Тут я отодвинул тарелочку с недоеденным паштетом и выплюнул в бумажную салфетку кусочек хряща. Просто какое-то извращение, что людям, которые пришли на церемонию, она не так интересна, как зрителям, которые смотрят ее дома. Мы изучили список номинаций, причем Стелла вроде неплохо во всем этом разбиралась.
— Кто получит награду «Заслуги всей жизни»? — спросил я.
— Блядун Бенни Булливант.
— «Заслуги всей жизни»? — поразился мужик сбоку. — Ему же чуть за сорок!..
— Правильно, но у него СПИД, разве вы не знаете?
— А, тогда порядок.
Похоже, в индустрии шоу-бизнеса награда «Заслуги всей жизни» — последняя почесть.
На горячее подали куриную ножку с молодым картофелем. Каждому по ножке. Грудок не было. Тысяча куриных ножек, и никакого белого мяса, нашего мясника в Сифорде такой заказ свел бы с ума. Я съел свою ножку чуть быстрее положенного и заметил, что, как и в случае с закусками, Стелла даже не взяла в руки вилку и нож. Она даже для вида не пыталась погонять еду по тарелке. Одни не едят пшеницу, другие молочное. Стелла не ела еду. Я сидел и страстным взглядом гипнотизировал нетронутую курятину, но догадался, что здесь дурной тон угощаться чужими объедками.
В зале обнаружилось полно знакомых Стеллы, с которыми она захотела поздороваться, и я наблюдал, как уверенно она порхает от стола к столу. Да и все остальные смотрели, как она передвигается по залу. Все знали, кто она, и я гордился, что Стелла сидит рядом со мной. Она упала на пустой стул рядом со старым приятелем, а возвратившийся хозяин стула терпеливо ждал, когда она закончит болтать. Я сидел один и с каждой минутой все сильнее нервничал. Чтобы немного прийти в себя, я решил ненадолго смыться в туалет. Но они даже акт облегчения умудрились превратить в пятизвездочную роскошь. Возле умывальников навытяжку стоял низенький старичок в смешной малиновой форме швейцара, которая явно призвана была как можно сильнее унизить бедолагу. Его наняли, чтобы он вручал каждому облегчившемуся маленькое полотенце. Благодарение Господу, а то пришлось бы самолично брать полотенчико из стопки, и что бы с нами тогда стало? Полотенца старик должен был вынимать из стопки блестящими щипцами, просто на случай, если он все еще не чувствовал себя полным дерьмом.
— Короче, Стенли, в субботу вечером большая церемония награждения в «Гросвинор Хаус-Отеле» на Парк-лейн. Пять перемен блюд, дармовое шампанское, интересные речи и все такое. Чтобы ты там был…
— В банкетном зале?
— He-а, ты должен весь вечер простоять в сортире и всем подавать рушники. Кстати, этими вот дезинфицированными щипцами, чтобы гостей не передергивало от мысли, что они от тебя нахватаются мерзких микробов, прокаженный ты наш.
Я толкнул дверь кабинки и с облегчением увидел, что внутри нет служащего, который втискивается вместе с тобой, отрывает кусочки туалетной бумаги и передает их тебе посредством пинцета. По нужде не хотелось. Поэтому я защелкнул замок и, не расстегивая брюк, сел на крышку унитаза отдохнуть. Просто надо было где-то спрятаться на несколько минут и перевести дух, а не притворяться, что я расслабляюсь. Что я тут делаю? Это же смешно! Я, наверное, рехнулся, так далеко зайти! Этим вечером все раскроется. Конферансье зачитает список, а потом объявит, что они пытались найти хоть кого-то, кто видел Джимми Конвея, и выяснили, что этот человек ни разу в жизни не поднимался на сцену. И тут я рвану к дверям, но меня поймают два вышибалы, бывшие спецназовцы, проведут к кассе-автомату и заставят заплатить сотни фунтов за три бокала шампанского и куриную ножку с молодой картошкой и помидорчиками.
Так, попробуем успокоиться. Все в порядке, этот вечер — просто небольшое приключение. Лучшим артистом эстрады назовут моего старинного приятеля по шоу-бизнесу Майка Меллора. Я ему буду аплодировать и постараюсь не выказать разочарования или зависти, всего и делов-то. Затем брошу весь этот чертов спектакль и с первыми петухами исчезну из поля зрения прессы. А теперь надо наслаждаться вечером, как будто я на ярмарке.
Я услышал, как дверь распахнулась, и по пустому помещению заскакали гулкие фразы, отражаясь от кафельных стен:
— Ты с кем за столиком?
— Да с Пенни Вебстером, режиссером «Над чем смеетесь?». Ну, такая программа комедийных клипов на Четвертом канале. Его выдвинули на приз за лучшую комедийную викторину.
— А, конечно, я ее записал, только еще не смотрел. А я с Майком Меллором, его выдвинули на лучшего эстрадника.
— У него хоть шансы-то есть?
— Да говорят, или он, или Джимми Конвей. Конвей очень грамотно работает… по телевизору не выступает, абы где не играет. Это его здорово отличает от всех.
— Точно, газеты от него балдеют. Ты читал разворот в «Санди таймс»?
— Ага, хотя не уверен, что журналистка его правильно поняла.
— Так ты его видел на сцене?
— Видел как-то, довольно давно. Чертовски давно. Он еще только начинал. Но я уже тогда понял, что он будет круче всех. Этот его рыбный номер. Оборжешься.
— Это который показывали пару лет назад в «Банановом кабаре» на Рождество?
— Ага, вроде он самый.
— Класс. Я тоже был на том концерте. То-то смотрю, лицо знакомое. Силен мужик, верно?
— Ну да, хотя… я его видел круче.
— Где это?
— В Нью-Йорке, шоу «Поймай восходящую звезду». У него там весь зал лежал.
Соревнование лжецов началось, победит самый бесстыжий лжец. Ну ладно, второй после самого бесстыжего — того, кто сидел на унитазе, задрав ноги, чтобы его не опознали по ботинкам и брюкам, хотя они такие же черные, как у всех остальных. Если эти два позера сумели убедить себя в том, что видели меня на сцене, может, и другие повсюду расписывают, как я хорош? А может, и члены жюри, присуждая награду, не сумеют признаться друг другу, что узнали о моем существовании из газет? Все, блефуя, примкнут к партии Джимми Конвея, чтобы, не дай бог, не отстать от жизни? Пару лет назад ко мне в книжном магазине подошли и предложили поучаствовать в опросе о литературе. Когда меня попросили назвать роман века, я задумался, чтобы скрыть панику, а потом торжественно объявил: «Улисс» Джеймса Джойса. Я же первой страницы этого хренова «Улисса» не одолел, а вот показалось, что так и надо ответить умной девушке в очках. А «Улисс» потом и в самом деле возглавил список. Неужто все опрошенные блефовали, как я?
Я высидел в кабинке еще несколько минут, но толку чуть. Я не спустил в унитаз свои тревоги. У меня был запор страха. Я нервничал не только из-за номинации. Добивала самоуверенность всех этих красавцев вокруг меня. Я как рыба без воды, думал я. Хуже: рыба, которую вытащили из воды в надежде, что она будет играть центральным нападающим за «Манчестер Юнайтед» на глазах у шестидесяти тысяч болельщиков. Н-да… может, это и есть зачин легендарного рыбного номера? Вряд ли…
Я отпер дверь кабинки и смекнул, что для виду надо спустить воду. А якобы воспользовавшись туалетом, я был обязан вымыть руки. Когда я это сделал, человек с самой неблагодарной работой в мире подал мне полотенце.
— Спасибо, большое спасибо.
— Пожалуйста, — с заученной вежливостью сказал он, шагнув обратно, к стопке чистых полотенец.
Руки я вытирал гораздо дольше, чем требовалось, с демонстративной тщательностью — в надежде, что он почувствует, что его труд хоть немного ценят. «Знаешь, — скажет он жене вечером, — одному человеку сегодня в самом деле понравилось полотенце, которое я ему подал. Он постарался стереть с рук каждую каплю воды, вот ради таких моментов я и работаю».
При этой мысли мне даже захотелось расстегнуть рубашку и пройтись полотенцем под мышками, но я решил, что это будет уже чересчур, поэтому просто еще разок протер кисти и запястья.
И тут мой взгляд упал на тарелочку с монетками рядом с мыльницей. Сначала я решил, что у них такое роскошное заведение, что повсюду лежат тарелочки с дармовыми деньгами, вроде бесплатных конфет, пригоршни мелочи, чтобы человек при желании мог прихватить пару-тройку фунтов. Потом понял, что мужику с полотенцами полагаются чаевые. Монетки в тарелочке были в основном фунтовые, пара полуфунтовых засунута ниже остальных — чтобы стыдно было давать такую ничтожную сумму. «Чаевые? — подумал я, пораженный. — За то, что мне подали полотенце?»
Я никогда не считал себя особым скупердяем, но просто не мог не чувствовать, что фунт — многовато за то, что тебе протянули портянку. В магазине «Господин Один Фунт» на фунт можно купить набор из трех отверток. Или пластиковый мяч. Или картинку в рамке: девочка с котенком. А тут портянку-то дают не насовсем. И выбора никакого. Да я, может, лучше принес бы свое полотенце, чем за чужое платить фунт.
Если теперь на моих ладонях и была влага, то потому, что я весь вспотел, лихорадочно соображая, как же быть. Я живо понял, что вариантов нет, кроме как увеличить сортирному магнату гору золотых, которые он вымогает у глупеньких знаменитостей. Нет-нет, стоп! Надо выкинуть из головы эту дешевую скаредность. А вдруг эти крохи помогают бедняге содержать жену и свояченицу-инвалида? Что это я, пожалел стоимость полкружки светлого пива? Вручив малиновому старикану использованное полотенце, я с уверенной улыбкой полез в карман и вытащил единственную монету. Блин. Двухфунтовая. Два фунта. Целое состояние! В магазине «Господин Один Фунт» в Сифорде на это можно купить… все что угодно, причем два раза.
— Гм, извините, у меня нет мелочи.
— Простите, сэр?
Черт, он меня вынудил повторить.
— Мелочи нет у меня, понимаете, за полотенце заплатить. Извините.
— Полотенца бесплатные, сэр. А чаевые на ваше усмотрение, сэр.
— Вот я и говорю, жаль, что так вышло, с чаевыми то есть. У меня только двухфунтовая монета.
— Прекрасно, сэр.
О-о-х! Зачем я так сказал?! «Двухфунтовая монета», как будто речь идет о пятифунтовой банкноте или золотой карточке «Американ Экспресс». Во время нашей беседы другой удовлетворенный клиент взял полотенце, наскоро вытер руки и небрежно швырнул в тарелку фунтовую монету, да ловко так, как Майкл Джордан забрасывает мяч.