Обстоятельства ее счастливого попадания в нашу систему тоже выпадали за границы вероятного. Автоматический транспорт для переноса через «дырку» не был оборудован ничем, кроме генераторов полей, и пассажиры сидели во время переноса в своих транспортах. Бывает? Конечно. Сдвиг настиг или «дырка» испортилась только что. Бывает? Конечно. Все погибли, и только один катер с пассажиром уцелел? Ну… допустим. Пассажир достаточно опытен, чтобы на катере добраться до обитаемой планеты? Отчего же нет, если пассажир отслужил полный контракт в космической гвардии охранителей. А вот чтоб все вместе…
Хотя на Сдвиге бывало и не такое.
Только госпожа Нийе все равно походила на разумного, по определению перпендикулярного к любой власти. Опытного, со стажем, бунтовщика… какими я их представлял, конечно. И то, что она терпела двоих над собой, объяснялось лишь тем, что подчинение ее было сугубо формальным.
Так мне казалось тогда. Потом… тоже казалось. А сейчас я думаю, что им быстро стало все равно, кто тут кому и по какой линии подчиняется, формально или не очень. Я бы понял быстрее, если бы попробовал поставить себя на их место — но я не пробовал, у меня не было и не могло быть таких мыслей. Я мог восхищаться, презирать, ненавидеть, даже бояться за них — но не сопоставлять.
В положенный срок связь прервалась, и мы спокойно работали половину года. Наши привычные катастрофы, дефициты и проблемы не отягощались безумием извне. Но все преходяще, и тревога, и покой — и половина года прошла.
В качестве очередного ответного — или первого в этом раунде — хода снизу прислали нам три транспорта добровольцев. В процессе переговоров выяснилось, что незваные и ненужные добровольцы поголовно поражены в правах и выбрали работу на Маре в качестве искупления вины перед обществом, но все равно они добровольцы и ни возврату, ни отправке к солнечной короне не подлежат. Примите, выгрузите, транспорты верните. И если вы попробуете проделать что-то, подобное прошлогодней выходке, то следующим же проходом к вам отправится три корабля отборной гвардии охранителей.
Мы приняли. Купола, обогреватели и пищевые синтезаторы отжирали не так уж много энергии — были бы участки, где можно безопасно строить. Теперь они были. Мы приняли — и начали расспросы о происходящем внизу.
Там все было плохо. Расчеты подтвердились. Сроки сокращались. Что-то, понятное только нашему планетологу, происходило с ядром планеты; а вот последствия — землетрясения и постоянные техногенные катастрофы, — были понятны всем нам. Выражались они не только в потерях, но и в снижении объемов ожидаемых поставок.
Но здесь, на Маре еще почти не было атмосферы, почвы, достаточного количества воды, средняя температура и солнечное излучение не позволяли находиться на поверхности без куполов, а ресурсы — расселить примерно 200 миллионов под землей или под куполами, не подвергая их серьезной опасности.
Вот еще что заметили наши охранители: в последних партиях сильно изменился состав. Это, в общем, и мне было видно без всякого анализа статистики. В моей партии разной грязи было куда больше; а теперь убийц, мародеров и мошенников ликвидировали прямо внизу. Абсолютное большинство в партиях последних трех лет составляли либо участники беспорядков, либо жертвы грызни между Домом и администрацией. Либо просто случайные прохожие вроде меня.
Где-то через две недели после прибытия кадровики начали отбор. Добровольцев. Из добровольцев. В новую, вернее, резко расширяющуюся Спасательную службу. В предвидении растущей — по числу участников — необходимости в соответствующих операциях. Разнообразных — включая контроль персонала и целый ряд других задач, подразумевающих использование техники. С воздушной у нас было не очень хорошо. С наземной — получше, наземную мы уже делали свою. Впрочем, контроль над станциями несколько микшировал положение… с авиацией. Противометеоритную защиту было несложно переориентировать на решение других задач, да и системы, призванные облегчить посадку, на многое годились, помимо непосредственного назначения. В спасатели шли охотно. Хорошая мотивация — две трети дела, а мотивировали «добровольцев» интенсивно. Внизу.
— Вам доводилось участвовать в крупномасштабных операциях? — спросил как-то старик госпожу Нийе.
Вопрос резонный, тридцать лет в охранителях в не самые спокойные времена.
— Нет, увы. Я занималась только финансированием таких операций.
Странный ответ, с учетом ее специализации. Не правда ли?
Присланных добровольцев, которые не подошли под требования Спасательной службы, старик велел задействовать на строительстве предприятий. Сначала построить, потом работать на том, что построили. Добывать сырье, перерабатывать его. Производить необходимое: оборудование, ремонтное оборудование, расходные материалы, сырье. Все это напоминало назидательно-развлекательные интерактивки по выживанию для школьников из серии «Один на необитаемой планете». Только у нас информаторий был побольше, чем у спасательного катера, а задачи посложнее чем «построить передатчик и дожить до прибытия спасателей».
Мы обретали автономность. С разрешения снизу: нужно было восполнять потери и недопоставки. Нам даже слали уцелевшее оборудование с разрушенных заводов.
Старик сказал: нам повезло, что верхушку Дома и не меньше половины ведущих в планетарной выбило еще при первом конфликте, том, который мы пропустили. Если бы там распоряжался кто-то тоже неразумный, но немного более опытный, они бы пришли к нам почти в открытую, объяснили, что вынуждены начать раньше графика, а несколько лет спустя загрузили бы транспорт-другой войсками вместо добровольцев и мы бы квакнуть не успели. Или вызвали бы меня вниз на совещание, как в первые годы… Может быть, еще попробуют, но теперь я заболею или даже умру, а при других обстоятельствах я мог бы поехать.
Это были хорошие, ровные годы. Почти ровные. Проблем, конечно, было очень много, особенно — связанных с новичками, особенно с полноправными новичками, которых делалось все больше, и каждому нужно было предоставить достаточно безопасное и высокое место. И нас по-прежнему закидывали транспортами с живой массой, и по-прежнему я играл в осведомителя.
Иногда я думал, что в игре не две стороны, а три… и одна из них я. Мне задавали вопросы, осторожно, расплывчато, но все же задавали — и так мы узнавали, что их интересует, что они хотят перепроверить, где — возможно — они опять не поверили нашей службе безопасности. Госпожа Нийе писала ответные рапорты — и так уже я узнавал, что хочет «спустить вниз» руководство Проекта. Мы редко лгали прямо — только если ложь можно было списать на недостаточную информированность «молодого связиста», на слухи, на заблуждения. Редко прямо, но очень много по мелочи. Из рапортов вставал достаточно цельный образ Проекта, но как бы сдвинутый… там мы были разобщенней. Уязвимей. Теряли больше. Больше делали грубой силой. Меньше доверяли. Местами — вообще не доверяли. В рапортах мы были Проектом, который сжег тот транспорт.
Я долго не понимал, зачем это нам. Зато я довольно быстро понял, что моя роль луча-передатчика позволяет мне узнавать наши дела больше, и глубже, и подробней, чем я мог просто на своем месте. Скоро это знание стало влиять на мои решения, сначала на технические, потом и не только.
Очень много работы, много перемен… но в том периоде было какое-то спокойствие ровного скольжения по льду. Да, мы придумали, как можно развлекаться на замерзшей воде, это было очень дешево и очень весело…
Он произносит «мы придумали», я слышу «я». Не потому, что он говорит «я», а потому что так есть. Он придумал. Я знаю, вижу, как. Замерзшая вода мешала, с ее свойствами боролись. Потом кто-то сказал: что если сделать наоборот? Не прекращать, а усилить. И показал. Показалось странным, но странного и слепленного наугад и так было много. Попробовали. Как постоянный личный вид транспорта не прижилось, как развлечение осталось… движение, скольжение, полет, искры, холод-не-как-враг, скорость-как-источник-тепла. Не уничтожай — воспользуйся. Он сказал, сделал — и забыл.
— Господин руководитель, это работник станции синтеза № 17, негражданин N…
Меня оборвали взмахом руки, и я заткнулся. Мне кивком указали встать к стене, и я встал, приняв позу уважения и покорности. А негражданину указали на подушку-трансформер на полу. Я осознал и свою ошибку, и жест, и значение стиля Домов в поведении старика, пока добытый мной под дальним куполом полузамерзший-полувысушенный разумный осторожно устраивался поудобнее.
Тут, в сравнении, становится видно, что пришедший моложе старика… но не намного.
— Мне не дали прочесть ваш рапорт, — скривил губы Старик, — Тот, за который вас лишили гражданства. Мне не дали прочесть ваш рапорт… и прислали сюда вас, сменив фамилию и личный номер. Вам настолько хотелось посмотреть на наши дела с самого дна?
— Вам так кажется?
— Вы не назвали себя на станции.
Тут я едва подбородок к горлу не опустил. Я на станции в свое время язык чуть не стер, объясняя, кто я по образованию и как могу быть полезен. По профилю. И полетел в ремонтники. А поскольку я и потом по специальности не работал ни дня, то вариантов я видел три. Первый, самый вероятный: зашивались они тогда на станции, расписывали руки по заказам, а со всем остальным разбирались потом, когда время появлялось. Второй: что все они заметили, но госпожа квалификатор как-то в чипе отметила особую мою антисоциальность — и тогда этой отметке поверили. И третий, что я с моим профильным, моим криком, моим дурацким арестом, безумным приговором и просьбами семьи, взятыми вместе, выглядел идеальным внедренцем в вакууме — одним из тех, кому наш безопасник всякие случаи устраивал. Мне не устроили, а просто погнали в грязное опасное место, посмотреть, что я стану там делать…
А гость — и по обращению Старика, весьма уважаемый гость, — тем временем улыбался и кивал, а мне велели подавать горячие напитки и даже позволили быть третьим за низким столиком. Старик, определенно, решил перевоспитать меня в традициях Дома, что для меня, потомственного внедомового, было немного забавным и очень трудным — да и для него, наверное, непростым делом. Этакий сугроб, не впитавший с рождения основных норм этикета, и все делает невпопад — говорит, молчит, садится, встает…