел, чтобы я так сделала. Он говорил, что если я закончу школу раньше, то у меня будет целый свободный год перед университетом и я могла бы путешествовать налегке по Европе, познавать жизнь.
– И что, ты поехала?
– Нет. В итоге я действительно закончила школу экстерном, но только для того, чтобы помогать Пейсли. И потом… после их смерти я уже не хотела ехать в Европу. Мне было… – Я умолкаю.
– Что?
Я вздыхаю:
– Страшно. Мне кажется, я вообще боюсь жизни. Поэтому я так долго встречалась с УУ – хотя, наверное, мы уже очень давно друг друга не любили. Поэтому согласилась на подставную историю с тобой. Я хорошо умею делать вид – а вот с реальностью у меня проблемы. Все вокруг знают, чего хотят от жизни. Керри собирается поступать в Беркли, чтобы стать юристом, как ее мама. Джастин хочет учиться в Калифорнийском университете на финансиста. Кики будет косметологом. Поэтому я всем говорю, что хочу стать учительницей, как мама и папа, а раз уж УУ поступил в университет Южной Калифорнии, я подумала, что тоже могу там учиться.
– Непохоже, чтобы что-то из этого тебя увлекало.
– Мои родители жили сегодняшним днем. Но я хотела придумать долгосрочный план на будущее. Ты говорил, что я не должна останавливаться. Что должна делать что хочу. Но я не знаю, чего хочу. Я знаю только то, чего не хочу.
– Стартовая точка ничуть не хуже других.
– Разве? – Я смотрю ему в глаза. Он протягивает руку, преодолевая расстояние между шезлонгами, и проводит большим пальцем по моей мокрой щеке.
– Конечно. – Его ладонь нежно касается моей щеки. – Конечно.
Из моих глаз выкатываются слезы. Я наблюдаю, как они падают ему в ладонь, а потом соленая влага катится по его запястью и предплечью. Но это его не пугает. Он подвигается ко мне поближе – железные ножки его шезлонга скребут по настилу.
– Когда ты решил, что хочешь стать музыкантом?
– В четыре. Или, может быть, в пять? Иногда мне кажется, что я с рождения это знал. Родители боялись, что я захочу пойти по их стопам, но я с детства любил музыку и рассказывал истории с помощью песен. Мне нравилось, как мой голос взлетает и формирует мелодию. Я всегда хотел заниматься только этим.
– В Лос-Анджелесе полно людей с призванием, – я поднимаю руку и касаюсь его ладони. – Все приезжают сюда за своими мечтами. Мне не нужны чужие мечты. Но хорошо бы иметь хоть какую-то.
– Может, она у тебя уже есть, просто ты ее боишься.
– Может быть.
Я смотрю вниз, на свои руки и размышляю о вещах, которые меня трогают: семья, кулинария, рисование. Можно ли этим зарабатывать? Может быть, в этом и есть мое будущее?
Окли протягивает руки, поднимает меня с моего шезлонга и пересаживает на свой.
– Если бы у тебя было сколько угодно денег, что бы ты делала?
– Путешествовала бы. Изучала мир, – тут же вырывается у меня.
– Значит, это тебе и нужно.
– УУ считал, что это чушь.
Окли ворчит, и я чувствую, как от этого вибрирует его грудь.
– Ты прекрасно знаешь, какого я мнения об УУ. Тебе без него гораздо лучше. Хорошо, что ты его бросила.
Окли сердится, и в его голосе звучит ревность. И это совершенно восхитительно.
– Хм, это он меня бросил вообще-то.
– Просто он предчувствовал, что будет потом.
– И что же? – Я наклоняюсь и смотрю на него, ожидая, что сейчас он может отпустить какую-нибудь дурацкую шуточку в духе «а потом буду я».
– Он знал, что ты просто тянешь время и когда-нибудь поймешь, что достойна большего. – Он пожимает плечами. – Кроме того, возможно, у него просто маленький член и он пытался это компенсировать.
Я закатываю глаза. Почему парни вечно этим меряются?
– Ну откуда мне знать?!
Окли хмурится:
– Вы что, никогда… – Он делает несколько движений кулаком.
– Что это значит? – хохочу я. – Ты про секс? Нет, мы с ним не занимались сексом.
Окли округляет глаза:
– И ты даже ни разу не трогала содержимое его штанов?
– Окли Форд, ты что, хочешь знать в подробностях, чем я занималась с УУ?
Он на полном серьезе начинает это обдумывать. Я пихаю его в плечо.
– Но подожди, если ты никогда его там не ласкала… значит ли это, что он тебя тоже? – На этот раз он, похоже, действительно шокирован.
– Слушай, давай сменим тему.
Температура воды, думаю, всего градусов пятнадцать, но с каждой секундой бассейн начинает казаться все более заманчивой перспективой. Может, если я туда прыгну, этот ужасный разговор наконец закончится?
– Нет, давай не будем. – Он садится и поднимает меня тоже. – А разве он никогда…
Я зажимаю ему рот рукой:
– Господи, ты не мог бы заткнуться? Ну пожалуйста!
Он на мгновение задумывается, затем кивает, но как только я убираю руку, продолжает:
– Ну что за самовлюбленный дурак! И при этом у него еще совести хватало тебя уговаривать.
– Мне даже не верится, что мы все еще говорим об этом. – Я закрываю лицо руками.
– А ты сама когда-нибудь ласкала себя?
Черт побери, почему землетрясение не случается, когда оно так нужно?
– Ну… предположим. Это приятно. Иногда даже очень.
– До мурашек?
Я вздыхаю. Если я не скажу ему хоть что-нибудь, он не отстанет.
– Нет, не до мурашек. Но приятно.
– Пойдем. – Он вдруг встает и протягивает мне руку.
– Куда?
– В дом. Сомневаюсь, что ты позволишь мне приставать к тебе на улице.
Я поднимаю бровьи:
– Думаешь, тебе что-нибудь светит?
– Не мне. – Его глаза темнеют. – Пойдем.
Я поднимаюсь и даю ему руку. Не вполне понимаю, чем все кончится, но раньше он никогда не заговаривал со мной о сексе и ничего от меня не требовал. Так что я иду за ним через гостиную и коридор в ту комнату, где стоит вся техника. Он приглушает свет, включает кино и усаживает меня на диван.