- Цель - ориентир восемь, - повторил далекий штабной радист.
- Да-а, - удостоверил верность приема команды Алхимов, - пять снарядов!
- Пять снарядов...
- Да-а! Беглый!
- Беглый... - голос радиста звучал как из другого мира, куда Алхимову даже теоретически уже не было возврата.
- Да. Натянуть шнуры!
Теперь выждать, не торопиться. И не опоздать. Не дай бог - опоздать! Иначе опять все сначала.
- Натянуть шнуры, "Волга"!
- Готово...
Танки все ближе, ближе. Еще немного, в самое "яблочко" чтоб!
Алхимов быстро оглянулся, словно мог увидеть отсюда своих солдат у пушек. Командиры орудий вскинули над головой невидимые клинки. Рубанут наотмашь: "Огонь". Наводчики дернут уже натянутые боевые шнуры: "Выстрел!". Дульные тормоза с жаберными щелями полыхнут багровой вспышкой, мгновенно отскочат назад массивные стволы. Замковые откроют затворы, дымные гильзы, звеня и приплясывая, отлетят к станинам. А стопятидесятидвухмиллиметровые гранаты уйдут в зенит и низвергнутся с неба на цель, ориентир восемь.
- Огонь!
И съежился, вжался в рыхлый грунт. Отбегать уже было некуда. Вокруг танки.
Ударная волна толкнула в круглый парус выворотка и сдвинула ель, словно пытаясь поднять ее на ногу. Алхимова накрыло толстым защитным слоем земли и корней.
Пять залпов, пять раз по двенадцать осколочно-фугасных гранат, два с половиной центнера тротила и стали рухнули на пятачок земли. Алхимова будто раскачивали за руки и за ноги и били головой в медный колокол. Мутилось сознание, в груди колыхалась тошнота, сумасшедший грохот и звон колошматили в барабанные перепонки. И плотная тяжесть сверху, от которой нечем было дышать. Задыхаясь, давясь дурнотой, Алхимов с трудом выдрался из-под завала. Он жадно глотнул прогорклый дым, закашлялся до спазм в животе, а отойдя немного, протерев запорошенное лицо и глаза, заплакал от обиды и злости.
Тринадцать танков, воссоединившись за поваленной елью в боевой ромб, ревели, лязгали, стреляли уже позади, за его спиной. Но бронетранспортеры отстали. Огонь дивизиона оторвал пехоту, оторвал! Две машины валялись вверх днищем, из третьей выворачивался, ввинчиваясь в мутное небо, черный смерч. Уцелевшие автоматчики, что еще несколько минут назад строчили из своих "шмайсеров", драпали к лесу. Остальные, не потерявшие хода машины откатывались назад. Нет, дивизион не впустую выпалил шестьдесят снарядов. С танками, отрезанными от пехоты, легче совладать, легче...
Над полем висело бурое облако. Алхимов перебежками двигался к последнему рубежу. На пути танков лежал овраг, естественное, заготовленное природой противотанковое препятствие. Они остановятся, задержатся. По движущимся танкам попасть непрямой наводкой - редкостная удача. А бить надо наверняка. Там, у оврага он доконает их, ненавистные до черных кругов в глазах фашистские танки!
Невысокий, юношески хрупкий, придавленный железной коробкой рации, полуоглохший лейтенант бежал к оврагу. Откуда только и силы брались! С раннего детства, босого и голодного, втянулся он в работу. Щуплое на вид тело было крепким и жилистым. Потому и живучий, выносливый такой. Только всему есть предел, а он уже был за своим физическим пределом. Но что физическая сила, как не верхушка, маленькая, зримая часть айсберга человеческого духа! Неопределимый в обычных условиях генератор энергии, богатырский аккумулятор, питающий мышцы солдата в бою.
Алхимов догнал их. Танки, как он и рассчитывал, сгрудились вдоль оврага. И пока немцы искали через перископы и узкие щели триплексов дорогу, пока совещались, решали, Алхимов, маскируясь зарослями жасмина, сполз в овраг и устроился под обрывом в глинистой нише.
Антенна болталась ожерельем из стальных катушечек. Где-то зацепилась скоба натяжки внутреннего тросика, но Алхимов не сразу это сообразил и испугался. В груди образовалась пустота. "Да что же я!" - в голос обругал себя и попытался отогнуть скобочку. Она не поддавалась, дрожали, не слушались пальцы. "Сейчас... Спокойно... Сейчас..." - торопил и подбадривал он себя, а ничего не помогало. Тогда он, как в детстве когда-то, сунул в рот пальцы и прикусил их. Острая боль вернула самообладание.
Антенна заворочалась, как живая, и - выпрямилась.
Увеличительное стекло над шкалой светилось багрово и тускло: резко упало напряжение. "Еще раз, ну последний!" - выклянчивал, ублажал аккумуляторы Алхимов, будто они впрямь могли послушать его и поднатужиться.
- "Волга", "Волга"! Я - "Днепр". Прием. "Волга"?
Он обрадовался ей, словно чудом вернувшийся из запредельных далей, заблудший, трижды потерянный сын.
- "Волга"! Я Алхимов, Алхимов! Ориентир восемь, ближе пятьдесят... Отставить пятьдесят! Ближе семьдесят пять, ближе семьдесят пять! Да! Левее сорок! Восемь снарядов! Дивизионом! Скорее! Огонь! Огонь! - просил, молил, требовал, приказывал он. - Скорее!
"Огонь"... - с трудом различил замирающий голос. Аккумуляторы отдали все без остатка. Последний всплеск. И - последняя надежда. Но команда дошла, дошла до штаба дивизиона! Сейчас - последний удар.
Он вывалился из ниши и кинулся влево по дну оврага. Десять, двадцать, пятьдесят метров - сколько успеть, но отбежать, укрыться за поворотом, отгородиться, пусть относительно, малость, но отгородиться от обреченных танков. Это они, они обречены. А он, ему еще жить и воевать. До полной и окончательной победы...
Его швырнуло лицом и грудью в жесткую траву. Жесткую и упругую, как волна. Зеленая волна вздымалась, поднимала на гребень, сбрасывала в пучину. И опять - вверх, к солнцу. Оно должно было быть, но его не было: вместо неба и солнца - черная буря, смерч, извержение вулкана.
Так продолжалось долго, бесконечно, невыносимо долго, целую жизнь. Вдруг что-то изменилось. Канонада опустилась в чрево вулкана, отдалилась гроза. Снаряды рвались глухо, будто в закрытом, задраенном пространстве. Что-то скрежетало, разламывалось. Алхимов скорее угадывал, чем различал звуки. И понял к несказанной радости, что попал. Попал!
Очумевший, вскочил на ноги и тут же упал: колени подломились. Затошнило, судороги сводили горло, живот. "Контузило..." - вяло и отстраненно подумал он.
Все-таки ему удалось подняться на четвереньки и, подтягиваясь за ветки кустарника, вскарабкаться наверх.
Он сидел на краю оврага и смотрел на свою работу. Никогда еще, ни в той, не вспомненной сейчас довоенной жизни, ни во все фронтовые годы - ни разу не испытывал Алхимов такого беспредельного счастья.
"Попал, попал, попал!" - ликовало и пело внутри.
Ближний, обезглавленный танк стоял без башни. Другой, с обвисшей гусеницей, лежал на боку. Третий и четвертый жарились в смолисто-багровых кострах. За броней рвались снаряды, выщелкивались и лопались, как каштаны, патроны. В стороне и поодаль замерли еще два танка, брошенные в панике экипажами. Все люки, башенные и лобовые, откинуты...
Так вдруг сдавило виски, что Алхимов чуть не застонал. Или застонал: в ушах звенело. Будто непрерывно зуммерило, будто через многие версты долетал колокольный перезвон.
Гитлеровские машины застряли и на левом фланге. Там их расстреливали в упор орудия прямой наводки. Но бой еще не закончен, а от рации и следа не осталось: выемка утонула в косой воронке. Надо встать, найти пехоту, оправдаться перед комбатом по фамилии Костюков. Старички-радисты не виноваты. Это все танки. Вот они, шесть штук, мертвые все. Остальные убрались назад. Пока... Надо встать, заставить себя встать. Надо идти. Надо. А где Бабич с ребятами?..
Ремешок бинокля, для удобства закороченный на затылке узлом, срезало осколком. Жаль, хороший был бинокль... А планшетка с картой здесь. И пистолет на месте; туго лоснится кожаная кобура... Приятная это тяжесть - пистолет на бедре... Что так больно давило в бедро и живот всю дорогу?.. Ох, как потяжелело все: пистолет, планшетка, ремень с двойной пряжкой, сапоги. Ноги из чугуна... А на душе легко. Легко и пусто, словно переделал всю работу на земле и выпотрошен до самого дна...
Покачиваясь, заплетаясь, думая ни о чем и обо всем на свете, Алхимов брел к покалеченной роще. Там копошились, двигались... Народившийся ветерок приятно обдувал серое, в бороздах пота лицо, пытался растеребить слипшиеся волосы. "Пилотку где-то посеял, - обнаружил еще одну потерю Алхимов. - Старшине позвоню. Запасливый мужик..."
Люди на опушке что-то кричали. Или пели во все горло. От радости, наверное. Алхимов тоже заулыбался им светлой, блажной улыбкой.
- Очумел, артиллерия?! Стреляют же! - подполковник утащил его за деревья и там уже крепко обнял. - Герой! Какой же ты герой, лейтенант!
И еще разные слова говорил, не слышно было. Только зуммер и колокольный перезвон в ушах, во всей голове.
- Танки там... Два, - гнусавя заложенным носом, сообщил Алхимов. - Похоже, целые... Поджечь бы, а? Мало ли как сложится...
- Верно, лейтенант, - поколебавшись, признал подполковник. Прихватив людей, он двинулся за Алхимовым. Тот машинально повернул обратно, поплелся во весь рост.
- Хватит судьбу испытывать! - прокричал в самое ухо подполковник. - Пригнись, маскируйся!
До танков добрались благополучно.
- Действительно, почти целые, - сказал подполковник и показал на разорванные гусеницы.
Все равно лучше поджечь. Но как, черт бы их взял!
- Внутри... Шнапс у них есть, - убежденно сказал Алхимов. В августе сорок первого под Вырицей слышал из своего укрытия, как немецкие танкисты, радостно гогоча, отхлебывали из горлышек в честь кровавой победы на капустном поле.
- Пошарьте в танках, водка должна быть! - приказал подполковник. - И барахло какое на растопку!
Отыскали литровую алюминиевую баклагу с чистым спиртом. Разбрызгали на промасленные тряпки в рубках. Через башенные люки закинули вовнутрь горящие факелы. Здорово вспыхнуло!
- Теперь подальше держитесь, - предупредил Алхимов. - Боеприпасы там.
- А мы вперед уйдем, - весело сказал подполковник и велел просигналить ракетой.
Алхимов не знал, как ему поступить. Без связи идти - глупо, просить вторую рацию - совесть иметь надо. И тут, как нельзя вовремя, появился Бабич с разведчиками и радистом батареи. Лейтенанта Васина и трех солдат-управленцев не было. Кого ранило, кого убило.