Когда выяснилось, что губки ему более не подчиняются, президент устроил забастовку.
Впрочем, народу под предводительством военачальника было всё равно.
Сотни, тысячи высокогорных губок скатывались на мягких спинах с горы. Они начинали спуск почти у самой вершины, а завершали у самого подножья. После этого спина немножко чесалась, но это было не опасно.
Президент кричал сверху, что они пожалеют — но не уточнял, как именно. Обещал, что они утонут в глубоких морях, зажарятся под солнцем и, как это, застынут в янтаре!..
Военачальник подбодрил собравшуюся у подножия пиков колонию напутственной речью:
— Не боитесь, ха-ха! Я с вами! Прорвёмся, ага!
Важнее было не то, что он кричал, а то, как он кричал. Эмоции воодушевляют слушателей намного эффективнее, нежели философские рассуждения.
Жители взревели, поддерживая нового предводителя во всём… что бы то ни было.
И губки двинулись вперёд.
Президент аж подпрыгнул на месте:
— Стойте! Куда вы?! Вы же пропадёте! Вы же пропадёте без меня!.. А я без вас… Эй, стойте! Стойте!..
Президент поскользнулся, закружился и рухнул за край плато. Милю за милей нёсся он вниз, прочь от того места, которое высокогорные губки обжили много-много веков назад. Президент пытался что-то кричать, но каждый раз, когда открывал рот, туда набивалось порядочно снега. Прожевав и проглотив его, президент повторял попытку, но с тем же успехом.
Вращательное движение прекратилось, лишь когда губка затормозил носом о равнину. Он поднял глаза и увидел перед собой военачальника.
— Пойдём с нами? — спросил тот.
— Дааа… — гордо отряхиваясь и сплёвывая снег, отвечал президент; он испытывал величественное головокружение. — И хочу напомнить, что я — его величество.
— Пойдём с нами, его величество? — послушно исправился военачальник. А губкам прокричал такие слова — и не возникало ни малейшего сомнения, что прокричать их мог лишь великий стратег и полководец: — Вперёд, чуваки! Кто последний — тот лох!
И бывшие высокогорные губки понеслись через поля, ныряя в высокую и сочную зелёную траву и оставляя на ней следы из снега…
А на двери 416-го кабинета, что и требовалось доказать, поверх зачёркнутой буквы «х» возникла буква «ц». Повествование приближалось к потолку. В любом смысле. Что и говорить, авторы повествования обладали поистине неиссякаемым чувством юмора.
Первым позвонил Вельзевул.
Под нервную трель фона Децербер разглядывал одну из бутылок с виски, вертя её в бьющих через окно жарких лучах.
— Виски, — задумчиво проговорил Децербер. — Виски… Да, это виски… Виски? — Он присмотрелся получше. — Да… виски…
Фон замолчал, обескураженный тем, что к нему не подходят, но, справившись с изумлением, затренькал снова, для верности сопроводив сигнал вызова передачей на джаз-радио и рекламой собачьей еды на канале для животных.
Децербер нехотя прислонил трубку к уху.
— Ну, алло.
— Дец, ты что не подходишь к фону? Я тебе обзвонился!
— Я смотрю на бутылку виски. Красивая, правда?
Вельзевул молчал, но на сей раз не по привычке, а потому что не находил достойного ответа.
— Да? — наконец нашёлся он.
— А как оно искрится и играет в дневном свете. Вельз!
— Что?! — не на шутку обеспокоился дьявол.
— Тебе надо на это взглянуть.
— Уже выезжаю! — взволнованно бросил в трубку Вельзевул, бросил трубку и бросился к Децерберу.
— Ты был у доктора? — с порога выдохнул запыхавшийся Вельзевул.
— Я имел честь посетить господина Трудельца Гера. — Децербер не отрывал взора от бутылки, пальцы пса медленно и ласково поворачивали её то влево, то вправо.
— Имел честь? Это ты сейчас говоришь? — Вельзевул прислонил ладонь к Децерберову лбу. — Температуры как будто нет…
— Я ли это говорю? И ты спрашиваешь это у меня? Я, по-твоему, кто, философ?
— Я…
Децербер погрузился в раздумья.
— А в общем, да, философ. И я, и ты, и все — все мы, друг мой, философы. Отчасти, — счёл нужным уточнить философ Децербер, обращая левую голову к уподобившемуся истукану философу Вельзевулу.
— И что сказал доктор? — осторожно поинтересовался Вельзевул, присаживаясь рядом с Децербером.
— Что я здоров! — Пёс радостно взмахнул рукой, и Вельзевулу стоило больших трудов не лишиться головы.
— И что здесь плохого? — спросил дьявол, выныривая обратно.
— То, что это не так, — отрезал Децербер.
— Не так, ты говоришь?
— Нет, даже не так — а совсем не так!
— И головы… — Вельзевул опасливо протянул руку к оказавшейся поблизости глыбе с глазами, ушами и густой шерстью.
— Болят, — сказал Децербер. — Жутко. Невыносимо. Мне кажется, они сейчас взорвутся. Бум-бум, бум-бум, бум-бум… Этот ритм я слышу внутри них. Мои головы словно бы сокращаются, по крайней мере, так я это ощущаю, но со стороны ничего не видно. Со стороны всё выглядит нормально. А я, между тем, чувствую, как ритмично, синхронно, беспрестанно мои головы или что-то внутри них делает бум-бум, бум-бум, бум-бум… Сжимается и разжимается, сжимается и разжимается… Ты же слышал теорию о том, что вселенная сужается и расширяется? Так если бы не бессчётные мысли о выпивке и бабах, среди которых не развернуться, я бы решил, что внутри меня поселилась вселенная. Вельзевул, — Децербер схватил дьявола за плечи, — этот ритм — бум-бум — отвлекает меня. Когда он бум-бумкает — а он бум-бумкает непрестанно, — я не могу думать ни о чём. Ни о чём, кроме него. Даже о девушках. Вельз, это страшно!
Вельзевулу было страшно видеть друга в таком состоянии, но всё же он выдавил:
— Совсем-совсем не можешь думать?
Децербер немедленно отпустил его.
— Ну, ты что! — отмахнулся он. — Положение, конечно, плохо, но не безнадёжно. Могу, естессьно… Но сл а бо. — Децербер повторно схватил друга в охапку. — Хуже, чем раньше, Вельз!
Вельзевул неторопливо, чтобы ненароком не растревожить больного, освободился из объятий.
— Я что-нибудь придумаю, обещаю… О!
— Что? — встрепенулся пёс.
— Я позвоню Врачу-На-Дачу.
— Кому-кому? Кто из нас бредит, в конце концов? — нахмурился Децербер.
Вельзевул замахал руками:
— Это прозвище. Он крупный специалист, светило! Он специализируется на нестандартных заболеваниях и уникальных случаях. Кроме того… — Вельзевул потёр подбородок и кивнул своим мыслям. — Да, вне сомнения, он тот, кто нужен. Если и есть в Мире[10] существо, которому известны все болезни и лекарства от них, так это он! — С пламенной улыбкой на устах Вельзевул победоносно простёр руку вперёд, в будущее.
Но энтузиазм дьявола длился недолго — кислый взор сразу трёх волосатых морд с саркастически скошенными губами вернул его на землю.
— Он личный врач моего брата Повелителя — владыки[11] Ада, — выстрелил Вельзевул наудачу.
И, неожиданно, попал.
— Павел-то чувак авторитетный… — Левая и средняя голова вздохнули, правая сформировала облачко сигарного дыма и отправила его в плавание по гостиной.
— В чём же дело?
Децербер неопределённо покачал головами и скривился от очередного приступа боли.
— Решено, — твёрдо сказал Вельзевул. — Я бегу домой, смотрю в записной книжке номер, звоню, отсылаю Врача к тебе, и через пять, максимум десять минут он у тебя. А ты сиди тут и никуда не отлучайся.
— Да куда я отлучусь…
— Вот и отлично… Ээ, в смысле… А, ладно. Я мигом!
Вельзевул рванулся к двери, но на полпути дал задний ход:
— Что здесь такой холодрын-то собачий?
— А какой здесь ещё должен быть холодрын, учитывая, кто владелец? — В этой фразе впервые проглянул прежний Децербер — жизнерадостный и ироничный. — Это твоим стилонерам спасибо! — прибавил пёс в спину быстро удаляющемуся, подгоняемому страстным желанием помочь Вельзевулу.
Вельзевул, не сбавив газу, машинально обернулся и взглянул на зависшие под потолком стилонеры. Его нога опустилась на коврик, коврик поехал вперёд, дьявол — следом за ним. Вельзевул быстро-быстро засеменил в воздухе ногами, вероятно, надеясь, что получится взлететь. Но взлететь не удалось. Вельзевула развернуло на 180 градусов и вышвырнуло наружу в позе высокохудожественной раскоряки. Коврик взметнулся и устремился следом, и, если судить по звуку, спланировал воздушному акробату на макушку.
«Как бы ему самому не понадобилась помощь врача», — сочувственно подумал Децербер…
Вторым звонил Повелитель.
— Да-да? Останки Децербера на проводе.
— Здравствуй, милый Децербер. — Повелитель говорил по обыкновению сдержанно и вежливо. — Что у тебя стряслось? Поведай мне, я за тебя тревожусь.
— Ничего, мой ироничный Павел, — весело, насколько был способен, откликнулся Децербер. — Головы трещат по швам, того гляди, развалятся, и я испачкаю собственный ковёр собственными же мозгами. А в остальном, прекрасный маркиз…
— Давай не юли, — более твёрдо произнёс Повелитель. — Сызнова какая-нибудь катавасия?
— На каком языке ты изъясняешься? Я тебе не понимаю, хе-хе.
— Хохмишь? Значит, не так всё худо?
— Нет, всё так худо. А хохмлю я, подпитываясь из негустого н/з внутренних энергетических ресурсов. Я бы и не обнаружил, что он у меня имеется, если бы не Вельзевул, который поднял мне настроение и вернул веру в светлый исход. А я уж, было, настроился на увлекательное путешествие в страну Депрессию…
— Коньки задумал откинуть? — недоверчиво осведомился Повелитель.
— Да, уже отправил Цербера разбираться с задолженностями по аренде катков… А, вот он, родимый. Здорово, Церб. Жрачка на кухне. И не тревожь меня — я умираю.
Трёхглавый пёс, кого-то подозрительно напоминающий, забрался в дом через потайной люк в полу. Росту в Цербере было столько же, сколько в его разумном воплощении, очки он не носил, сигары не курил, передвигался на четырёх лапах, не разговаривал и вёл себя умнее. Выражение морд сохранял умиротворённое или безразличное и вилял не одним хвостом, а целыми тремя. Но, невзирая на приведённые отличия, стороннему наблюдателю он бы показался точной копией Децербера.