И информации. Информэкран висел в прозрачном клею воздуха где-то совсем рядом, но пока рука поднималась к нему, я успел побывать на потолке раза два — или потолок под моей спиной.
Я догадывался, в чем дело. Мы знали госпожу Нийе. Мы все ее знали и все понимали: если она говорит, что осколки не долетят ни до чего ценного, значит не долетят. Сгорят раньше. Но особь, распоряжавшаяся боевым кораблем, не была знакома с госпожой Нийе — и ничего страшнее блокоукладчика пока не видела. Может быть, она приказала атаковать станцию, может быть, просто пыталась укрыться за нами. В любом случае, Старик начал движение раньше… Тут нас тряхнуло так, что будь у станции крышка, полукруглая такая, на присоске, как у детских игрушек, отлетела бы в пространство с громким протестующим чваканьем… оно и раздавалось в голове, ритмичное такое, а больше ничего не было, только темнота, пустота и крышка.
— Водомерку вам в дыхательные пути, — тихо сказала госпожа Нийе по общей. — Считать не умеете? Возьметесь за ум или еще попрыгаем?
Краем глаза я видел экран и вспыхивающие огоньки стандартных боевых символов. Боевой сокращенный код я не учил, помнил его только из тех же детских аттракционов, которые любил, пока их не закрыли в очередном приступе всеобщей экономии. У противника — повреждение орудийного накопителя. Эффектно, неприятно, но еще не фатально.
— Хотите рвануть вниз? — поинтересовалась госпожа Нийе, — Ну давайте, личинки.
Мне не было видно, а тем более не было понятно, что там происходит. Я только ощущал, как это неудобно: быть хорошо и надежно защищенным предметом на борту объекта, участвующего в атмосферном маневре. Ужасно неудобно. Так неудобно, что даже не страшно.
Пара резких рывков. На экране в это время мельтешило и плясало так, что я самому себе завидовал: лежу тут, а не там.
У командира большого корабля не было привычки болтать вслух, комментируя каждое свое действие самому себе. Привычка одиночек пустого пространства, вспомнилось из детства. У госпожи Нийе она была. Привычка одиночек и маневренная «бабочка» невесть откуда.
Я всегда подозревал, что история про спасательную капсулу слишком уж наивна. Хотя «бабочки» не предназначены для передвижения по дыркам…
Мы отошли в сторону, мешая большому кораблю сделать из нас защиту или предмет торга. «Бабочка» и незваный гость завертелись на экране, подбираясь друг к другу в сложном танце, госпожа Нийе сама себе в систему связи обещала «высушить это болото» — и вдруг «бабочка» замедлила движение, пошла вверх почти по прямой.
Мне показалось — или в системе связи что-то рявкнуло, брякнуло и упало?..
— Подождите пожалуйста, охранитель. — Сухой, шелестящий голос казался, наоборот, незнакомым, будто я его никогда не слышал. — Подождите, не пробуйте следующую идею. Она тоже не лучшая. Мы не слепнем в атмосфере, мы здесь живем. Подождите и успокойтесь. Мы рисковали разумными и оборудованием, чтобы не причинять вам вреда. Но если вы не успокоитесь, мы убьем вас.
Бабочка теперь скользила вниз, плавно и жестко. Не как ритуальный клинок, а как заточенная полоса железа, до поры прятавшаяся в комбинезоне негражданина. И как полоса железа в руках изгоя, обещала не поединок, не размен смерть на смерть — убийство. Мы могли только наблюдать: база наконец-то развернулась полом вниз, потолком вверх и липкое давление защиты чуть ослабло.
— Уходите, — сказал все тот же едва узнаваемый голос главного инженера. — Даю отсчет от девяти.
Бабочка все так же летит вниз. И видимо, где-то между падением и шелестом возникает зазор. Вражеский корабль дергается в сторону — и вверх — подставляя бок. Не беззащитный, но мы уже видели, что вооружение бабочки справляется с их полями.
— Да куда ж вы это собрались, — урчит госпожа Нийе, вновь вернувшись в число действующих, потом кашляет — и бабочка все-таки уходит рывком вправо. К нам. Слишком резко. Если раньше она летала как часть плоскостей неба, то сейчас дрожит краями словно лист на ветру. Наверное, госпожа Нийе недовольна. Не хочет отпускать добычу. Красная полоса не торопясь идет вдоль границы. Рассвет. Ее время.
Ловя мелкие предметы, сыпавшиеся со столов и полок — мы так давно привыкли к стабильности, что не соблюдали даже основные правила пространства и отключили за ненадобностью всю уборочную автоматику, — я думал: они ушли не сами. Сами они бы не ушли. Полезли бы в драку с бабочкой. Им дали приказ, такой, который невозможно нарушить. Кто-то более осторожный и расчетливый. Кто-то, к кому на самом деле и адресовался господин главный инженер.
Пестрый сухой лист коснулся глади вод и замер: универсал госпожи Нийе пристыковался к базе. Рабочую атмосферу уборки, подогретую обсуждением только что испытанного, сдуло: госпожу Нийе было слышно, ее оппонента — нет. Мы все насторожили уши и прилипли к экранам. На удивление, ругалась она хоть и страстно, но совершенно беззлобно, даже с симпатией. Я озадачился: даже я, вовсе не будучи рассветным ужасом и явным дарто, испытывал бы совсем другие чувства, утащи у меня кто-то противника уже из-под замаха, из-под предвкушения и готовности воплотить желаемое… я бы злился, как минимум. Чем он ее остановил, парализатором?
— Я бы предпочла, — говорит госпожа Нийе, потирая затылок, слева, — чтобы кораблик у них пропал. Растворился, провалился сквозь мировую твердь. Бесследно. В воспитательных целях. Так они ушли — и мы сидим в колодце, а они сверху. Мне это не нравится. Впрочем… теперь они будут думать, какой парусный скат, свеженький и живой, сидит у нас на прикорме, если мы вот так за нездорово живешь рискнули их отпустить.
Отпускали явно за нездорово живешь. Морщится Госпожа Нийе напоказ и голову трет напоказ, а вот глазами она старается не двигать — как в куполах после хорошего перепада. У господина главного инженера, которого опять водят под руки, выражение лица слегка извиняющееся. Но слегка.
— А что будет, — интересуется безопасник, — когда они выяснят, что страшного ската у нас нет?
— А почему вы, — в два захода улыбается госпожа Нийе, — решили, что его нет? Они зададутся вопросом, как эта бабочка попала в систему. И это резонный вопрос.
И тут меня заметили. Я понял, что уже вторую смену цифр я стою, а они смотря, будто я и есть тот самый скат, очень живой и сильно раздраженный — и это меня будут предъявлять десантникам, когда у тех в очередной раз начнет зудеть броня.
— Можешь соорудить канал связи, чтобы по параметрам не отличался от чистого непрослушиваемого? — спросил безопасник.
— К ним? Могу, но это долго. Проще на самом деле непрослушиваемый чистый сделать. Его же можно писать на нашем конце. Или вам обязательно, чтобы была именно иллюзия?
— Нет, — кашлянул безопасник, — иллюзия нам необязательна.
— Нам и все остальное необязательно, — свела ладони госпожа Нийе. — Полезут, сожгу их в пространстве. Сожгу-сожгу. Они много о себе думают. И на этом все закончится. А если не полезут, значит раньше закончилось.
Я сделал. Ограниченный в целях безопасности видеоканал, на вспомогательной частоте, с наспех приспособленного под это оборудования — с узла связи какой-то дистанционно управляемой техники, чуть ли не с посадочного челнока. Так, как делал бы, вздумай в самом деле тайно переговорить с кораблем. Я оставил там свои метки — те же, которые вносил в каждое свое сообщение вниз, — и мне, должно быть, поверили.
Господин охранитель меня не выгнал, и я остался слушать, и сильно удивился: охранитель наш заговорил так, словно его перебили на середине фразы, а теперь он продолжает:
— Так вот, все характеристики, которые вам дала эта диссидентка из Серебряных, вполне верны. Даже хуже. Я ведь пытался вас предупредить, что здесь есть вопросы, требующие обсуждения. Мне нужно было в открытый канал сказать, какие именно? Верю, что до вас иначе не дошло бы, но я все-таки не готов погибать от рук этих, — брезгливое движение подбородка, — домовых выползков, не выполнив свою задачу. В общем, слушайте. Это ее корыто притащили сюда на транспорте семь-четыре под видом тяжелой техники. У них со стариком хватает верных помощников в Доме. У меня есть… у меня сейчас будут все доказательства, и я хотел бы передать их вниз… главе Администрации. Лично.
Я тем временем творил в канале этакий парадный полет охранительской службы — попытки взломать связь то в точке входа, то в точке выхода, то хоть как-нибудь еще, то нащупать, то переключить. Левой рукой взламывал, правой отбивался от имени господина главного охранителя, который в этих технологиях был не силен и по личному делу и в реальности.
По его сигналу я вломился в канал уже явно. Он оборвал связь.
Имитация была, на мой вкус, очень неплоха — для импровизации. Тогда я думал: жаль, что мне, как всегда, не объяснили, что и зачем я делал; где место всем этим играм в нашем большом плане.
А господин охранитель сказал мне спасибо и сделал жест, смысла которого я тогда не понял: стоя надо мной, сидящим за столом, протянул руку и не то что потрепал по затылку, скорее осторожно коснулся и тут же отдернул пальцы. Словно сомневался, что я реален, а не изображение по связи. Я вздрогнул от удивления, а он развернулся и молча ушел.
Если представить себе творившееся на Астад как слишком быстрое вращение круга из всего двух сил, то на момент истории с боевым кораблем положение Медного Дома было предельно опасным. Худшим с момента Сдвига, с того момента, как мы перестали быть ветвью Дома и встали перед водой, землей и небом только со своим именем на выдохе.
Из этой точки были только два пути: рассыпаться, перестав существовать — и ударить с последней силой.
Мы передали на Маре всю информацию, которую имели. Она протекала через доступные щели и нашла слышащих. Мы подыгрывали самым радикальным борцам за восстановление власти над Проектом. Мы вложили достаточно ресурсов в создание ожиданий, в пристальное внимание к каждому движению Администрации.