Ева пробегает глазами записку, потом возвращается к двери и запирает ее на два оборота. Оперативный обыск кухни выявляет банку томатного супа, три раскисшие самсы в промасленном пакете и просроченный черничный йогурт. Пока суп разогревается в микроволновке, она схомячивает йогурт с самсой. Словно в упрек Евиной обычной неряшливости Нико оставил квартиру в безупречном порядке. В спальне кровать заправлена, жалюзи опущены. Ева было движется к ванной, но передумывает: от усталости отказывают даже мозги, какие уж там гигиенические процедуры. Она ставит телефон на зарядку, вынимает из прикроватного столика свой «глок» и кладет его под подушку. Затем стаскивает с себя одежду, бросает ее грудой на пол, забирается в кровать и отключается.
Просыпается она примерно в половине десятого от жужжания факса, который завела себе по настоянию Ричарда – это, мол, безопаснее, чем шифрованная электронная почта. Из факса выползает наспех написанное от руки приглашение на частный просмотр в арт-галерее (Чисвик, запад Лондона), где начиная с полудня жена Ричарда Аманда будет выставлять свои картины и рисунки. «Если есть время, приходи, поболтаем», – написано в конце.
До Чисвика добираться не меньше часа, и нельзя сказать, чтобы у Евы было настроение путешествовать через весь город, но это возможность сообщить Ричарду о своем решении на нейтральной территории. «Там и увидимся», – пишет она в ответ, лезет обратно в кровать и зарывается в простыни, чтобы поспать еще хоть часок. Страх, как она теперь понимает, – вещь не постоянная. Он приходит и уходит, он в любой момент может лягнуть тебя с парализующей внезапностью, а затем отступить, словно отлив, к той точке, где ты его еще не ощущаешь. В постели он принимает форму нервозной дрожи – в достаточной степени, чтобы прогнать сон.
Голод пересиливает всё, и Ева натягивает на себя спортивный костюм, бросает в сумку «глок» и отправляется завтракать в кафе «Торино» на Финчли-роуд. А Ричардовы наблюдатели точно знают свое дело? А если не знают и Еве суждено погибнуть от рук какой-нибудь торпеды, то пусть лучше это случится, когда внутри нее будет большой капучино и cornetto alla Nutella.
Слегка утолив аппетит, Ева набирает номер Нико. Трубку не берут, и она расстроена, хоть и не без примеси облегчения. Ей и хочется сказать, что между ними все улажено, и напрягает предстоящий тяжелый разговор. Из кафе Ева неторопливо идет к метро. На улице идеальная субботняя погода, воздух прозрачен и прохладен, и она воображает, что след в след за ней шагают невидимые соглядатаи. В полупустом вагоне она пролистывает оставленный кем-то «Гардиан», читает обзоры книг, которые никогда не купит.
Галерею в Чисвике найти непросто, на двери – лишь скромная серебряная табличка. Залитый солнцем кирпичный фасад, эркер, глядящий на Темзу, первый этаж георгианского дома. Ступив внутрь, Ева сразу чувствует себя не в своей тарелке. Друзья Ричарда хоть и не подчеркивают своей избранности, но всем видом тактично намекают, что чужим здесь не место. Поскольку с Евой никто не заговаривает, она принимает серьезный вид знатока, поглощенного произведениями искусства. Акварели и рисунки вполне приятные и безобидные. Котсуолдские пейзажи, лодки на якоре в Олдебурге, девочки в соломенных шляпках на каникулах во Франции. Есть даже портрет Ричарда, весьма неплохой. Ева с удовольствием разглядывает эти работы, когда к ней сбоку подходит худощавая женщина с глазами прозрачными словно морское стекло.
– Ну и как вам? – спрашивает она.
– По духу очень похоже на него, – отвечает Ева. – Мягкий, но непроницаемый. А вы, наверное, Аманда?
– Да. А вы, наверное, Ева? Которая не подлежит обсуждению.
– В смысле?
– Ричард очень часто вас упоминает. Даже чаще, чем сам отдает себе в этом отчет. Понятное дело – секретность, то-сё. Я его и не расспрашиваю. Но мне всегда было любопытно.
– Поверьте, я кто угодно, только не таинственный персонаж.
Аманда дарит ей бледную улыбку.
– Позвольте вас чем-нибудь угостить. – Она кивает Ричарду, который с добродушным лицом ходит между гостями с обернутой в салфетку бутылкой просекко. Абсолютно неожиданно – учитывая его обычный стиль серой мыши – на нем лихо расстегнутая розовая сорочка и слаксы.
– Ага! – произносит он. – Вы уже познакомились. Прекрасно. Сейчас принесу Еве бокал.
Ричард отправляется за шампанским, а Аманда протягивает руку, будто собирается поправить раму у картины. Она едва касается рамы, но Ева успевает заметить у нее на пальцах платиновое обручальное кольцо и мерцающий бриллиант помолвочного.
– Я не сплю с вашим мужем, – говорит Ева. – Если, мало ли, вы подумали.
Аманда поднимает бровь.
– Рада слышать. Вы совсем не в его вкусе, но вы же знаете, как ленивы мужчины. Все, что под руку попадется.
Ева улыбается:
– Картины, похоже, неплохо продаются. Много красных этикеток.
– В основном рисунки. Они дешевле. Рассчитываю на Ричарда: если он будет вливать побольше белого вина, то и живопись, возможно, пойдет лучше.
– А вы не скучаете? По всем этим воспоминаниям?
– Картины как дети. Хорошо, когда они в доме есть, но чтобы не всегда.
Ричард возвращается с бокалом, наполняет его и протягивает Еве.
– Можно тебя на пару слов? Пять минут.
Ева кивает. Делает полуоборот, но Аманда уже ушла.
– Позволь представить тебе нашу дочь, – говорит Ричард.
У Хлои Эдвардс длинные ресницы и материнская фигура.
– Ты работаешь с папой? – спрашивает она, когда ее отец отходит в сторону. – Круто! Мы с мамой ни разу не встречались с его шпионами, так что прости, если я выгляжу немного как фанат. И у тебя наверняка в сумке пистолет.
– Наверняка, – улыбается Ева.
– Хотя, кстати, одного я видела. В смысле, одного шпиона.
– Я его знаю?
– Если знаешь, тебе повезло. Мы тогда жили в своем доме в Сен-Реми-де-Прованс. Мама не то писала этюды, не то занималась шопингом, не то еще что-то, и он пришел к нам на обед. Такой, довольно немолодой. Русский. Убийственно крутой. Боже мой. Я о нем мечтала.
– Сколько тебе было лет?
– Лет пятнадцать. Не помню, как его звали. Да и потом, наверняка имя было фейковым, да?
– Не обязательно. А на картине – это ты? В соломенной шляпе?
– Боюсь, да. Вот бы ее кто-нибудь купил и увез отсюда.
– Правда?
– Ну это, сама видишь. Типа, белая девочка на каникулах.
– Но иметь дом в Провансе совсем неплохо.
– В общем, да. Жара, запах лаванды. Вот это вот всё. Но я не слишком гожусь для богатеньких парижских мальчиков в шортах «Вильбрекен».
– Предпочитаешь крутых русских?
– Еще бы!
– Тогда нужно идти по стопам отца. Там таких до фига.
– Он говорит, для шпионки я слишком гламурная. Типа, нужно выглядеть простецки. Идешь по улице, а тебя никто не замечает.
Ева улыбается.
– Вроде меня?
– Нет, нет, нет. Я не хотела сказать…
– Да неважно. Я просто поддразниваю. Но твой отец прав. У тебя потрясающая внешность, и тебе следует этим пользоваться.
Хлоя отвечает ухмылкой.
– Ты хорошая. Мы можем с тобой и дальше общаться? Папа всегда твердит, что надо поддерживать связи с правильными людьми. – Она протягивает Еве визитку с именем, телефоном и черепом с костями.
– Не уверена, что я из правильных людей, но спасибо. Ты учишься?
– Хочу поступить в драматическую школу. Перед Новым годом прослушивание.
– Тогда удачи!
Сквозь толпу гостей продирается Ричард и хлопает дочь по заднице.
– Вали отсюда, дорогуша. Мне надо сказать Еве пару слов.
Хлоя закатывает глаза, а Ева вслед за Ричардом выходит из дома.
Магазин медицинских товаров фирмы «Уитлок и Джонс» – один из старейших на Уэлбек-стрит в центре Лондона. Фирма известна своим тактом по отношению к клиентам, даже если их запросы весьма деликатны. Для продавца по имени Колин Дай этот день выдался длинным. Магазин обслуживает многих частных специалистов, владеющих собственными хорошо оборудованными кабинетами по Харли-стрит и Уимпоул-стрит, и Колин узнает в лицо многих медсестер, заглядывающих к ним в магазин, чтобы пополнить запасы своих работодателей. Со многими из них за два года, что здесь работает, он успел познакомиться, и они всегда рады поприкалываться вместе с ним. Одной его фамилии[47] уже хватает, чтобы поржать.
Женщина, которая сейчас подошла к прилавку и глазеет на манекены с бандажом и поясничными опорами, Колину не знакома, но вот ее тип – очень знакомый. Консервативный макияж, практичная обувь, не то чтобы красотка, но в целом – живой, нормальный вид.
– Чем могу помочь? – интересуется он. В ответ она подает ему листок, исписанный от руки. Комплект для забора крови, кровоостанавливающий зажим, контейнер для использованных острых предметов, упаковка крупных презервативов.
– Планируете вечеринку?
– Простите? – Она внимательно смотрит на него. Тяжелые очки не в силах скрыть небольшое косоглазие, но в остальном, заключает Дай, не ужас-ужас.
– Сами знаете, что в таких случаях говорят, – он указывает на бейджик, – Live and Let Die[48].
– У вас есть всё, что в списке?
– Дайте мне пару минут.
Когда он возвращается, она стоит точно в той же позе.
– Боюсь, презервативы только в стандартном исполнении. Это проблема?
– Они растягиваются?
Он улыбается.
– Насколько подсказывает мой опыт, да.
Она награждает Колина взглядом одного глаза – другой в это время смотрит через его плечо – и расплачивается наличными.
Он опускает чек в фирменный пакет «Уитлок и Джонс».
– Возможно, еще увидимся. Ведь знаете, как говорят? Умрем, но не сейчас[49].
– На самом деле никто так не говорит. Козел.
Ева вслед за Ричардом выходит из галереи на берег, и они спускаются к причалу, где пришвартованы шлюпки и катера. Сейчас отлив, и пристань под ногами слегка покачивается. Легкий запах тины и водорослей. Медленный скрип причальных цепей – они то поднимаются из воды, то погружаются обратно. На улице довольно прохладно, но Ричард, похоже, не обращает на это никакого внимания.