— Оно касается нескольких моих друзей — сказал Децербер. — Вернее, нескольких тысяч моих друзей. Может, миллионов — точно не знаю.
Децербер отдёрнул занавеску и, не отпуская щупальца Ктулхи, кивнул на окно.
Октаног, посмотрев на улицу, опешил от увиденного.
— Но, шш… Но при чём тут я, шш…
— Господин Ктулха, — ласково произнёс Децербер и не вдаваясь в подробности, но чрезвычайно доступно изложил события последних дней…
… — …И мои друзья, — говорил пёс, — были бы рады… нет-нет, они были бы просто счастливы! Если бы вы изъяли проданный товар — с возмещением убытков покупателям, естественно. А потом отдали бы стилонеры тем, кому они нужнее, то есть моим друзьям губкам. — Децербер улыбнулся (читай: оскалился) Ктулхе. — Понимаете, наш климат для них не слишком подходящий, поэтому им не терпится отбыть домой. Но там с климатом тоже не всё ладно — уже по вашей вине. Я ни на что не намекаю, просто констатирую факт. И с вашей стороны, мне думается, было бы весьма благородно оказать помощь.
Децербер выжидательно курнул сигары.
— Нононо, — запричитал Ктулха, — принцип работы стилонеров — на вход и выход. Вы, шшш, должны понимать: они перекачают тёплый воздух с одной горы на другую, и история повторится. А только на вход стилонеры не работаютшш…
— Но если их попросить работать только на вход, они согласятся? — спросил Децербер. — Они же полуРАЗУМНЫЕ.
— Как, ш, попросить?
— Хорошо, ш, попросить.
— Ээ… — Ктулха замялся. — Шш… Ээ, должны, наверное, согласиться…
— Вот и здорово, пусть себе качают.
Ктулха обречённо вздохнул.
— Я вижу, вы меня поняли, — сказал Децербер, отпуская щупальце октанога.
Ктулха потёр конечность, приводя её в чувство. Но директор торгового агентства всё же решил проявить стойкость. Он знал, что это крупная ошибка, однако ничего не мог поделать — глупость уже возобладала над разумом:
— А если, жалкие ничтожества, я откажусь в этом участвовать?
Децербер высунул в открытое окно левую голову и глубоко вдохнул тёплый, но не жаркий воздух Ада. Столпившиеся внизу губки радостно ему замахали, и он помахал им в ответ.
— А если откажетесь, — Децербер как бы мыслил вслух, — то вам, наверное, придётся как-то иначе искупать свою вину. — Пёс повернулся к Ктулхе. — Можно будет подключить доктора Трудельца. Он премилейший дядька. Но, когда дело касается правописания , с ним лучше не связываться… Нет, я, конечно, понимаю, — поспешил заверить Децербер, — что все стилонеры в вас не влезут, даже если очень постараться — вы не настолько вместительны. Но, ежели подключить дока Трудельца, — Децербер ободряюще похлопал Ктулху по плечу, — уверен, он найдёт способ…
«Хотя бедные ПОЛУразумные существа, — подумал пёс, — не заслужили такой участи».
Купол над Адом окрасился в серый цвет, который становился всё темнее и темнее. Повеяло прохладой; в открытые окна домов залетели первые порывы ветра. Игуаны зажгли свои огоньки, и на обочины дорог легла витиеватая полоска из ярких маленьких точек. Словно звёзды сияли в городских сумерках…
В Аду наконец наступил вечер.
Выдержки из
«Краткого энциклопедического словаря Нереальности»
Характерные симптомы
Кабинет был просторным и белым, а доктор лысым и зелёным. Или, скорее, мшистого цвета, но это мало что меняет.
— Присаживайтесь, — сказал доктор (Нац его фамилия).
Я сел в кресло. Оно тут же обхватило меня накачанными ручищами и сжало в пельмень.
Я сам парень не слабый, но от неожиданности чуть не задохнулся. Я приготовился дать креслу по голове, но док Нац опередил меня:
— Кресло, отпусти его. Он не буйный. У него…
Кресло не дослушало и убрало руки. Эти две пакши, надо сказать, были на редкость волосатыми и пахли каким-то средством от паразитов. Я не большой любитель таких запахов.
— У него… — повторил док Нац, а потом ещё раз: — У него… А кстати, что у вас?
Я встал с кресла и сказал:
— По этому поводу я и пришёл, док.
— Садитесь, садитесь.
— Спасибо, мне так лучше разговаривается.
— А… ну хорошо. Так что у вас, вы сказали?
— Что-то… довольно странное.
— Довольно? — переспросил док.
— Даже очень, — сказал я. — Для меня.
— Ну, расскажите, расскажите.
Док Нац сел в кресло и посмотрел на меня, эдак по-учёному сдвинув брови. Кресло тут же попыталось схватить дока. Но тот оказался не промах и двинул мебели локтём в солнечное сплетение. Кресло запыхтело и больше дока трогать не пыталось.
— Оно слепое, — объяснил док. — Старая модель.
— Полуразумное? — спросил я.
— Если бы… Разумнее некуда. Но давайте вернёмся…
— Да, насчёт моего случая.
Я подвинул скальпели, зажимы (или что там лежало?) и прочие прелести и уселся на стол.
Это был мой первый визит к доктору. Я никогда не жаловался на здоровье. На что жаловаться существу, которое выпивает несколько бочек спирта, а на утро просыпается даже без головокружения?
Я читал пару книжек, в которых главные герои посещают врачей. Что же они там такое говорили… Ах да.
— Понимаете, доктор, — начал я, — в последнее время я неважно себя чувствую.
— Так-так.
— Словно сам не свой.
— А поподробнее?
— Ну… Я не высыпаюсь, во сколько бы не ложился спать. Быстро устаю, что бы ни делал. Хожу, как варёная сосиска…
— Да что вы говорите?
— Я имел в виду, сомнамбула.
— Да-да.
— Мне ничего не хочется. Мне говорят: «Пойдём туда-то?» — а я отвечаю: «Нет». Мне говорят: «А ты видел то-то, ты читал это?» — а я отвечаю: «Отстань, мне это неинтересно».
— Очень распространённое явление, — сказал док Нац.
— Но раньше со мной такого не было, — сказал я.
— Что, никогда-никогда?
— Угу.
Док Нац спрыгнул с кресла (он был маленького роста) и стал вышагивать по кабинету. Он рассуждал вслух:
— Очень похоже на нервный срыв. Но вы говорите, что с вами никогда подобного не происходило?
— Так точно, док.
— Хм. И давно вы находитесь в таком состоянии?
— Уже дней 10.
— Долго…
— По мне, так чересчур.
— Скажите… — Док Нац замер посередине кабинета. — Раньше у вас настроение ухудшалось? Хоть когда-нибудь. Хоть на день, на два. На час.
Я покачал головами (тремя сразу).
— Не припомню такого, док. Я дружелюбное и весёлое существо, упадничество — это не моё. За этим обратитесь к Мастерику.
— Аа, это приятель, который вас сюда направил.
— Нет. Тот Вельзевул. А это Мастерик. Он мертвяк. Как это говорится… гениальный изобретатель. Хотя он терпеть не может свою профессию.
— Очень частое явление.
— Вельзевул сказал, вы специалист, вы что-нибудь придумаете.
— Мм-да, мм-да. — Док Нац о чём-то крепко задумался. — Никогда не было спадов настроения… Интересно. Тогда вряд ли это нервный срыв… Я должен задать вам несколько вопросов.
— К вашим услугам, док.
Док Нац помолчал секунду-другую — наверное, размышлял, — а потом начал допрос:
— Когда вы родились?
— Хрен знает когда, док.
— А чуть точнее?
— Я не помню. Наверное, из-за того, что жизнь в Нереальности бесконечна.
— А какое ваше первое воспоминание?
— Самое первое?
— Да-да.
— Я жую жвачку и запиваю её пивом.
— Неужели?
— Понимаю, док, вас это шокирует. Но водки в доме не нашлось.
— А ваши родители — они о вас заботились?
— Пелёнки-шестерёнки, вы хотите сказать? Мультики-кино-театр? Я не помню.
— Возможно, ваше сознание специально вытеснило…
— Доок, — позвал я. Он отвлёкся от размышлений. — Жизнь-то, — говорю я, — бесконечна. Я уже всё забыл.
— Но про пиво и водку вы помните…
— Они останутся со мной на всю жизнь. Женщины, рулетка, хорошее пивко…
— Вы алкоголик?
— Не знаю, никогда не страдал от алкоголизма.
Док Нац опять сделал какие-то выводы.
— Возможно, ваши привычки вызваны подсознательными склонностями и страхами, возникшими из-за определённых случаев в детстве.
— Каких случаев? — удивился я. — Я ничего такого не помню.
— А вы хоть что-нибудь помните из того, что происходило в детстве?
— Ну конечно…
– Не связанное с алкоголем, женщинами и азартными играми.
Теперь задумался я. Я покопался в своей голове и пришёл к выводу.
— Не, док. Сейчас ничего не могу вспомнить. Что это значит?
— Это значит, что через воспоминания причину ваше расстройства мы не найдём.
— Конечно, не найдём. Потому что расстройство мне несвойственно — от рождения. Вот это я прекрасно помню. Я рыцарь весёлого, а не печального образа.
Док щёлкнул пальцами. Он был гремлином, и достаточно высоким — для гремлина. Футов 5, не меньше.
Итак, док щёлкнул пальцами.
— Ага, — сказал он.
— А доктора разве так говорят?
— А не в этом ли дело?
— В докторах?
— В том, что вы никогда не расстраивались. Это чувство, чувство не удовлетворённого расстройства, копилось в вас годами. Копилось и копилось, копилось и копилось, копилось и копилось…
— Док, вы в порядке?
— …копилось и копилось — а потом вдруг, когда копиться было уже негде, всё выплеснулось. И волна получилась очень сильной. Метафорически выражаясь, она снесла вам крышу и унесла вас с собой. И сейчас вы тонете в ней…
— А вы очень интересный доктор, — сказал я.
— Вам нужно всего лишь пережить…
— Док, — сказал я. — У нас в Аду есть существа, которые всё время страдают. А есть такие, которые всегда веселятся. Я отношусь к последним. В этом нет ничего необычного. Если существуют гигантские, плюющиеся огнём ящерицы…
— …Или мутанты-ниндзя?
— Вот-вот. Что уж говорить о таких простых парнях, как мы с Мастериком. Он — хандрит, я — веселюсь. Он заряжен отрицательно, я — положительно. Равновесие, баланс, все дела.
Док ещё пощелкал пальцами, но ничего не придумал. Тогда он подошёл к шкафу, открыл его и вытащил громоздкий, жуткий на вид аппарат.