Когда он приближается к ее двери, Ева прикрывает «кормушку», оставив лишь узкую щель. Она не может оторваться и не смотреть и не может унять дрожь. Двигаясь неторопливо, словно врач на обходе, мужчина исчезает за дверью той комнаты со шлангом, стоком и покатым полом. Примерно через минуту на противоположном конце коридора возникает пара свинолюдей. Они отпирают одну из камер, выводят оттуда худощавую фигуру в костюме и рубашке и шагают мимо Евы – все к той же комнате. У человека в их руках – непонимающий, беспомощный взгляд.
Через несколько мгновений они вновь появляются, но уже без него, и Ева оседает на пол, зажмурившись как можно сильнее и прижав руки к ушам. Это не помогает – она слышит выстрелы. Два, с интервалом в несколько секунд. От ужаса она больше не может ни думать, ни дышать, ни контролировать какую бы то ни было часть тела – просто лежит, трясясь во мраке.
Каким-то образом – возможно, из-за полного изнеможения – Ева засыпает и пробуждается от стука в дверь. Свет снова горит, а в воздухе висит легкий запах приготовленного мяса. Жутко хочется жрать – это единственное, что ей сейчас известно наверняка. Она хромает к двери; во рту сухо, внутри все перекручено от голода.
– Da?
– Zavtrak! – рычит чей-то голос.
Щель открывается, и огромная волосатая рука просовывает в камеру красную упаковку. Это детский набор «Хэппи Мил» из «Макдоналдса» – причем, кажется, еще теплый. За ним следует банка энергетического напитка «Рашн Пауэр». Ева смотрит на эту роскошь, не веря глазам, вскрывает коробку и дрожащими пальцами жадно отправляет ее содержимое в рот. Вместе с гамбургером и картошкой фри в коробку вложена игрушка в целлофане. Крошечный пластиковый чайничек с изображением кошачьей морды.
Вытерев жирные соленые пальцы о джинсы, Ева рывком вскрывает банку с напитком и заглатывает максимум, на который способна, а потом, тяжело дыша, опускается на лавку. Все остальное не имеет никакого значения. Никакого. Подтолкнув ведро к двери, чтобы нельзя было разглядеть в глазок, Ева мочится, потом выливает мочу в раковину и ржавой, еле текущей водой моет руки и ведро. В животе предупреждающее ворчание, но опорожнять кишечник в ведро – к такому унижению она еще не готова, хоть и смирилась с фактом, что такой момент наступит. Вывернув наизнанку пакет из-под картошки, Ева слизывает остатки соли и делает размеренный глоток напитка. Может, она ест в последний раз, прежде чем ее поволокут в комнату с бетонным полом, шлангом и стоком? Нико, любовь моя, прости, – мне ужасно, ужасно жаль.
Дверь резко распахивается. Это пара свинолюдей. Ее кивком подзывают, и она хромает к ним, крепко сжимая чайничек в кармане. Когда они проходят мимо комнаты смерти, сердце Евы готово выскочить из груди. Но почему-то дальше по коридору они не идут, а вместо этого открывают дверь в одну из камер; за ней обнаруживается лифт. Не грязная служебная клетушка, в которой она опускалась сюда, а похожая на гостиничную кабина, до блеска начищенная, со стальной фурнитурой внутри. Лифт гладко и тихо везет их до какой-то лестничной площадки, откуда они поднимаются еще на один короткий пролет и оказываются в том самом кафельном холле, где за складным столом сидят все те же два офицера в непомерно больших фуражках. На столе Еву ждут ее парка и поднос с вещами.
Бросив нервный взгляд на офицеров, которые делают вид, что ее здесь нет, Ева натягивает куртку, радуясь, что теперь согреется и прикроет наконец свой грязный свитер. Затем торопливо рассовывает по карманам телефон, ключи и деньги.
– Obuv, – произносит один из свинолюдей, ногой указывая на пару невысоких зимних ботинок, отороченных кроликом.
Ева с благодарностью натягивает их на ноги. Ботинки подходят ей идеально.
– Ладно, – говорит второй свиночеловек, двигаясь назад к лестнице и лифту. – Пойдемте.
Они поднимаются еще на несколько этажей и выходят. Здесь паркетный пол и неновый ковер цвета сырой печени. В конце коридора приотворена темная деревянная дверь, за которой угадывается полумрак кабинета. Высокие окна занавешены невзрачными шторами. За столом красного дерева сидит, слегка наклонившись к ноутбуку, широкоплечий седовласый человек.
– Представляете? Ким Кардашьян, – произносит он, жестом отпуская свинолюдей. – Такой фигуры больше ни у кого нет.
Ева разглядывает его. Где-то около пятидесяти пяти, короткая стрижка, ироничная учтивая улыбка. Костюм с виду шит на заказ.
Он захлопывает ноутбук.
– Присаживайтесь, миссис Поластри. Меня зовут Вадим Тихомиров. Кофе?
Ева опускается в предложенное кресло, смущенно бормоча слова благодарности.
– Латте? Американо?
– Все равно.
Он нажимает на кнопку внутренней связи на телефоне.
– Masha, dva kofe s molokom… Вы любите розы, миссис Поластри? – Он поднимается, подходит к журнальному столику, где стоит ваза с темно-красными розами, берет один цветок и протягивает ей. – Этот сорт называется «уссурочка», его выращивают во Владивостоке. В вашем офисе на Гудж-стрит есть цветы?
Ева вдыхает богатый, маслянистый аромат.
– Пожалуй, стоит завести. Я выступлю с таким предложением.
– Настаивайте на этом. Ричард Эдвардс наверняка одобрит такую статью бюджета. Но позвольте спросить. Как вам понравилась прошедшая ночь?
– П… понравилась?
– Это мой проект: иммерсивное шоу с эффектом присутствия в аутентичных интерьерах. «Почувствуй Лубянку». Ночь политзаключенного сталинской эпохи. – Заметив, что она лишилась дара речи, он разводит руками. – Пожалуй, стоило заранее объяснить концепцию, но я решил воспользоваться уникальной возможностью получить ценный отзыв, поэтому… что вы об этом думаете?
– Попросту говоря, эта была самая жуткая ночь в моей жизни.
– Вы имеете в виду, в плохом смысле?
– Я имею в виду – мне казалось, что я теряю рассудок. Или что меня сейчас убьют.
– Да, это был полный пакет. «Казнь в НКВД». То есть, полагаете, надо немного подправить? Слишком страшно?
– Да, наверное, немного надо.
Он кивает.
– Тут свои проблемы, поскольку основная часть территории – это все же секретный полицейский объект. Но при этом мы располагаем изумительным историческим наследием. Все эти подземные пыточные камеры, помещения для казни… мы были бы идиотами, если бы не придумали, как их использовать. И у нас, конечно, есть актеры. В этой организации никогда не было дефицита людей, которые любят нарядиться в форму и кого-нибудь попугать.
– Полагаю, так все и есть.
– По крайней мере, утром вы проснулись, – усмехается он. – В старые добрые времена ваш пепел добавили бы в удобрения.
Ева вертит в пальцах стебель розы.
– Я неподдельно перепугалась, особенно после того, как вчера меня всерьез пытались прикончить. Вам это наверняка известно.
Он кивает.
– Да, известно, и мы сейчас об этом поговорим. Как там Ричард?
– В порядке. Шлет вам привет.
– Превосходно. Надеюсь, мы не даем его «русскому отделу» заскучать.
– Да уж. Он объяснил, зачем я решила сюда приехать?
– Объяснил. Вы хотите, кроме всего прочего, расспросить меня о Константине Орлове.
– Да. Особенно о его занятиях после увольнения.
– Помогу чем смогу. – Тихомиров поднимается и идет к окну. Он стоит спиной – силуэт в косых лучах бледного света. Раздается стук в дверь, входит мускулистый молодой человек в армейских штанах и футболке и ставит на журнальный столик поднос.
– Spasibo, Dima, – говорит Тихомиров.
Дико крепкий кофе бежит по ее жилам, и она ощущает легкий разряд оптимизма. Рассеивается туман беспомощности и унижения, который обволакивал Еву последние двадцать четыре часа.
– Расскажите, – просит она.
Он кивком отмечает перемену в ее настроении. Возвращается за стол – его движения медлительны, но взгляд сосредоточен.
– Вы слышали о «Двенадцати»?
– Не очень много.
– Мы полагаем, что изначально они были одним из тайных обществ, возникших при Брежневе, в позднесоветские годы. Заговор закулисных игроков, которые предвидели крах коммунизма и хотели построить новую Россию, свободную от старых порочных идеологий. По крайней мере, они так думали.
– Звучит вполне разумно.
Тихомиров пожимает плечами.
– Возможно. Но у истории, как это нередко бывает, свои планы. Политика Ельцина в начале девяностых привела к обогащению горстки олигархов, а всю страну ослабила и разорила. Похоже, именно в то время «Двенадцать» ушли в подполье и стали преобразовываться в организацию совсем иного типа. В организацию, которая сама пишет правила, сама отправляет правосудие и преследует собственные цели.
– И в чем они состоят?
– Вы знакомы с теорией организаций?
Ева качает головой.
– Есть такое философское учение, согласно которому основной задачей любой организации вне зависимости от ее изначальных идей рано или поздно становится собственное выживание. Поэтому она начинает занимать агрессивную, экспансионистскую позицию, и это в итоге изменяет ее саму.
Ева улыбается.
– Как…
– Да, если угодно, как и сама Россия. Как любая корпорация и любое национальное государство, которое считает, что оно в кольце врагов. Думаю, именно на той стадии «Двенадцать» и завербовали Константина Орлова. И это было совершенно логично, поскольку к тому времени они уже создали свое Управление С или нечто подобное и для руководства им нуждались в человеке с весьма специфичными навыками, которыми Орлов владел превосходно.
– То есть получается, что «Двенадцать» – это вроде как теневое российское государство?
– Не совсем. Полагаю, это новый тип государства, криптогосударство без границ, с собственной экономикой, стратегией и политикой.
– А какие у него цели?
Тихомиров пожимает плечами.
– Защищать и продвигать свои интересы.
– Ну а как вступить в эту организацию? Как стать ее частью?
– Сделать членский взнос – смотря что ты можешь предложить. Деньги, влияние, свой пост…