Пару минут она наблюдает за ними, а затем неторопливо направляется к стойке. Проходит вдоль сидящих, оценивая их взглядом и как бы между прочим отнимая узурпированное ими пространство, и останавливается напротив спортивного вида парня. Ему немного за двадцать, он хорош собой, знает это и отвечает на ее взгляд самоуверенной ухмылкой.
Ответной улыбки он не получает. Вместо этого Вилланель берет его кружку, осушает ее и, не оглядываясь, идет прочь. Через мгновение он уже расталкивает толпу, следуя за ней. Не говоря ни слова, она выходит через главный вход, сворачивает в боковой переулок, а затем – в узкий проход за баром. В темном закутке посередине прохода стоят два переполненных мусорных бака. Над дальним из них грязная решетка вентилятора выводит наружу кухонный выхлоп.
Упершись спиной в кирпичную стену, Вилланель приказывает парню встать перед ней на колени. Он было начинает колебаться, но она хватает его за светлые волосы и вжимает вниз. Потом свободной рукой стягивает до лодыжек свои спортивные штаны, расставляет ноги и сдвигает в сторону трусы.
– Никаких пальцев, – приказывает она. – Только язык. Поехали.
Он неуверенно смотрит на нее снизу вверх, и она тогда сильнее тянет его за волосы, пока он не ахает от боли.
– Я сказала, поехали, dummkopf![25] Лижи мою киску. – Она расставляет ноги еще шире, чувствуя ягодицами холод стены. – Жестче! Это, б…, не мороженое. И выше. Да, вот так.
По телу проносятся вспышки возбуждения, но они слишком нерегулярны, а ее новый знакомый слишком неопытен, чтобы дать ей то, чего она хочет. Сквозь полузакрытые веки Вилланель замечает, как из задней двери выходит кухонный работник в тюбетейке и засаленном фартуке и, увидев ее, останавливается, разинув рот. Она не обращает на него никакого внимания, а блондин внизу настолько поглощен поисками клитора, что просто не в состоянии почувствовать присутствие зрителя.
Работник не меньше минуты стоит, положив руку на пах, но тут его зовут с кухни, щедро разбавляя окрик турецкой матерщинкой. Вилланель к тому моменту уже ясно понимает, что если ей хочется кончить, то придется возвращаться в гостиницу и завершать дело самой. Ее мысли блуждают, дробятся на фрагменты, которые неожиданно сливаются в фигуру Евы Поластри. Евы с ее skuchnoy одеждой и английской благопристойностью, которую Вилланель столь отчаянно хочет разбить. Только представь: опускаешь глаза, а там внизу, между бедер, – ее лицо. Ева смотрит на нее вверх. Евин язык скребет ее плоть.
Вилланель некоторое время удерживает в голове этот образ, потом ее бедра конвульсивно вздрагивают, и она кончает. В тот самый миг Ева вдруг трансформируется в Анну Леонову. В Анну, к которой ведут все кровавые следы. В Анну, которая в предыдущей жизни показала Оксане Воронцовой, что такое любовь, а потом отобрала эту любовь навсегда. Вилланель открывает глаза и возвращается в грязный проулок. Ее лица касается ветерок, и она ощущает на своих щеках слезы.
Блондин ухмыляется.
– Неплохо получилось, ja? – Встав на ноги, он пальцем выуживает изо рта лобковый волос. – Ну что, теперь отсосешь у меня?
Вилланель поправляет трусы и натягивает штаны.
– Умоляю, – произносит она. – Уходи.
– Эй, ну что же ты, schatz…[26]
– Ты что, не слышал? Уё…й!
Он смотрит ей в глаза, и ухмылка гаснет. Блондин уходит, но на полпути оборачивается.
– Сказать тебе кое-что? – говорит он. – От тебя воняет.
– Ладно, дам совет. В следующий раз, когда соберешься залезть девушке в трусы, не забудь захватить карту.
Палаццо Форлани расположено на востоке района Дорсодуро. Ева заходит, и этот уличный подъезд ничем не примечателен. Тускло освещенная гардеробная, где под руководством совершенно неулыбчивого персонажа – похоже, ему доводилось зарабатывать на жизнь профессиональным боксом – трудятся слуги в темных костюмах. В дальнем конце помещения две молодые женщины в одинаковых черных муаровых платьях за старинным столом сверяют имена прибывших с распечатанным списком.
Ева подходит к ним.
– Sono con Giovanna Bianchi[27].
Они улыбаются.
– Все в порядке, – говорит одна из них. – Но моя подруга хотела бы поправить вам прическу.
Ева поднимает руку, под которую тут же попадается выбившаяся прядь со свисающей заколкой.
– О господи! А вы правда можете помочь?
– Идемте, – говорит девушка, указывая на стул, и ловко, со знанием дела приводит в порядок Евины волосы. Джованна появляется как раз в тот момент, когда закреплена финальная шпилька.
– Ева! Выглядишь потрясающе… Ciao, ragazze[28].
– Ciao, Джованна. Тут одна прическа вызывала скорую помощь.
– Размотался французский хвост, – объясняет Ева.
Джованна улыбается.
– Именно поэтому лучше придерживаться итальянской моды.
Портьеры раздвигаются, и после полумрака фойе они окунаются в яркий теплый свет. Подъезд с улицы, как теперь понимает Ева, – нечто вроде черной лестницы, служебного входа. Сейчас они оказываются в просторном атриуме с каменным полом, где полно гостей, а в центре – прямоугольное пространство, прикрытое свисающими занавесями с логотипом Умберто Дзени. Перед глазами Евы и Джованны – вход с канала. Он куда более величественен и богато декорирован, его доминанта – арочные ворота, за которыми виднеются блики на воде. Ева наблюдает, как к воротам подплывает катер, на причал сходят двое гостей, и швейцар провожает их внутрь.
Окружающая Еву толпа то растет, то убывает. Она чувствует запахи духов, пудры, парафина с еле заметной ноткой грязной воды канала. Сцена опьяняюще странная – смесь древности и ослепительной современной моды. Ева чувствует себя вполне уверенно, даже кажется себе элегантной, но ей и в голову не приходит с кем-нибудь заговорить. Ядро здешнего общества – мужчины неопределенного возраста в темных костюмах и тяжелых шелковых галстуках и дамы с лакированными прическами и в нарядных дизайнерских платьях, чье назначение – явно не привлечь, а, скорее, установить дистанцию. Вокруг этого ядра вьется, словно стая прилипал рядом с акулами, свита светских звезд и тусовщиков. Похожие на ящериц дизайнеры с невообразимым загаром, подтянутые фитнесом юноши в рваных джинсах, стройные модели с широко распахнутыми пустыми глазами.
– А вон и Умберто, – говорит Джованна, умыкнув с проплывающего мимо подноса два бокала шампанского и кивком указывая на миниатюрную фигуру, с головы до пят выряженную в кожаную фетиш-одежду. – Интересная публика, не находишь?
– Невероятная. И это настолько не мой мир…
– А что такое твой мир, Ева? Извини, что спрашиваю, но ты приходишь ко мне в магазин с человеком, который предъявляет удостоверение Интерпола, а потом прикидывается un cretino, чтобы подслушать разговор моих продавщиц, – о, не волнуйся, я заметила. И тут ты задаешь мне вопросы о браслете, который купила женщина в сопровождении своей любовницы и который ты не носишь? Per favore, что происходит?
Ева делает большой глоток шампанского и поворачивает кисть руки так, чтобы засверкали бриллианты.
– Длинная история.
– Так расскажи.
– Мы разыскиваем эту женщину за серию преступлений. Она знает, что я за ней гоняюсь, а этот браслет мне прислала, чтобы оскорбить и запугать.
– Как это?
– Потому что он из разряда шикарных вещей, которые я никогда не смогла бы себе позволить, и даже вообразить не могу, чтобы стала его носить.
– Тем не менее, Ева, он на твоей руке.
Затемнение в зале обрывает их беседу. Затем – оглушительный взрыв индастриал-метала, занавес в центре поднимается, и под возгласы и аплодисменты аудитории прожекторы освещают открывшуюся живую картину. На подиуме стоит массивная бетонная колонна, в которую на большой скорости врезалась белая «Альфа-Ромео». Смятая об колонну машина разбита почти вдребезги. Сидевших в ней мужчину и женщину выбросило через ветровое стекло, и их тела лежат, распластавшись на искореженной крышке капота.
Поначалу Еве кажется, что это кошмарная, очень близкая к жизни (или, скорее, к смерти) инсталляция из манекенов. Но тут она замечает, что они дышат, что это реальные люди. И только теперь она узнает вокалиста из одного популярного бойз-бэнда и его подругу-супермодель. Шейн Рафик в белой футболке и джинсах лежит лицом вниз. Джасмин Вэйн-Партингтон – на спине, рука отброшена в сторону, из-под порванной блузки торчат груди.
Но везде вместо пятен крови и разодранной плоти – драгоценные камни. Вместо застрявших осколков ветрового стекла лоб Джасмин украшен тиарой из бриллиантов и кроваво-красного граната. Вниз по животу – словно смертельная глубокая рана – вьется змейка бирманских рубинов. В волосах Шейна сверкает изумруд, а изо рта струится топазовое ожерелье. Весь кузов машины усеян алыми камнями.
Вспыхивают камеры, играет музыка, волнами накатывают аплодисменты, а Ева, разинув рот, разглядывает эту tableau mort[29].
Джованна улыбается.
– Ну как тебе?
– Довольно экстремальный способ продавать драгоценности.
– Здешнему народу нужен экстрим, им очень быстро становится скучно. И модные журналы будут в восторге. Особенно от Джасмин и Шейна.
Через десять минут, когда каскад фотовспышек улегся, а Умберто Дзени завершил краткую речь, из которой Ева не поняла ни слова, на битую «Альфа-Ромео» и трупы звезд вновь опускается занавес. Гости неторопливо перемещаются на второй этаж по обветшалой каменной лестнице мимо выцветших гобеленов. Ева и Джованна присоединяются к ним, по пути захватив по новому бокалу.
– Ну что, весело? – спрашивает Джованна.
– Еще бы! Не знаю, как тебя благодарить.
– Дорасскажи свою историю.
Ева смеется.