– Ева, умоляю, ты все портишь. – Вилланель игриво наклоняет голову к краю ванны. – А как ты меня представляла?
Ева отворачивается.
– А я и не пыталась. Мне сложно представить человека, который делает такие вещи, как ты.
– Правда?
– Ты хоть считала, сколько на твоей совести трупов, Оксана?
Вилланель смеется.
– Алё, Поластри! А ты и впрямь неплохо поработала. Высший класс. Но давай не будем обо мне. Давай лучше о тебе.
– Просто ответь на один простой вопрос. Ты пришла меня убить?
– Дорогая, ты все о своем. При этом пистолет в руках у тебя.
– Мне хотелось бы знать.
– Ладно. Если я пообещаю тебя не убивать, поможешь с волосами?
– Серьезно?
– Вполне.
– Ты ненормальная.
– Я в курсе. Так мы договорились?
Ева хмурится. Но в итоге кивает, откладывает в сторону «глок», закатывает рукава, кидает в карман часы и берет шампунь.
– Сполосни еще раз. Сделай воду потеплее. И не вздумай хватать пистолет.
Касаться ее – это так странно. А пробегать пальцами по ее скользким, мокрым распущенным волосам – еще страннее. Ева моет голову Вилланель, словно свою, – гладит медленными круговыми движениями, ощупывает, мнет, вдыхает ее ванильный, с привкусом жасмина запах. Да и сам факт, что Вилланель обнажена. Маленькие бледные груди, поджарое мускулистое тело, темная полоска лобковых волос.
Проверив температуру воды тыльной стороной ладони, Ева из душа ополаскивает волосы Вилланель. Если ты понимаешь, что тобой манипулируют, говорит она себе, это уже не манипуляция. Но внутри нее что-то сместилось. Какая-то сила накренила ось ее мира.
Когда с мытьем покончено, она оборачивает голову Вилланель полотенцем, скручивает его в чалму и берет «глок».
– Что тебе на самом деле от меня нужно? – спрашивает она, ткнув дулом ей в основание черепа.
– Я положила в холодильник шампанское. Откроешь его для нас? – Вилланель зевает, обнажая зубы. – Я, кстати, разрядила эту штуку. Свой – тоже.
Ева проверяет оба пистолета. Все так и есть.
Вилланель резко поднимается и потягивается, обнаруживая небритые подмышки. Потом достает из аптечного шкафчика ножницы и принимается стричь ногти на руках прямо в серую воду в ванне.
– Мне казалось, тебя волновала криминалистика.
– Я разберусь. И кстати о криминалистике: мне не помешало бы что-нибудь чистое.
– В смысле, трусы?
– Да.
– А с собой принести не могла?
– Я забыла. Извини.
– Боже мой, Вилланель!
Когда Ева возвращается, Вилланель стоит закутанная в полотенце и разглядывает себя в зеркале. Ева бросает ей трусы, но та поглощена созерцанием своего отражения, и трусы приземляются ей на мокрые волосы. Она берет их и хмурится.
– Как-то они не очень.
– Обломись. Других нет.
– У тебя всего одни трусы?
– У меня до фига трусов, но все одинаковые.
Судя по лицу Вилланель, она пытается переварить эту информацию, но наконец кивает.
– Так что, откроешь, наконец, шампанское?
– Если скажешь, зачем ты на самом деле пришла.
Ей отвечает ледяной взгляд.
– Затем, что я нужна тебе, Ева. Потому что все изменилось.
Прислонясь к стене гостиной с бокалом розового «Теттенже» в руке, Вилланель выглядит эффектно, излучая достоинство и женственность. Темно-русые волосы аккуратно зачесаны назад. Одежда – черный кашемировый свитер, джинсы, кроссовки – подобрана со вкусом, но в глаза не бросается. Ее можно принять за обычную молодую элегантную женщину, занимающуюся чем угодно. Но Ева чувствует ее дикую сторону. Готовность к жестокости, которая бьется, пульсирует за этой сдержанной внешностью. Сейчас этот пульс – лишь едва различимый шорох, но он все равно есть.
– У тебя в холодильнике найдется десерт? – спрашивает Вилланель. – Что-нибудь к шампанскому?
– В морозилке – торт-мороженое.
– Можешь принести?
– Иди, блин, сама и принеси.
– Ева, kotik, я же твой гость. – Она вытаскивает из-за пояса джинсов «зиг». – И на этот раз он заряжен.
Не произнося ни слова, Ева делает, что велели, но, обернувшись от холодильника, видит, что Вилланель поднимает пистолет и направляет на нее. В голове становится пусто, Ева падает на колени и изо всех сил зажмуривается. В ушах гремит тишина. Она медленно приоткрывает глаза и обнаруживает лицо Вилланель всего в паре дюймов от своего. Чувствует запах ее кожи, винное дыхание, шампунь. Трясущимися руками она протягивает Вилланель торт.
– Ева, послушай. Мне нужно, чтобы ты мне доверяла, ладно?
– Доверяла? Тебе? – Ева поднимается на ноги. Пистолет Вилланель теперь лежит на столе. Дотянуться до него ничего не стоит. Один хороший рывок, и… эта мысль еще даже не успевает оформиться в голове, как Вилланель наотмашь больно бьет ее по лицу тыльной стороной ладони. У Евы от шока перехватывает дыхание, она, пошатываясь, идет к дивану и садится.
– Я сказала. Нужно. Чтобы ты. Мне. Доверяла.
– Иди на хрен, – мямлит Ева, в ее щеке пульсирует боль.
– Сама иди на хрен, suka.
Вилланель смотрит Еве в лицо, потом протягивает руку и касается щеки.
– Извини. Я не хотела делать тебе больно.
Ева пожимает плечами, чувствуя на зубах вкус крови.
Вилланель берет бокалы с бутылкой и присаживается на диван рядом с ней.
– Ну же, давай поговорим. Я могу начать. Скажи, как тебе браслет? Понравился?
– Очень.
– Так… теперь ты.
Ева смотрит на Вилланель. И видит, что та зеркально повторяет ее позу, ее осанку, ее манеру держать бокал. Если она мигает, то мигает и Вилланель. Если она шевелит рукой или подносит ее к лицу, Вилланель тут же зеркалит. Словно она пытается выучить Еву наизусть. Словно завладевает ею, украдкой, дюйм за дюймом, змеей заползая в ее сознание.
– Ты убила Саймона Мортимера, – произносит Ева. – Практически отрезала ему голову.
– Саймон… Это тот парень в Шанхае?
– Ты даже не помнишь?
Вилланель пожимает плечами.
– Что я могу сказать? Наверное, в тот момент это показалось хорошей идеей.
– Ты ненормальная.
– Нет, Ева, это не так. Я такая же, как ты, только без чувства вины. Ну что, по торту?
Несколько минут они сидят молча, отправляя ложкой в рот мороженое, шоколадную крошку и ледяные вишни.
– Это было божественно, – полушепотом произносит Вилланель, ставя тарелку на пол. – А сейчас тебе надо очень внимательно меня послушать. Да, пока не забыла… – она достает из кармана джинсов дюжину девятимиллиметровых патронов и протягивает их Еве, – это твои.
Ева заряжает «глок» и, не зная толком, куда его деть, засовывает за пояс джинсов на спине, где он ощущается как-то неловко.
– Возможно, не лучшая идея, – говорит Вилланель. – Ну да ладно. – Она достает из кармана телефон, находит фотографию и показывает Еве. – Тебе знаком этот человек?
Ева внимательно смотрит. Ему около тридцати, худощавый, загорелый, футболка хаки и песочного цвета берет десантника. Фотограф поймал его вполоборота, в прищуренных глазах – раздражение, одна рука приподнята, вероятно, чтобы прикрыть лицо. Позади – нечеткие силуэты военной автотехники.
– Нет. Кто это?
– Мне он известен под именем Антон. Раньше командовал Отрядом Е, который выполняет черные операции для МИ-6, а сейчас он мой куратор. В четверг он приказал мне тебя убрать.
– Почему?
– Потому что ты подобралась к нам слишком близко – под «нами» я имею в виду Dvenadsat. Когда Антон отдавал мне этот приказ, я лежала в частной австрийской клинике. Он пришел в палату навестить меня, а когда уезжал, в машине с ним сидел этот человек. Антон – слева.
Снимок обрезан и плохо кадрирован, но изображение вполне различимо. Он сделан из окна здания, под которым – присыпанная снегом парковка. У пассажирской двери серебристо-серого «БМВ» – двое мужчин. Фигура слева одета в мешковатую черную куртку и стоит спиной. Лицом к камере в плаще и шарфе – вне всяких сомнений Ричард Эдвардс.
Ева долго смотрит на снимок, не произнося ни слова. Чувствует, как внутри нее рушится все, во что она верила, словно айсберг схлопнулся и ушел под воду. Человек, который всего пару часов назад, одетый в розовую льняную сорочку, угощал Еву просекко, говорил, что тайная жизнь – ее призвание, этот человек согласился на ее убийство, а может, даже и сам отдал приказ.
Тихомиров догадался. В тот момент, когда она спросила, не говорил ли Ричард об их подозрениях по поводу исчезновения Евтуха. И глаза офицера ФСБ расширились – всего на миг, словно он вдруг понял нечто, ускользавшее от него долгие годы. Вот тогда он и спросил ее о канарейке. Птичка, поющая в клетке глубоко под землей. Сквозь щели начинает поступать лишенный запаха смертоносный газ, и птичка замолкает – тугой маленький комок перьев.
– Мне надо позвонить, – говорит Ева и, разыскав в завалах своей сумки карточку Хлои Эдвардс, набирает номер. Хлоя отвечает секунд десять спустя. По голосу похоже, что звонок ее разбудил.
– Хлоя, это Ева. У меня один вопрос к сегодняшнему разговору. Но только строго между нами.
– О, привет, Ева. Да, м-м…
– Тот русский, о котором ты говорила.
– Да-да.
– Его, случайно, звали не Константин?
– Э-э-э… Да! Думаю, да. Ух ты! Кто он?
– Старый приятель. Как-нибудь познакомлю.
– Было бы круто.
– Только не говори папе, что я звонила, ладно?
– Ладно.
Ева дает отбой и мягко кладет телефон на стол.
– Господи, – произносит она. – Боже мой.
– Ева, мне жаль.
Она смотрит на Вилланель.
– Я думала, что охочусь за тобой для МИ-6, а на самом деле Ричард меня использовал, чтобы я протестировала неуязвимость «Двенадцати». Я была канарейкой в их шахте.
Вилланель ничего не говорит.
– О каждой своей находке я докладывала Ричарду, а он передавал эту информацию «Двенадцати», чтобы они залатали прореху. Вся моя работа в эти недели и месяцы делала их сильнее. Боже мой! Ты знала?
– Нет, меня в такие дела не посвящают. Мне, разумеется, было известно, что ты работаешь на Эдвардса, но я поняла, каким образом тебя подставили, лишь когда увидела его в Австрии с Антоном.