— В чем и дело, — соболезнующе развел руками управляющий. — Но вряд ли пилоты возьмут на себя ответственность.
Заручьев взглядом показал на свой пакет:
— Пилотов ты на медвежатину позови сегодня — и уговоришь. Должны понять, что путевка пропадает и у старухи такой случай.
Управляющий хмыкнул и стал объяснять лейтенанту:
— Иван Терентьевич медведя убил… — Он помолчал, не найдя сразу многословной, но веской фразы, и закончил коротко и нелепо: — Сапогом…
Лейтенант улыбнулся — дескать, шутка его не насмешила. Управляющий это понял:
— Я не шучу, действительно сапогом. Ну-ка, расскажи сам, Иван Терентьевич! Давай-давай, расскажи!
— А чего рассказывать? — Заручьев так посмотрел на управляющего, будто тот мог подсказать, напомнить. — Ну, шел по тайге, смотрю — медведь в косогоре берлогу роет. До половины в яму забрался, снаружи только зад вихляется. Ну, я его — что, думаю, делать? — сапогом пнул по заду и по-шахтерски засвистел в два пальца. Он из ямы вылетел, да вниз по косогору котом, да в ельник. Метров сто пятьдесят по кустам отскочил — и сдох…
— От стыда и от обиды, — подхватил управляющий. — Представляете, хозяин тайги, а его — ногой в зад!
— Смерть последовала от разрыва сердца, — сказал лейтенант, поверив наконец, что с ним не шутят. — Инфаркт на почве внезапного испуга.
Заручьев кивнул — то ли ему, то ли воспоминанию:
— Да, уж напугаться-то напугался. Пока улепетывал — все кусты обгадил…
— И вы это как же, без оружия-то решились? Один? — спросил лейтенант.
— Один, — подтвердил Заручьев. — А ружье было. Правда, дробью заряжено, на рябчиков. И нож, горло-то я ему успел еще живому перехватить, чтобы кровь вышла.
— Я бы, наверное, с автоматом и то… — Лейтенант раздумчиво помотал головой. — Один… И вообще — тайга…
— Дело привычки, — сказал Заручьев и напомнил управляющему: — Ну так как же с самолетом-то, Сергей Сергеич? Поддержишь? Уговоришь летчиков?
Управляющий почесал затылок — дескать, задал ты мне задачу.
— Попробуем уговорить, если к медвежатине по случаю воскресенья добавишь чего-нибудь. И если летчики сегодня драндулет свой наладят, — он повернулся к лейтенанту: — Так что и вы к утру готовьтесь, с вами вопрос ясен — служба.
Лейтенант встал:
— Есть приготовиться к утру. — Надев фуражку, он кинул руку к козырьку, потом спросил Заручьева: — Значит, попутчики с вами?
— Выходит, попутчики, — подтвердил Иван Терентьевич.
Всю ночь хлестал дождь…
Аэродрома на прииске Счастливый Ключ никогда не было, и двухцветная, белая с зеленым, "Аннушка" мокла на шоссе, выполняющем обязанности взлетной дорожки и посадочной площадки. Оно, добросовестно отглаженное грейдером на протяжении полутора километров, дальше становилось изрытой гусеницами тракторов трассой. Автомашины — даже вездеходы ГАЗ-53 — рисковали пользоваться ею только в очень сухую погоду да зимой.
Бело-зеленая "Аннушка" вторые сутки стояла на обочине. Летчики в кожаных куртках, насквозь промокших и оттого казавшихся новыми, копались в двигателе, последними словами ругая бюро прогнозов и техников, готовивших самолет в рейс. Наконец старший из них — первый пилот, командир, — полез в кабину.
— От винта, — скомандовал он оттуда.
Сначала тонко, как муха на оконном стекле, запел стартер, потом заработал двигатель, винт стал прозрачным, исчез.
— Ну, кажется, порядок, — усталым голосом сказал старший, показываясь в проеме двери.
— Теперь — только бы окно не закрывалось, — второй пилот, брезгливо морщась, посмотрел на небо. — Если еще сутки просидим — придется побираться, бортзапас почти что прикончили.
— Звали же вчера на медвежатину, чего не пошел? А медвежатина была… — первый блаженно зажмурился и зачмокал.
Второй сердито пнул йогой колесо самолета. Буркнул:
— К нему — как привязанный…
Сняв фуражку, он пригладил ладонью светлые волосы, а взглянув на ладонь, усмехнулся; она была черной от машинного масла.
Командир самолета постоял, прислушиваясь к ровному шуму двигателя. Спрыгнув на землю, сказал:
— Минут двадцать погоняй на малых.
Второй пилот молча кивнул и стал обтирать руки ветошью.
— Так я в контору, — сказал командир. — Чтобы не тянуть. — Высоко поднимая ноги в длинноносых полуботинках, он пересек трассу и, стараясь ступать мимо луж, направился к прииску.
Через полчаса, когда двигатель умолк, на трассе показались люди.
"Пассажиры", — догадался второй пилот и вспомнил, что на борту нет санитарных пакетов, а болтать — черт бы побрал погоду! — наверняка будет прилично.
Он вынул папиросу. Но единственная спичка, стрельнув раскрошившейся головкой, не зажглась. Пилот подумал, что разживется огнем у пассажиров, и про себя чертыхнулся, когда те подошли к самолету — пожилая женщина с лайкой на поводке в окружении разномастных мальчишек и девчонок.
— Вам — что? — сурово спросил он.
Ребята теснее сгрудились вокруг женщины — то ли заступая ее от строгого дядьки, то ли отступив под ее защиту.
— А мы — Настасью Яковлевну провожать, — бойко ответила девчонка в цветастом платке и, смутившись, спряталась за подружек.
— Вы летите с нами? — спросил пилот женщину.
— Здравствуйте, — сказала та. — Да, решила лететь. — И добавила после паузы: — Извините, я ничего не вижу… Слепая…
Пилоту стало неловко за свою неприветливость, показавшуюся теперь грубостью. Пытаясь исправить ее, он предложил:
— Так… может быть, вы подниметесь в самолет? Там все-таки сидеть можно…
— Не беспокойтесь, я побуду с ребятами. — Она опустила руку на вихрастую голову одного из мальчишек, провела ладонью по щеке. — Ваня Куликов? Ты должен мне пообещать, что не будешь обижать сестренку.
Даешь слово?
— А она сама лезет, Настасья Яковлевна. Маленькая, а вредная. Все цветные карандаши у меня перетаскала…
Пилот повернул голову на шум шагов — к самолету, чуть кособочась в сторону чемодана с блестящими никелированными оковками, подходил плотный человек в синем долгополом плаще и старомодной шляпе. Обвисшие поля шляпы закрывали чуть не все лицо, поэтому нельзя было понять — молод он или стар. За ним, с двумя сетками, полными кульков и пакетов, шла маленькая женщина в телогрейке и мужских сапогах. Увидев пассажирку с собакой, мужчина сказал очень громко, словно та была не слепой, а глухой:
— Анастасии Яковлевне почтение.
— Здрасте всем, — сказала его спутница тихо.
Вразнобой последовали ответы, а мужчина спросил пилота:
— Места уже занимать можно, или как?
Пилот скользнул равнодушным взглядом по коренастой фигуре, задержал его на шляпе и ответил вопросом:
— У вас спички есть? Дайте прикурить, пожалуйста.
Пассажир вынул спички, потарахтел коробкой, протянул пилоту.
— Отправление когда, не скажете?
— Не скажу, — пилот помолчал, раскуривая папиросу. — Зависит от командира. Мы не в графике.
— Понятно. — Пассажир поставил наконец чемодан и сам на него уселся. — Как жизнь, Анастасия Яковлевна?
— Спасибо… Сын у меня отыскался, вот к нему и еду теперь. А вы… извините, я не узнаю — кто?
— Заручьев Иван Терентьевич, дражный машинист со второй. На курорт вот посылают… — Он сказал последнюю фразу небрежно, словно ему надоели поездки по курортам, едет, чтобы уважить пославших.
— Погодите — Заручьев?..
— Старший мой учился у вас, Мишка, он теперь рыбнадзором на Яне…
— Миша Заручьев! Как же, помню-помню.
— А младший — Сашка — уже во втором классе. Такой парень! — похвастался Иван Терентьевич. — В интернате сейчас…
— Младшего не знаю, — сказала учительница. — Я ведь уже два года не работаю… — И, помолчав, спросила: — Значит, сыновьями довольны?
— Из младшего не знаю что получится, еще мал, — задумчиво произнес Иван Терентьевич. — А за Мишку вам в ноги поклониться следует — не пьет, техникум кончил, теперь на заочный в университет пошел… — Иван Терентьевич в самом деле снял шляпу и поклонился слепой учительнице. И пилот увидел, что лицо у него строгое, изрезанное морщинами, а лоб переходит в лысину, хотя волосы на висках чуть только тронула проседь.
Анастасия Яковлевна не могла видеть его лица, как и его поклона. Она сказала:
— Мне кланяться не за что, характеры детей закладываются в семье… — И вздохнула: — Не знаю, что за характер у моего. Даже представить не могу, какой он, — двадцать три года не видела…
— Теперь скоро увидите… — бодро начал было пилот и осекся, прикусив губу.
Женщина улыбнулась:
— Вы правы — увижу! Увижу, хоть и слепая!
И опять пилот, заглаживая свою неловкость, захотел сказать или сделать что-нибудь доброе этой женщине.
— Плохо, что самолет — грузовой, — сказал он. — Вы первый раз летите по этой трассе?
— Вообще первый раз лечу. А вы?
— Я? — пилот даже растерялся: таким нелепым показался ему вопрос.
К самолету приближались еще трое.
Первым, засунув руки в карманы, опустив голову, шел высокий парень с перекинутым за плечо вещевым мешком. За ним, твердо печатая шаг, — это его сапоги постукивали коваными каблуками, — следовал лейтенант милиции, придерживая на боку кожаную полевую сумку. И, поотстав, шествие замыкал первый пилот, небрежно прижимая локтем пакет в зеленом брезенте.
Ребята зашушукались, поглядывая на идущего впереди. Иван Терентьевич обернулся к спутнице:
— Видала? Отгулял.
Парень с вещмешком и лейтенант остановились в десяти шагах от самолета. Первый пилот приблизился, обвел глазами пассажиров, спросил:
— Все? — Еще раз осмотрелся, остановил взгляд на женщине с сетками, стоявшей за спиной Ивана Терентьевича, и сказал, обращаясь к напарнику: — Должно быть четверо — вот с ними. — Он кивнул на парня и милиционера.
— Она провожает, — поднялся с чемодана Иван Терентьевич, — она не полетит.
— Пассажиров прошу занять места. Володя, — первый снова повернулся ко второму пилоту, — помоги подняться и устрой поудобнее, — он подбородком показал на Анастасию Яковлевну.