И протекло еще, что двенадцать лет покоя — внизу называли это покоем, подумать только, — кончились совсем, потому что колесо проворачивалось бессчетное число раз, и в этом вращении своем раздавило последнего из тех родичей Старика, что стояли между нами и Администрацией. Последнего представителя Дома, из тех, что и после селя доносов говорили: нам торопиться некуда, нам бояться нечего. Что бы они там не создавали, мы — нашими десятками миллионов, — растворим, впитаем без следа. Пусть работают, пусть вырезают чашу, которую мы заполним.
Старик был, кажется, согласен с этим автором — только у него в поговорку входило маленькое дополнение, вполне в духе Проекта: вода, налитая в чашу, принимает форму чаши. И не потому, что чаша ее к этому принуждает.
Возможно кто-то в Администрации пришел к тем же выводам. Возможно они не хотели ничего заполнять, ничего терпеть. Они устали — зависеть от нас, бояться нас, ненавидеть нас. А навстречу их усталости серым плотным облаком ползла наша.
Труднее всего мне было молчать, принимая как должное, что мой поредевший Дом раз за разом смыкает защитный круг. Что круг делается все теснее и тоньше. Что в этой непрерывной схватке, в которой противник выхватывает добычу с краев, по одному, мое место в самой глубине. Желание вмешаться, выйти лицом к лицу было последним всплеском юношеского безрассудства — по крайней мере, в этом я пытался себя убедить.
Пытаясь сохранить объективность, я напоминал себе, что мы не жертвы в этой драке, а по ту сторону круга — не стая рассветных убийц. При каждом удобном случае мы наносили ответный удар, не медлили с упреждающим ударом. Поединок, где стратегией является ослабить соперника не меньше, чем он ослабит тебя.
Великий Круг Бытия Разумных состоял из двенадцати правящих Домов, поочередно сменявших друг друга. Великий Круг разомкнулся на Сдвиге и мы, не самая значительная часть Медного Дома, оказались единой и единственной структурой, вынужденной противостоять планетарной администрации — такому же неполноценному образованию, неспособному восполнить весь дефицит системных механизмов… и неспособному признать это, измениться и адаптироваться. Отъем ресурсов Дома всеми приемлемыми и псевдоприемлемыми мерами трудно было считать эффективным способом решения текущих проблем. Использование членов Дома в качестве публично объявленных врагов общества при неудачном решении этих проблем отчего-то представлялось нам неприемлемым. Использование в этом же качестве членов Администрации представлялось мне опасной тактикой и неприемлемой стратегией. По многим причинам, и потому что перед нами стояла задача эвакуации и необходимость управлять Проектом — когда удавалось вырвать из рук соперников эту возможность.
Однажды было решено, что я должен буду принять в свои руки Проект. Тогда же было решено, что к этому моменту мои руки должны быть не только уверенными, но и чистыми, а образ безупречным. Решение это было просчитано если не до моего рождения, то в те годы, когда мой голос не имел ни малейшего значения. Решение это оставалось в силе даже когда я формально возглавил Дом. Я делегировал свои полномочия так часто и так широко, что до меня невозможно было дотянуться, я оставался в тени старших.
Молчать и принимать как должное — самое малое, что я мог сделать для членов своего Дома. Я молчал и принимал, полагаясь на расчет предшественников и предков. Принимал и молчал, надеясь не упустить момент, когда мы окажемся на грани, на пределе слабости и станет возможно, необходимо нанести решающий удар. До этого — спрятать голову в коленях, притвориться умирающим, дождаться, пока противник не подойдет, чтобы убедиться. Стратегия древних. Смертельно опасная стратегия. Единственная, что нам осталась.
Решение о посадке нашей орбитальной базы на поверхность отчего-то принималось не при мне. До такой степени не при мне, что я проснулся от объявлений автоматики и едва успел выполнить все необходимые действия. Я ничего не понимал и поэтому испугался. Потом посмотрел, куда посадили базу — и испугался еще раз. Рядом с одним из самых нестабильных энергогенераторов, мы его так и называли между собой — «восьмой скандальный». Нечаянно такое не сделаешь — и я пошел выяснять, в чем дело, и убедился в том, что сделано нарочно, но мне сказали «так надо», а более ничего.
Гадать, что случилось, я не стал, а сразу же предположил самое плохое: станцию уложили туда, где по ней никто в полном уме не станет стрелять, да и захватывать не вдруг рискнет. Это значит, что в окрестностях есть некоторое количество вменяемых разумных, готовых открыть огонь по важному, дорогому и почти невосстановимому ресурсу — лишь бы не оставлять его нам. И у них есть чем.
Дальше я был очень занят: переводил связь на аварийные каналы, поднимал резервы. Если я вдруг ошибаюсь — так сами виноваты, предупреждайте.
Мы сели так, что могли объединить поля с защитой генератора — и стоит ли удивляться, что это и было сделано? Целый день налаживали функционирование на поверхности. Задача, в принципе, для автоматики. Как все задачи на Маре, правда? Естественная гравитация была немного выше привычной; я, оказывается, и забыл, с каким удовольствием можно впечатывать ботинки в пластик пола — и как через несколько часов начинают ныть суставы и кости. Как шелестит и скребется где-то под кожей черепа и спины фон относительно исправного генератора, которого якобы нет — фона, конечно. Нет и не должно быть, но расскажите об этом песку.
Кажется, я не ошибся. Никаких распоряжений не поступало, а работников и запас аварийного оборудования со станции в купола отсылали все отделы — и у всех почему-то списки и контейнеры были готовы заранее.
Окончательно я уверился, что дело идет к конфликту, когда узнал, что до главного инженера не достучаться, потому что госпожа Нийе сразу после посадки улетела с ним на «четверку» — а это за полтора континента от нас — и все системы слежения и связи прямо в воздухе отключила. Разумно, и командование рассредоточить, и инженера лишним нагрузкам не подвергать.
Только когда над нами обозначилось и нависло нечто темное, громадное, окаленное и обглоданное «медленным» межпланетным сообщением, я понял, чего ждали и чему посвящались меры безопасности.
Почему-то совсем не было страшно. Может быть, потому, что я очень точно знал: ошибка слизнет нас всех быстрее, чем импульс от пальцев добежит до мозга. Может быть, потому, что с животной боязнью смерти я расстался еще в первый год на этой пыльной поверхности. А в своих старших я верил достаточно, чтобы знать: без смысла мы не уйдем.
Говорят, многие не верят, когда случается: это не я, это не со мной. Я верил. Но битый этот борт казался вещью из чужого прошлого, неуместной и неправильной. Из того прошлого, где применяли смертный страх, чтобы возродить покорность. Можно изменить камни и климат планеты, построить жизнь с нуля, но в любой момент из черноты может опуститься или всплыть щербатая броня… Этот корабль застил мне горизонт не только снаружи, но и внутри черепного пространства. Если бы существовала возможность снести его с небес, я бы не задумался.
Они висели — рядом с опасным генератором — и по связи требовали, чтобы обвиняемые в тяжких преступлениях против общества добровольно согласились предстать перед квалификаторами, для чего необходимо подняться на борт, без оружия и так далее, отсутствие доброй будет служить доказательством антиобщественных намерений, и далее в том же духе и стиле, высоким административным стилем, от которого хотелось спать — а сдаваться отчего-то не хотелось. Совершенно. Хотелось смахнуть окаленную болванку как навязчивое насекомое.
В ответ им объяснили характеристики генератора и перспективы неосторожных действий поблизости от него.
К тому моменту я уже давно включил трансляцию переговоров на все купола, а старик как бы не заметил моих антиобщественных деяний.
А может быть счел их вполне общественными.
Общество имеет право знать о проблемах, с которыми ему предстоит столкнуться в ближайшем будущем, особенно если проблемы приняли форму десантного корабля, готового открыть огонь.
Но если так, то следует быть логичным. Я нашел запись беседы о судьбе неграждан и обещаниях спаскорпусу — и тоже отправил ее по куполам, со всеми реквизитами. Скорее всего, начальство взяло на себя труд познакомить с ней, кого нужно, но тут лучше лишний раз прокипятить, чем один раз заразиться… пусть знают, что нам сдача не обещает ничего доброго, но для половины из них — равносильна смерти.
А на болванку металла отправлялись один за другим прогнозы о возможных авариях, от малой до цепной, и их влиянии на выполнение плана формовки — вперемешку с просьбами не нарушать рабочий процесс, а сесть и высказать свои требования в более спокойной форме. Тоже с параллелью на общее вещание, конечно.
Сесть они согласились — а вот сетку посадочных координат отвергли… и вместо предоставленного безопасного коридора и рекомендованной посадочной площадки плюхнулись впритирку к базе и генератору. Хорошо плюхнулись, умело, надо отдать им должное — но я раз девять успел попрощаться с жизнью.
Ясно было, что это не капитуляция, а переход ко второй, запланированной еще внизу стадии, к штурму.
То, что штурмовать будут с земли и осторожно, только замедлит процесс. Не очень надолго. Чем они нас слушали, неизвестно. Даже если они ничего не повредят, даже если мы ничего не повредим… мне ресниц не хватит подсчитать, сколько и чего может в этой обстановке повредиться почти самостоятельно и с любым исходом.
Плохо там внизу. Не только в головах у Администрации. Если они готовы так рисковать, сами охранители готовы, значит там все разваливается уже.
Я ждал и думал — а что, если нашу трансляцию видели бы и внизу? Всю эту глупость и бессмыслицу, готовность сломать и взорвать все ради… даже сложно сформулировать, ради чего. Ради власти? Но ведь эта власть не только не позволит добиться желаемого — напротив, замедлит работы или вовсе отбросит процесс назад. Если бы у них были какие-то особые специалисты, новые планы, оборудование или технологии — хоть что-нибудь, что могло бы помочь переселению, а мы бы, — невесть почему, но, допустим, — отказывались. Но нет же! Все, чего они хотели — обезглавить Проект. Изнутри, из базы под куполом, это казалось абсурдом. Абсурдом такой же мощи, как если бы сама планета вдруг начала чесаться, чтобы скорябать нас с поверхности.