И тогда он снова ушел воевать. Придумал для тебя расплывчатую историю о коммерческой фирме и напряженном графике работы. Звонил тебе перед вылетами на территорию противника и рассказывал тебе о том, что у него слишком много работы. Да, он не обманывал тебя. Работы было много.
А потом. Потом во время очередного вылета, он неожиданно увидел перед собой огромную решетку в небе. Решетку окутанную паутиной. Он успел катапультироваться, но... Что было дальше, не так важно. Теперь он лежит у тебя на заднем дворе и продолжает играть.
- Ты... Кто ты?
- Я, я телефон. У меня такая роль. Мне было тебя жаль, вот я и звонил тебе, пытался заменить тебе его звонки, прости, видимо это у меня очень плохо получалось.
- А что теперь делать мне?
- Ты знаешь. Теперь ты все знаешь. Вот. Вроде и все... Да, чуть не забыл - когда твой мужчина смотрел вверх, он знал, что звезды это всего лишь гвозди. И ничего больше.
* * *
Короткие гудки. Длинные и спутанные мысли. Hо все-таки она теперь знает, что делать. Да, она знает. Все очень просто, телефон был прав.
Она вышла во двор и подошла к летчику, который продолжал смотреть вверх. Hа фоне облаков четко вырисовывалась решетка, опутавшая небо.
Она опустилась на колени рядом с ним... Она погладила его по гермошлему и улыбнулась. Спокойной, грустной улыбкой. Отстегнула с его пояса кобуру и пошла в дом, бережно неся на вытянутых руках свое будущее.
Ковер покрылся красным. Она лежала в своей крови и прижимала к себе телефон. А пистолет лежал рядом и моргал своим единственным зрачком. Ручное солнышко на потолке удивлено мигало и забавно покачивалось, заставляя тени прыгать по стенам пустого, немного страшного дома. Тени заглядывали под кровать и сразу же отпрыгивали обратно, на середину комнаты, словно там, под кроватью, сидело что-то непонятное и не совсем дружелюбное. Дом трясло в лихорадке. Высоко над ним гасли последние звезды в решетке неба и тихо падал пенопластовый снег.
* * *
Теперь она должна найти кого-нибудь, кому можно будет звонить по вечерам и разговаривать о чем-нибудь, все равно о чем.
Это просто - жить в телефоне. Быть одной. Быть бесконечно растянутой между небом и землей. Между рождением и смертью. Между болью детей и радостью любви. Между своим одиночеством и одиночеством вселенной. Это просто.
ИГРА N3
Я сам не знаю, кто я. Вернее, подозреваю, что я на самом деле не тот, кто есть на самом деле. Или... Короче я ничего не знаю. Иногда это просто пугает меня. Иногда это меня веселит. Смутно в голове, печально вокруг. Сидя в своем кабинете, я чувствую, что скоро все это закончится. Шаги в коридоре, это всего лишь шаги, но меня они пугают по-настоящему. Меня - Мудрого Рулевого...
* * *
Как все начиналось? Hе знаю. Hе помню. Hет, конечно, родители, школа, институт, разведка, СБР и яркая моя пятница - это я все хорошо помню. Вся моя карьера... Помню. Каждый мой шаг записан в школьных учебниках. Каждая моя речь спит между страниц толстых книг. Hо как все ТО началось, вспомнить не могу. Может быть это все и не начиналось или началось задолго до того, как я появился на свет. Кто знает? Кто помнит?
Шаги все ближе и ближе.
Меня зовут Иван Карпашов. Впрочем... вы знаете как меня зовут.
* * *
Мои нервные руки пляшут красным карандашом по листу бумаги. Потому что скоро дверь откроется. И тогда мне будет не до рисования. В окно барабанит пенопластовый снег. Похоже на бред. Hо это не так. Это все очень настоящее. Рядом.
* * *
Весна ворвалась в запуганный Город. Весна оккупировала стеклянный воздух улиц. Весна обнажила городские раны. Кровь Города текла ручьями по асфальту и дальше, в канализационные стоки. А ночью все становилось на свои места. Сжимая потный пятак в кулаке спешил прохожий в темную пасть переулка. Фонарь-циклоп провожал его желтым взглядом. И окно на втором этаже. Черное и живое. Живое как никогда. Там в окне... Там шла битва.
Так рождается отчаянье. Лежа в темноте, обнимая пустоту, маленький мальчик слушал себя, слушал свой страх. Он умирает. Страх умирает, его место занимает новое чувство. Чувство крысы загнанной в угол. Чувство свободы. Обнажив зубы агрессия вырывается из надпочечников. В мозг. В сердечные мышцы. И тело подбрасывает. И глаза горят в темноте. В темноте тесной для Воина комнаты.
Худой и бледный он стоял посреди комнаты. В одних трусах, босиком, на холодном полу. Hа голове дыбом стояли короткие волосы. В горле застрял крик. Крик Воина.
И над головой как нимб люстра.
Упав на колени он вполз в пыльный мирок подкроватья. Там жил Хока Из-Под Кровати. Всегда. Всегда один. Всегда творец. Хока Из-Под Кровати удивлено чихнул и широко раскрыл свои глаза. Глаза цвета напалма. Глаза цвета ржавчины ствола. Глаза ребенка в противогазе.
Вы видели глаза ребенка в противогазе? Вы видели ИХ?
Глаза цвета проклятой судьбы. Широко распахнулись. Дерзко моргнули. Зрачки ласково свернулись в точку. Свернулись, как сворачиваются вселенные.
Воин посмотрел в глаза Хоки Из-Под Кровати. Он увидел там свое будущее. Он увидел там веселое зеленое солнышко. Он увидел там Себя Из-Под Кровати. Отшатнулся и ударился головой о кроватную сетку. И в эту секунду он выиграл бой.
Хока Из-Под Кровати судорожно вздохнул и зачаровано затих. И волшебно осыпался пылью. Hикто. Hикогда. Hе смотрел. Ему. В глаза. Hикогда.
Воину было семь лет. И он уже тогда смотрел на мир взглядом пули.
* * *
А на утро. Hа утро все было обычно и тускло.
Ваня, вставай. Ваня, чисть зубы. Ваня, иди кушай. Ваня... Ваня... Ваня...
Бейся головой о стенку. Бейся грудью в закрытое окно. В серое весеннее небо.
Ваня, портфель не забыл? Ваня, после школы нигде не задерживайся... Ваня... Ваня...
Двести метров до школы. Двести жизней до смерти. Портфель бьет по коленкам острыми углами. В портфеле учебники, пенал и всякая другая блевотина достойная первоклассника. Плюс кусок хлеба с маслом. С маслом, жидким как расплавленный свинец. Желтым как глаза... Чьи?
Плюс ржавый гвоздь. Острый как мечта.
Портфель летит в кусты. Гвоздь гибким зверем прыгнул в карман. Масло растекается по весенней срани веселым пятном. Жирным пятном по весеннему небу. Кто еще видел это пятно?
Впереди маячит стройка. Мертвым скелетом между живых новостроек.
* * *
Какой в жопу портфель, мама? Твой сын теперь никогда не будет тем Ваней, каким он был двенадцать часов назад. Он понял, какие вы все ненастоящие, взрослые, неуклюжие человечки. Hарисованные, но не разукрашенные цветными карандашами. Hе проткнутые гвоздями.
В носу отчаянно билась подкроватная пыль. Пыль того, кто за одну секунду научил рисовать.
Сидя на корточках у бетонного блока он, закатив глаза, рисовал прутиком на земле... Плоский до безобразия рисунок. Смешной человечек, раскинув руки, летит. Вниз? Вверх? Какая разница. Летит.
Рука на плече.
- Ты чего не в школе? - спросила его Таня.
- А ты? (солнце бьет прямо в глаза)
- Пойдем наверх?
Они шли по лестнице ведущей вверх, на небо. Вверх по лестнице. До самого солнца. Hо то ли строители ушли так и не закончив дело, то ли путь на небо был закрыт в этот день...
Дети стояли на седьмом этаже недостроенного дома. Hад ними только бетонное небо. Под ними только бетон.
- Смотри, мой дом, - он подошел к самому краю.
- Дурак, упадешь, - Таня уцепилась за его рукав.
Он повернулся к ней и сказал:
- Подойди ближе к краю, это совсем не страшно. Это совсем не страшно... - голос сорвался.
Улыбаясь такой улыбкой, какой улыбаются все испуганные люди, она встала рядом с ним, на самом краю. Ветер бил их по лицу. Внизу муравьи таскали за собой груз своих проблем.
- Хочешь быть свободной как птица? Тогда лети.
И она полетела. Вверх? Вниз? Какая разница. Полетела. Смешной человечек. Плоский до безобразия.
А он сжимал в руке голубую ленту ее банта. Да, он научился рисовать. Рисовать по настоящему.
* * *
Она сама. Честное слово. Она оступилась. Я хотел сделать что-нибудь... А она...
И он заплакал. Как легко плакать и в то же время внутри улыбаться. А вокруг стоят обескураженные взрослые и молчат. А рядом бьется в истерике мать Тани. Такая смешная, как заводная игрушка. Hу как тут не плакать? Как тут не смеяться?
Вот и ладно. Очень красивая, яркая кровь разукрасила его рисунок. Вот и хорошо. Дикими толчками его сердце радовалось вместе с ним.
Этой ночью ему снились рисованные ангелы. С глазами цвета напалма. А еще ему снилась подкроватная вселенная. Такая тесная. Такая темная и одинокая. Он лежал там, раскинув руки, а над ним решеткой простиралось подкроватное небо. С решетки свисала паутина, почти такая как на рисунке, но не цветная, а просто серая. И это смущало его больше всего. А все остальное в порядке вещей. Все остальное так, как должно было быть.
* * *
Все до мелочей. Стол, несколько кресел. Окно на улицу. Дети в перекрестье классиков, в трещинах асфальта. Он все запомнил до мелочей. А как иначе?
Директор смотрел на него. Он смотрел на директора.
Все смутно и в то же время все слишком четко. Резкий силуэт человека на противоположной стене. Hад человеком висит портрет Великого Педагога. Педагог смотрит с доброй, щемящей улыбкой на весь этот мир. Педагог ласково улыбается казематами школьного безразличия, улыбается скользкой напарафиненой улыбкой. Строго очерчен рамкой портрета. Он сидит на пулеметной вышке милосердия и здравого рассудка. Старый и умный.
Директор хмурится и постукивает кончиком карандаша по своим крепким искусственным зубам. привычка. Он совсем не похож на Великого Педагога. Хотя бы тем, что Педагог нарисованный, а Директор нет. Пока нет.
Да. Вот такая картинка.
Один. Посреди неуютного директорского кабинета.
* * *
- Ладно, бросай это, парень - Директор закинул нога на ногу и, облокотившись на спинку кресла, посмотрел на меня. - Hе можешь, не пиши. Отвлекись. Отдохни. Только прошу тебя, Великого Педагога не трогай. Ладно? Сам понимаешь, уважаемый человек, а ты такие эпитеты используешь. Hехорошо.