— Не робей. По нашим местам трясин нету… Черт, верно ведь, лось!
Между двух сосенок на краю мочажины Эля увидела не лося, как ожидала, а клочья свалявшейся серо-коричневой шерсти, несколько некрупных костей с присохшими к ним размочаленными сухожилиями. То, что походило на лося — голенастые, все еще одетые серой шкурой ноги, соединенные голым позвоночником, и голова зверя, — лежало поодаль. Серая, ссохшаяся шкура на ногах, гладкая, как бы прилизанная, так разнилась от раскиданной кругом шерсти, длинной и грубой, что Эля решила: наверное, длинная шерсть принадлежит медведю, а не лосю.
— Г-гад! — сквозь зубы процедил Генка.
— Что он, линял, да? — спросила Эля.
— Кто?
— Ну, медведь.
— А-а, медведь ни при чем.
— А шерсть? Вот эта, коричневая?
— Сохатый это, — сказал Генка. — Такой зверина пропал зря! Пойдем. Теперь тут… долго нечего делать. Испорчены теперь грязи.
— Слушай, ты переведи на русский язык!
— Ну, понимаешь: не будут сюда звери ходить, пока пропастиной пахнет.
— А зачем им ходить сюда?
— Так ведь грязи же! Вроде как солонцы.
— Насчет солонцов что-то читала. Пойдем.
— Эх! — Качая головой, Генка в последний раз посмотрел на остатки лося.
— Жалко, — равнодушно согласилась Эля и потянула его за рукав. — Пойдем.
Сергея Сергеевича они застали все в той же позе. Вздохнув, он поднялся, подергал рюкзак за лямку, вздохнул еще раз и попросил Генку:
— Вы мне помогите его надеть, пожалуйста…
— Ладно вам, — нелюбезно сказал Генка, махнув рукой. — Хоть хариусницу донесите до места.
Сергей Сергеевич виновато опустил голову.
Заполошный старшина, которому Петр успел-таки объяснить кое-что насчет родителей и квалификации, опоздал оттянуть в "борозду" хвост "матки". Перед шиверой последние плоты вовсе развернуло лагом, и оба красных бакена отправились считать камни. Главное, на обоих только что переменили батареи, а батареи Мыльников давал туго, точно из своего кармана.
— Сука! — сказал Петр про старшину. — Лишь бы проскочить шиверу, а что людям горбатиться потом — наплевать!
Он пришел за Генкой и за Матвеем Федоровичем — устанавливать бакены на месте сбитых "маткой". Вчера Генка заходил к нему поговорить, но Петр пиликал на гармошке, прижимаясь к ней ухом. Это значило, что Петр пьян, и Генка решил, что нужного разговора все равно не получится. Он посмотрел, как Клавка вытирает чистой тряпкой — куда чище, чем рушник возле умывальника — аккордеон. Клавка, приходя к Дьяконовым, уши прожужжала, что вытирает пыль с аккордеона, словно только этим и занималась. Аккордеон стоял на специальной полочке в углу, застеленной вышитой крестиками скатеркой, а над ним висел образ какого-то святого. В святых, конечно, никто не верил, но медный оклад образа, если его потереть золой, блестел не хуже аккордеона. Теперь Клавка не считала нужным тереть святого золой.
Сегодня Петр был совершенно трезв.
— Может, старые бакены поймаем? — спросил его Матвей Федорович.
— Один вроде в прилук понесло. А один вместе с наплавом, в шивере. Черта его добудешь оттуда, из камней!
— Сколь уже бакенов потеряли! — сокрушенно вздохнул Матвей Федорович, подвязывая деревяшку.
— Больше не будем терять, — уверил Петр. — Поставим на входе самоотводящийся. Про который инженер говорил.
— Точно, — обрадованно подхватил Генка. — В "Пособии путевому мастеру" есть про самоотводящиеся. На двух якорях, да? Если сорвет с основного якоря, бакен ко второму на длинном сторожке учален. Сплывет по течению, и все.
Петр кивнул.
— Такой самый. Только якоря и одного хватит. Просто на двух сторожках надо ставить. На коротком и на длинном запасном, метров в полсотни. И чтобы от рабочего бакен отцеплялся, если навалит плот. Тогда запросто его назад притянуть можно.
Подмостив жерди, чтобы легче было сбрасывать тяжелые якоря и наплавы, загрузили лодку. Один якорь и один наплав с прикрепленным к нему бакеном — сверху, на помост. Второй комплект — пока на днище, чтобы лодка не потеряла остойчивости.
— А свет? — спросил Генка.
— Третьим заходом поставим. Давай заводи!
— В шивере не разворачивайся смотри! — предупредил Петр. — Груз высоко лежит, в два счета вывернет.
— Я сам рулить буду. — Матвей Федорович, руками помогая деревянной ноге, перешагнул через наплав, пробрался на корму. Мотор заработал на холостом, Петр шестом отпихнул лодку.
— С богом! — кивнул Матвей Федорович, и Генка включил сцепление.
Спустившись ниже шиверы, развернулись против течения. И сразу шивера кинула на тяжело груженную лодку не только пляшущие дикую пляску валы, но и всю стремительность катящейся навстречу реки.
Матвей Федорович безбоязненно усмехнулся, сплюнув за борт.
— Ништо!
Крикнув сыну, чтобы сбавил маленько обороты, надежно встремив свою деревяшку в щель сланей, не выпуская руля, он поднялся в рост — высматривал ему только ведомое место, где ставить бакен.
Лодка отвернула речнее и, прыгая с вала на вал, взмахивая при каждом прыжке блескучими крыльями брызг, почти потеряла ход.
— Кидай!
Генка с Петром, отвалясь на один борт, приподняли за концы жерди, и опутанная тросом глыба гранита, соскользнув с них, плюхнулась в воду, потянув сбитый из бревен наплав с бакеном. Лодку отшибло в сторону водной, и Матвей Федорович, сверившись с какими-то приметами на берегу и в шивере, сказал:
— Однако правильно угадали. Прибавь газу, Генка!
Позади, удерживаемый каменным якорем, зарывал острый нос в белые гребни наплав. Округлый, набранный из перекрещивающихся досок бакен на нем казался после купанья только что выкрашенным.
— Все! — гордо сказал Петр. — За этот можно не беспокоиться до конца навигации. Если сорвет — пять минут хлопот, и снова на месте.
— Раньше недодумали, — вздохнул Матвей Федорович. — Этому бакену завсегда почти попадает. Не сосчитаешь, сколь уже якорей на дне.
При установке второго бакена якорным тросом захлестнуло одну из жердей, только каким-то чудом не задевшую Петра — конец жерди просвистел мимо уха.
— Сила! — усмехнулся он, поворачивая голову, словно хотел посмотреть, кто это, стоя за его спиной, кидается жердями.
Третьим рейсом надо было установить на бакене освещение. С этой работой могли справиться двое. Матвей Федорович, выдав Генке батареи и фонари, пошел домой.
— Сначала проскочим вниз, до Большого прилука, может, найдем бакен, — предложил Петр. — Попытаем?
Петр предлагал дело. Он даже вроде бы спрашивал: "Попытаем?" Но Генка понимал, что вовсе он не спрашивает его мнения. "Видишь, я даже советуюсь с тобой!" — вот что значила эта фраза.
Не отвечая, Генка согласно мотнул головой. Ему не хотелось разговаривать с Петром о ерунде, не поговорив прежде о главном. Главное же заключалось в том, что Петр не имеет права вот так, сверху вниз, говорить с ним. Генка должен разговаривать с Петром сверху вниз, имеет право на это!
— Ну ты и гад, — сказал он, когда моторка, в третий раз проскочив шиверу, вышла на плесо. — Зря сгноил сохатого.
— Где?
— В Рассохе, на грязях.
— Черт, неужели петлю не снял? В каком месте?
— За ключом, в дальнем конце, если идти от Ухоронги.
— Точно, была там петля. Совсем я про нее забыл. Вот ведь, а?
Генка вздохнул: разговора опять как-то не получалось. Шкурихин забыл петлю, Сергей Сергеевич забыл, что не унести рыбу. Но Петр никого не попрекал за недоброе хозяйствование, а Сергей Сергеевич попрекал, агитировал. А сам? Чем же Сергей Сергеевич лучше Петра Шкурихина?
— Теперь, считай, до весны грязи испорчены. Вот что жалко! — сказал Петр.
— Сохатого жалко, — поправил Генка. — Такого быка перевел без пользы.
— Э-э! — Петр презрительно махнул рукой и сплюнул за борт. — Нашел о чем плакать! На наш век сохатых в тайге хватит. Завались сохатых в тайге. О грязях плакать надо, под боком были…
И тогда Генка понял, почему Сергей Сергеевич лучше Шкурихина. Петр болел только о своем хозяйстве, о себе. Ему Наплевать было на тайгу и реку, если они не под боком, не для него. Плевать ему было на Элю, когда за ней кинулись пьяные ребята с катера, — он боялся только, что потом наедет милиция. И на Генку Дьяконова он плевал бы, не будь Генка всегда под рукой, стоило свистнуть… как мальчишке!..
— Учти, Петро, — сказал он. — Пакостить я тебе не дам. Как хочешь!
— Да ты что? — Шкурихин повертел возле лба растопыренной ладонью. — Нарочно я, что ли? Грязи мне не нужны? Вот дурак! Наоборот, мясо кончилось, зверя имать надо, а теперь ближе Гнилой пади его не возьмешь.
— Ты своего взял.
— Моих еще знаешь сколь бегает?
— Не надо, было этого гноить, — заупрямился Генка, испытывая раздражение от обычного снисходительного тона Петра. — Хватит!
— Ты, что ли, не дашь?
— Я.
— Голым задом сакму к петле загородишь? — беззлобно усмехнулся Петр.
— Нет. В охотинспекцию заявлю.
Шкурихин присвистнул, насторожил взгляд.
— Ну, чего треплешь?
— Не треплю.
— Та-ак! Молодчик! Московские научили? Сучонка эта твоя, поди, посулила что?..
Генка рывком поднялся и, шагая через мотор, вскинул для удара руку. Потерявшая управление лодка накренилась, черпая воду, круто поворачивая направо. Генку мотануло в сторону, он ухватился за борт, чтобы не вывалиться, и поспешно поймал румпель.
— Дур-рак! — процедил Петр сквозь зубы. — Соображать надо, где находишься. По морде от меня схлопотать и на берегу всегда можешь, понял? В прилук правь, бакен искать поехали. За делом!
Стиснув зубы, Генка промолчал.
Дома он, наверное, тоже промолчал бы, не стал бы рассказывать о происшедшем. Но отец, спросив, удалось ли найти бакен, сказал:
— Ладно хоть, что нашли. Ме́не будет лишней работы. Слышь-ко, Петька про мясо поминал, зверя добыть. Ступай-ко и ты с ним, пока вода в Ухоронге большая. На плоте приплавите, вдвоем управиться легче легкого по большой воде.