– В смысле? О чем вы говорите?
Мой компьютер все никак не загружается.
– Я говорю о том, что ты почему-то решила публично изменить Окли. И ты не просто разрушила весь сюжет, но вдобавок еще и выставила Окли в дурном свете.
– Что? Я никогда…
Ой, черт. Разве что эта история в тот вечер, когда УУ меня бросил и накричал на меня по телефону. Не может же она говорить об этом?
– Это что, про Люка? Но мы с Окли это обсуждали…
– Меня не интересуют твои отговорки. Сегодня курьер привезет тебе расчет. И можешь сменить пароли от социальных сетей – теперь они полностью в твоем распоряжении.
– Но, Клаудиа…
– Ты уволена, – говорит она и вешает трубку.
ФОРД ПЕРЕЖИВАЕТ ИЗМЕНУ ТУДА С ФОРДОМ, А ОТТУДА С ДРУГИМ
Чувствуя, как подкатывает тошнота, я нажимаю на первую же ссылку.
Окли Форд нашел свою любовь в объятиях своего лучшего друга. Люк Селлин пять лет был басистом в группе, но такое положение дел его не устраивает – он планирует собрать собственный коллектив. Вчера ночью в баре «Суитхарт Лаундж» он сознался в интрижке с Вонн Беннетт, новой девушкой Окли Форда. Окли отказался от комментариев, чего, однако, не скажешь о бывшем бойфренде Беннетт. Как вы помните, когда девушка познакомилась с Фордом, она состояла в отношениях со студентом университета Южной Калифорнии. Уильям Уилкерсон сообщил журналистам, что девушка, однажды уже совершившая измену, не стоит доверия.
Окли Форд, ты достоин большего! Позвони нам.
Я даже не собираюсь читать комментарии – и так понятно, что там будет. Набираю номер Ока, но раздается всего один гудок, и я попадаю на автоответчик. Тогда я оставляю сообщение: «Привет, это я. Прочла свежую прессу. Как мне реагировать? Это навредит твоему туру? Позвони мне!».
Потом пишу ему сообщение с тем же текстом.
Он не отвечает, но я убеждаю себя, что еще просто слишком рано. Окли ненавидит просыпаться рано утром, а шесть утра, по его меркам, безбожная рань.
Я пытаюсь снова заснуть, но голова пухнет от мыслей, и в итоге я встаю и начинаю печь овсяное печенье. А потом печенье с корицей. А потом лимонное печенье.
Когда Пейсли просыпается и приходит в кухню, на каждой горизонтальной поверхности лежит какое-нибудь печенье.
– Я так понимаю, Клаудиа тебе уже звонила, – говорит она.
– Зато Окли не звонил. Но я думаю, сейчас он уже проснулся. Наверное, поеду к нему. Можно взять машину или она тебе нужна?
Пейсли с сочувствием на меня смотрит, а потом обнимает за плечи:
– Солнышко, Окли час назад улетел в Нью-Йорк.
Мое сердце падает:
– Что?
Она закусывает губу:
– Мне Тай написал, когда они были в аэропорту.
– Но… – Я кручу в руках телефон, с которым не расставалась все это время. – Он же ничего не ответил! Я ему писала. И звонила…
Я внимательно вглядываюсь в лицо Пейсли, пытаясь понять, что происходит.
– Клаудиа сказала, что он тебя заблокировал, – неохотно признается Пейсли. – Все твои звонки попадают на автоответчик, а сообщения не приходят вообще. – Она не смотрит мне в глаза. – Похоже, он не хочет с тобой разговаривать.
Мне становится настолько плохо, что вот-вот стошнит. Я высвобождаюсь из объятий Пейсли и бессильно прислоняюсь к кухонному островку.
– Но почему? – выдыхаю я. – Это же было сто лет назад. Когда все было не по-настоящему. Когда УУ меня бросил, а потом я слишком много выпила и целовалась с Люком. Но больше ничего не было. Мы с ним с тех пор даже парой слов не перекинулись! – Я хватаю ее за плечо: – Позвони им и все объясни!
Она грустно на меня смотрит:
– Я не могу. Все кончено.
Я лихорадочно размышляю, что же я могла сделать такого, чтобы Окли на меня так рассердился. Дело точно не в Люке, потому что это мы давно обсудили. Тогда, может, день рождения? Он обиделся, что я пригласила его отца?
«Ты сделала это только ради себя. Думала только о том, как тебе хочется вернуть собственных родителей. Но мои-то родители другие, Вонн».
Слова Окли звучат у меня в ушах, и я чувствую головокружение. В этом дело, что ли? Неужели он думает, что я поступила эгоистично, когда хотела помочь ему помириться с отцом?
Или он специально меня отталкивает? После того случая с фанаткой? Думает, что единственный способ удержать меня от поездки с ним в тур – это вообще со мной расстаться?
Все эти предположения кажутся мне нелепыми. Если честно, сейчас вообще все кажется нелепым.
Но я не успеваю ей возразить – в дверь звонят. Проскочив мимо Пейсли, я со всех ног бегу в прихожую. Сестра ошибалась, и это Окли. Он передумал и приехал за мной, чтобы мы вместе полетели в Нью-Йорк. Я совершенно уверена.
Я распахиваю дверь, ожидая увидеть красивое лицо Окли, но там стоит незнакомый мужчина с огромной челюстью, одетый в коричневое.
– Это вы Вонн Беннетт?
В его голосе отчетливо слышится отвращение. Что, теперь весь Лос-Анджелес меня ненавидит? Если в меня кидали яйца даже тогда, когда Окли меня любил, то что же будет теперь? Я вздрагиваю. Курьер, видимо, принимает это за выражение согласия, потому что сует мне в руки планшет для электронной подписи.
– Распишитесь.
Дрожащей рукой я ставлю подпись, и он сует мне в руки конверт.
– Не надо было так с ним поступать, – бросает он, отчего мне вовсе не становится легче.
Да, это точно было отвращение. Ну и пошел он! Я хлопаю дверью, не прощаясь.
В прихожей вскрываю конверт, и оттуда выпадает ворох бумаг. Я пугаюсь еще сильнее, когда вижу, что это контракт, который я подписывала, и на его первой странице стоит огромный красный штамп: «АННУЛИРОВАНО». Также там лежит письмо, в котором меня благодарят за оказанные услуги, рекомендуют придерживаться терминов соглашения о неразглашении, иначе вся моя жизнь будет уничтожена, а еще призывают воздержаться от каких бы то ни было контактов с «известным лицом», угрожая иначе взыскать выплаченные средства через суд. Из конверта выпадает чек и медленно опускается на пол.
Мой телефон жужжит. Теперь я уже не спешу его доставать. Я словно оцепенела, и мне так хочется плакать, что глаза чешутся.
Я несколько раз моргаю и читаю сообщение от Кэрри.
Видела «Инстаграм». Очень сочувствую. УУ скотина. Окли тоже.
Изо всех сил стараясь не расплакаться, я открываю «Инстаграм», захожу в аккаунт Ока и почти сразу вижу то, о чем она говорит. Он стоит на сцене «Мэдисон-сквер-гарден» спиной к фотографу, но видно, что на шее у него висит гитара. Арена пуста.
______
«Снова один и снова счастлив. Нью-Йорк, сегодня увидимся», – гласит подпись.
Я сжимаю бумаги в кулаке и ухожу к себе, оставляя чек на пятизначную сумму валяться в прихожей.
ОНА
– Как ты считаешь, если я забросаю дом Окли тухлыми яйцами, тебя уволят? – спрашиваю я Пейсли спустя три дня, пролив целое море слез. Мы стоим рядом у раковины и моем посуду после ужина.
– Думаю, да, но только если нас поймают. – Она шаловливо улыбается. – Я в деле.
– Да ладно, брось. Он не стоит такого риска. – Я подаю ей мокрую тарелку. – Честно говоря, по-моему, это самое ужасное время в моей жизни. Сначала безумная фанатка кинула в меня яйцом. Потом мой подставной бойфренд меня бросил и сообщил об этом через свою пиарщицу. И я все еще не знаю, что мне делать со своей жизнью.
– Зато это совсем как в кино, – отмечает Пейсли.
– Но тогда скоро все эти страдания должны с лихвой окупиться, – говорю я. – Когда начнется эта часть? Или сначала все должно стать еще хуже?
Пейсли ставит вытертую насухо тарелку в шкаф, а потом говорит:
– Ты так больше с ним и не разговаривала?
– Нет, конечно, – я бросаю на нее мрачный взгляд. – Ты же сказала, что он меня заблокировал.
Пейсли сомневается, а потом говорит:
– Тай сказал, он страдает.
Я хмурюсь:
– Тай страдает? Почему?
Пейсли вытирает руки полотенцем и передает его мне.
– Да нет. Окли страдает.
– Так ему и надо! – сердито отвечаю я, ударяя полотенцем по столу.
– Если вы оба страдаете, с этим нужно что-то делать.
– Что, например? Умолять его ко мне вернуться? Нет уж, спасибо. – Я бросаю полотенце на стол. – Знаешь, на самом деле это с самого начала была плохая идея. Надо было начинать учиться. Вообще неплохо бы записаться на летние курсы, чтобы подготовиться.
Пейсли слегка наклоняет голову:
– И что ты будешь изучать?
– Не знаю. В процессе разберусь.
Пейсли ничего не говорит, но многозначительно смотрит на меня с таким лицом, будто она самая мудрая и всезнающая.
– Что? – раздраженно бросаю я. – Ты возражаешь?
– Нет, – говорит она непринужденным тоном, но выражение ее лица серьезно. – Вонн, послушай. Это совершенно нормально, что ты не хочешь поступать в университет и не знаешь, чем заниматься в жизни. Не надо становиться учительницей только из-за мамы и папы – они всегда будут в твоем сердце, чем бы ты сама ни занималась. И несмотря на то, что сейчас тебе очень больно, ты все равно приобрела кое-что ценное, и это навсегда останется с тобой.
– Деньги, что ли?
Не понимаю, о чем она говорит. Кажется, в последнее время проблем с деньгами у нас не возникает.
– Нет. Теперь ты знаешь, как живет человек, который занимается тем, что любит. У тебя этого нет. Но тебе бы это не помешало.
– Но я не знаю, что я люблю. – Я поднимаю руки. – Все вокруг знают, чего хотят от жизни. Ты обожаешь свою работу, Окли – музыку. Кики хочет быть парикмахером с четвертого класса. Когда Кэрри в первый раз выступила в роли юриста на школьном суде, с ней все сразу стало понятно. Я же только и делала, что училась рисованию, но заниматься этим не хочу, а чем хочу – не знаю.
– Ну и ладно.
– Что «ну и ладно»? – возмущенно спрашиваю я.
– Начинай с этого места.
Вот прямо как Окли. Я опускаю руки и чувствую полное бессилие.
– Окли мне говорил то же самое, – наконец признаюсь я.