Военачальник был красноречивее, но президент был президентом. Что делать, народ как всегда не знал.
Итак, противников миграции представлял президент груднопикового государства высокогорных губок, Почётная Пятиконечная Губка, носитель орденов, гигант мысли и потомственный аристократ;
сторонников миграции — все остальные.
Исход дела был далеко не ясен…
…Адская жара била собственные рекорды.
Так вечно происходит: стоит облегчённо вздохнуть «Ну вот, хуже быть не может», и становится хуже. Причём намного хуже. А впрочем, вы наверняка уже об этом слышали…
Децербер выглянул в окно. Аэропризраки парили в мутном мареве раскалённого, как конфорка электроплиты, неба и сами были похожи на мутное марево. Йети расстёгивали рубашки и мечтали о том, с какой бы радостью они избавились от своей волосатости, если бы позволяли приличия. Саламандры ушибленно ползали, а точнее, карабкались по относительно ровному асфальту и чувствовали себя, как котлетки на решётке над мангалом; о том, чтобы светиться, пуская в глаза прохожих «зайчики» — любимое развлечение саламандр, — речи, конечно, не шло. Огнежуи сидели на фонарных столбах и почтовых ящиках, скрестив ложноножки с правдоножками, с неохотой жуя размякшую, потерявшую всякий жар жвачку и стараясь не смотреть в сторону саламандр — при мысли об огне у огнежуев сводило желудки.
Не найдя в окружающих поддержки, Децербер подсевшим голосом отдал шторкам команду зашториться. Но то ли их реагирующие на звук элементы плохо переносили жару — что не так уж странно, — то ли они просто вредничали, потому что плохо себя чувствовали… Во всяком случае, шторки не сдвинулись ни на дюйм.
Децербер выругался, вложив в пару слов ненависть по отношению к шторам, жаре, своим больным головам, обманщикам рекламщикам и халтурщикам стилонерам.
А между тем стилонеры не халтурили — они насыщали гостиную обещанной прохладой из последних сил. Но и жара не собиралась сдаваться. Всё шло к тому, что должен был остаться только один…
— Но хуже, наверное, бы-ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ…!
Децербер подпрыгнул на месте, когда на столике справа во всю мощь лёгких (а вот это образное выражение) затрезвонил фон.
Фон — это помесь телевизора, радио, телефона и мусорного контейнера. Механизм умел передавать не только звук и изображение, но и запахи, а иногда ему удавалось поймать какую-нибудь радиостанцию или канал. Учёные, на коих лежала вина за изобретение фона, долго спорили, как же назвать это чудо. Среди множества вариантов не нашлось ни одного подходящего. Тогда один из учёных, старой закалки, привыкший всё решать с помощью топора или налогов, предложил обрубить первую часть названия «видеофон» — предшественник фона, — а то, что останется, сбагрить с рук долой доверчивым покупателям. На сей раз разногласий не случилось: название короткое, цепкое и вместительное, к тому же как нельзя лучше характеризующее это недоразумение технической революции. Фоны, хоть и не были полуразумными, вели довольно самостоятельный образ жизни: захотят — включат радио на какой-нибудь попсовой станции, потом перескочат на новости, затем, не выключая радио, врубят на полную громкость телевизор, немножко, минут 15, поиграются с уровнем звука, дыхнут на вас запахами, одному Повелителю ведомо откуда добытыми, и, тренькнув просто так, на прощание, замолкнут — дадут вам пятисекундную передышку. Заплатите всего 9.99 нереальных душ, и вы станете обладателем фона . Вечного…
Децербер поднял трубку.
— Чтоо? — не слишком весело выпершил он.
— Дец? Это ты? У тебя что-то с голосом?
Звонил дьявол Вельзевул, друг Децербера и по совместительству торговый агент.
— Нет, я в порядке, нежусь на солнышке — а ты?
— Похоже, что-то всё-таки случилось? — Подозрение Вельзевула усилилось.
— Случилось довольно много всего, — задумчиво прохрипел Децербер, переводя взгляд левого комплекта глаз со стилонеров на окно — на шторки — и на фон. — С чего хочешь, чтобы я начал?
— Стилонеры барахлят?
— Те, что ты мне продал со скидкой? Нет, работают, и ещё как: пока ты с ними ничего не сделаешь, они тоже ничего не будут делать, а только слегонца пульнёшь в них тапком — засыплют тебя всего снегом и градом.
— Это правда? — недоверчиво переспросил Вельзевул, не первый год знакомый с Децербером и его манерой выражаться.
Децербер сдул с носа новую снежинку.
— По большей части, — сказал он.
— Нуу, за ними нужен уход, — начал Вельзевул тоном опытного торгового агента. — Ты пробовал кормить их электричеством?
— Пробовал. Ничего.
— А пробовал не кормить?
— Пробовал.
— И что?
— То же.
— Хочешь сказать, они бракованные?
— Да нет, наверно… Просто чересчур похожи на нас с тобой. — Децербер взгоготнул. Его гогот, вызывавший в иные времена несильные землетрясения, сейчас ассоциировался с хлопающим на ветру дырявым целлофановым пакетом.
Вельзевул сочувственно помолчал — минуту или около того, была у него такая привычка.
— В остальном дела, надеюсь, норма? — уточнил дьявол.
— Ну как… — ухмыльнулся Децербер. — На головы немного подавливает.
— Насколько немного?
— АААААААААААААААААААААААААА!
Тишина…
— Понятно, насколько, — сказал Вельзевул, успокоившись.
— Я тут, — промычал Децербер. — Я валяюсь на полу.
— Немного болит голова?
— Ага, случился совсем небольшой приступ.
— И давно?
— Только что!
— Я говорю, давно болит?
— Да как проснулся и осознал, что за духовка творится на улице. Наверное, это всё из-за жары…
Вельзевул снова помолчал.
— А что если нет? — спросил он.
— Если нет чего?
— Если не от жары?
— Да фиг знает от чего! Но болит жутко. Никогда так не болела, — пожаловался пёс.
Пожаловался? Это на него не похоже. Вельзевул не на шутку обеспокоился: чтобы лишить Децербера самообладания, нужно… Стоп, неужели Децербера можно лишить самообладания?! Но это же невероятно!..
Вельзевул предложил другой вариант:
— Может, пьянка?
— Конечно!
— Что конечно?
— А что пьянка?
— Хм. — Вельзевул был озадачен.
Непродолжительное молчание.
— Я имел в виду, может, последствия пьянки? — объяснил дьявол.
— Ха-ха, Вельз! Да ты чего? Когда у меня после пьянки болели головы?
— А что, никогда не болели?
— Ну, вот у тебя болели?
— И не раз.
— Хм. — Децербер был озадачен.
Коротенькое молчание.
— Покажись доктору, пусть он тебе скажет, отчего у тебя похмельный синдром.
— Это не похмельный синдром, — уверенно заявил Децербер.
— Откуда ты знаешь? У тебя же никогда его не было! — поймал пса Вельзевул.
— Читал в книжках, — поймал дьявола Децербер.
— Всё равно сходи. Я могу записать тебя на своё имя в клинику «Здоровый дух».[4]
— Какой ещё дух? Призрак? — шутил ли Децербер, понять было сложно.
Вельзевул пустился в объяснения:
— Да нет, это выражение такое… В здоровом теле — здоровый дух. Душа, типа.
— Душа? Какая душа?.. А, монета?
— Да не… Это… в общем… Означает, что у тебя внутри…
— У меня? Внутри?
— Да. То есть нет… Как бы да, но на самом деле нет…
— Вельз, а тебе самому не надо показаться доктору?
— Короче… короче, это фигура речи такая.
— Душа? Которая внутри меня?
— Ну да. В общем… не обращай внимания.
— Хм.
— Всё равно уже никто не знает про душу.
Теперь инициатором молчания выступил Децербер.
— Вельз, но если это всё-таки монета…
– Децербер, тебя записывать или нет?
Пёс по-человечьи почесал за ухом.
— Не знаааю… Вообще-то я не очень люблю докторов.
— Трудельц — хороший доктор. Многоплановый специалист.
— Даа?
— Да, поливрач.
— Это как?
На том конце провода Вельзевул красноречиво взмахнул рукой.
— Это… как мультиинструменталист, но применительно к медицинским специализациям.
— Подожди-подожди. — Децербер замотал головой, но осторожно, чтобы не бередить «рану». — То есть, значит…
— Значит, он может и в глаз, и в ж… Ррр! Децербер, ты издеваешься?
— Яаа? Неэээт, — честно, как обычно, протянул пёс.
— Так записывать тебя?
— Какой-то ты необычно раздражительный, Вельз, — бас Децербера звучал задумчиво. — А у тебя, случаем, не болит голова?
— Дец…
— Вельз, если дома такая парилка, что же творится за порогом? Да меня там заживо запечёт.
— …Или я сам свожу тебя к доктору.
Децербер тотчас прекратил посмеиваться, поскольку невозможно совмещать нервный кашель и беззаботное посмеивание.
— Нет, на этот позор я пойтить не моху!
— 13:15. Сегодня. Зелёная Площадь, 3. 416-й кабинет. Гер Трудельц. И, Дец, не опоздай.
Децербер распрощался с Вельзевулом («Бла-бла-бла… Ладно!») и повесил трубку.
Фон, сочтя это подходящим моменту, завёл на всю катушку какой-то блюз-рок.
Децербер не вспомнил бы, как добрался до клиники «Здоровый дух». Пёс был сосредоточен лишь на том, чтобы не обращать внимания на жару, из опасения, что она испепелит его в тот же миг, когда он её заметит. Ноги пса работали автономно; как и его внутренний вектор, указывавший ему маршрут к дому номер три, что на Зелёной Площади; как и его мысли, которые он отослал погулять на время пробежки. Мысли могли отвлечь внимание, обратив его на происходящее вокруг, а это, по мнению Децербера, означало закончить жизнь во цвете лет кучкой пепла на тротуаре. Ураган «Децербер» ворвался в клинику без трёх минут семь, воспарил над ступенями лестницы, начисто проигнорировав гравилифт, хотя, скорее всего, попросту забыв о нём в спешке, пронёсся до IV этажа с такой скоростью, словно двигался по дорожке переноса[5], миновал один коридор — покороче, второй — подлиннее, хлопнул себя по лбу, когда понял, что повернул не туда, возвратился назад, одолел коридор № 3 и замер напротив двери с табличкой