Только один раз предложил себя, одному из тех двоих. И не пострадал от отказа. Как, с кем может такое быть?
С новичками проблем хватало. Новая блажь внизу не прошла сама собой: теперь впридачу к ненужной живой массе, нам слали множество ненужного свободного персонала. Почти все они занимали внизу достаточно высокое положение, имели изрядные амбиции, привычку к комфорту — и никакого опыта, даже выживания в наших условиях. Они не хотели подчиняться более опытным негражданам, не хотели жить с ними рядом и выполнять одну и ту же работу. Обычай позволял им претендовать на все это; законов у нас не было. Возни с каждым несчастным случаем было довольно много, а число происшествий росло. И не все они были чистыми случайностями, которых нельзя избежать и нельзя предвидеть. Не данный вовремя совет, не отправленное необязательное предупреждение, отсутствие подсказки могут убивать не хуже холода и взрыва.
Я не мог осуждать тех, кто просто бездействует. Я не мог осуждать даже тех, кто бездействует с расчетом на то, что ложная гордость и презрение к окружающим сами сократят срок жизни новичка. Прямое, доказанное неоказание помощи, конечно, жестко наказывалось — всем нам было бы слишком дорого иметь за спиной тех, кто способен отвернуться от разумного в беде. Остальное… назовем это саморегуляцией социума. Но отвечать за нее приходилось руководству Проекта.
После слов уважаемого Сэндо — на самом деле звали его иначе, но он предпочитал называться новым именем, — я стал задумываться: может быть, внизу нашелся кто-то не менее умный? Может, нас заваливают этими новичками, чтобы воспрепятствовать кристаллизации? Разбавить наш раствор своими лояльными родственниками?
Если так, то действие было… отчасти противоположным. Снова столкнувшись с нижними, наш персонал начал стремительно осознавать себя. При полном потворстве, попустительстве и прямой поддержке со стороны низших уровней руководства, часто тоже неграждан, а в ряде случаев еще и неграждан из первых партий — попавших сюда не по политическим причинам, а по биологическим.
Социолог наш сказал, что это один из трех наиболее частотных в старые времена вариантов развития событий. Я долго крутил эту фразу. Потом пошел и разобрал все текущие дела. Потом проверил и свел данные по всем программам оптимизации связи. По всем четырем. Поговорил с разработчиками. Согласовал подвижки с ведомством главного инженера. Принял в работу схему новой шифровальной системы… девять дней спустя я уже мог думать о деле спокойно. Один из наиболее частотных вариантов — значит, ожидаемый. Эти существа внизу бросили своих верных, свою родню туда, где они — один шанс из трех — должны были стать фокусом и объектом спонтанного насилия. Или — тоже один шанс из трех — стороной в конфликте на истощение.
Кстати сказать, к жертвам выбраковки по сенсорному потенциалу госпожа Нийе питала тройную симпатию. Во-первых, регенерация в целом получше. Во-вторых, интуиция, склонность к предчувствиям и прогностические таланты. Это параметры статистические и весьма выгодные в наших условиях. Ну и в третьих, видимо, она усматривала в их отсеве и изоляции несправедливость, подобную той, что преследовала ее саму с рождения. Со стороны разумного из системы, не пережившей ни одной эпидемии «бешенства сенсов», это было даже вполне объяснимо. Мы, уроженцы Астад, подобных чувств не испытывали и держались от сенсов и потенциальных сенсов подальше.
Пусть они лично ни в чем не виноваты, пусть это ошибка ученых, избавлявших нас от вымирания, пусть ученые не имели в виду Сдвиг и добавляли в тела наших предков то, что им казалось ценным и полезным… ученые времен Обновления давно умерли и претензии к ним бессмысленны, а вот существа, способные внезапно сойти с ума и начать убивать себе подобных явно или тайно, без малейшей причины, и создавать еще миллион опасностей — это то, что важно сегодня. В конце концов, я сам ходил по грани до конца подросткового возраста, и родители наверняка втайне приготовились проститься со мной: мои показатели серьезно менялись каждые полгода и непонятно было, что из меня в итоге вырастет… и так, увы, с каждым третьим ребенком.
Но попробовали бы вы объяснить это все госпоже Нийе!..
Или хотя бы обидеть кого-то из ее драгоценного персонала.
Тем более, что — как назло или, скорее, к счастью все же — сходить с ума здесь, у нас, за все эти годы никто так и не собрался. Что позволяло госпоже Нийе торжественно поднимать палец к небу и говорить: «Вот. Вот вам статистика. И это при том, что концентрация — от которой, по вашим словам, все беды — у нас выше, чем внизу. Вот вам статистика и вот вам ваши окраинные суеверия. А от вашего правительства и здоровый с ума сойдет, особенно, если будет пытаться запрещать себе понимать, с чем имеет дело».
Так что если вы видели светловолосую голову в радужном ореоле защитного поля, в пяти случаях из шести вы видели начальника участка или еще какого-то локального руководителя, пользующегося протекцией госпожи Нийе и отвечающего ей максимальной лояльностью. Говорили, что таков был порядок в Серебряном Доме еще до Сдвига, что там сенсорный потенциал обеспечивал высокое положение…
Если мы действительно создавали Дом, то в лице госпожи Нийе со всеми ее белобрысыми сенсами мы видели формирование первого и самого значимого малого, вассального, Дома.
Как можно заметить, эта парадигма полностью захватила меня.
Госпожа Нийе сказала: «Летим на четвертый-второй — будешь протокол вести» И я встаю — легче воздушного пузырька, стремящегося к поверхности — беру сумку с протокольным набором — и нет меня. На четвертом участке, секция два, новоосваиваемом, потому и номер маленький, сегодня утром стряслось. Сводку не я делал, я только передавал — но если сводка черная, происшествие, с безвозвратной потерей техники и разумных — то читаешь. Особенно я читаю: не по моей ли линии причина? Нет, никак не по моей. Если что в этом деле показало себя с лучшей стороны, то это связь. Единственное, пожалуй, что себя с этой стороны показало.
Младшим инженером на участке была новоприбывшая, полноправная, из хорошей семьи.
Начальником участка был негражданин, потенциально опасный, сенс. Еще и с фенотипом ярче обычного. В середине ночной смены он вызвал инженера по связи и потребовал прервать работу, проверить генераторы у всех на участке, особенно свой — а лучше вообще быстро свернуться и уйти. Предварительно проверив генераторы. Инженер была занята, инженер была полна чувством собственной важности и важности своей работы и она в любом случае не собиралась ломать график из-за какого-то взбесившегося недоделка, зря занимающего свое место, что она и собиралась в скором времени доказать. Если все это вообще не было злостной интригой, призванной посадить пятно на ее имя.
Все это мы знали, потому что она сказала это вслух, а система связи, будучи лишена предрассудков и пристрастий, передала ее слова во все имеющиеся стороны.
Начальник участка приказал ей сворачивать работы и уходить. Инженер прервала контакт, но коммуникатор не выключала. Таким образом, мы знали, что никто из тех, кто был с ней, не напомнил, что у начальника участка — рекорд сектора по предотвращенным авариям. И что последние слова его были прямым приказом. Трое заметили раскаляющуюся золотистую ниточку на ее генераторе — обменялись сообщениями, но не стали обременять инженера этой информацией. Ее просто оставили на ее месте наедине с ее надменностью и уверенностью в своей правоте… и полным пакетом полученных — в этом-то убедились — приказов.
Генератор, конечно, пошел вразнос и вылетел. Инженер, конечно, погибла на месте, не успев пожалеть об упрямстве.
Это могла бы быть девятьсот девяносто девятая история о глупости и предубеждениях, не нуждающаяся в личном присутствии госпожи Нийе. Если бы выход из строя одного генератора не стал причиной куда более серьезной «цепной» аварии. Распалась генераторная линия. Один из генераторов взорвался. Котлован обрушился. Единица тяжелой техники взлетела и свалилась на рабочее поселение. Купол выдержал, но агрегат отрикошетил по герметичному транспорту с работниками, который по беспечности был окружен минимальным полем. Скальные обломки посекли еще какую-то технику. До рассвета у них так летало, взрывалось и падало, и вмешиваться было поздно, только сидеть в укрытиях. В общем, участок как рабочая единица более не существовал, а ущерб еще предстояло окончательно оценить.
Единственная причина всему — тухлая, речная, пахнущая склизкой смертью даже на экране: желание вроде бы разумных увидеть, как надутая чужая позорно умрет по собственной неловкости — и по собственной вине. Те трое, что могли сказать про золотую нитку, стояли достаточно близко, чтобы умереть в числе первых. Это поразило меня. Они должны были понимать опасность. Они должны были знать, что их внутренние разговоры тоже сбрасываются в общий накопитель — на случай сбоев, магнитного ветра, непредвиденной тектонической активности и прочей бытовой чрезвычайщины. Их молчание не осталось бы безнаказанным. Не просто должны были, знали. Усталость. Глупость. Ненависть. В первую очередь — ненависть.
— Что скажешь? — спросила меня госпожа Нийе, когда мы на месте собрали и просмотрели первые отчеты.
— Дурной способ покончить с дурно прожитой жизнью, — выговорил я, стараясь походить на старика.
Она усмехнулась:
— Нежный, воспитанный мальчик… — и велела собрать всех уцелевших в центре поселения.
— Обитатели воды, мелкой, стоячей, покрытой ряской, к вам обращаюсь я.
Это в других обстоятельствах могло вызвать смех.
— Вислобрюхие пожиратели собственной молоди.
А вот это не могло бы.
— Господин начальник участка, к вам это не относится, вы просто идиот, не соответствующий занимаемой, не дергайтесь. А вы, тварьки, слушайте. Вы решили, что вы уже здесь? Что вы тут живете и место это ваше? А тот, кто ломится в иерархию, не зная течений — тот сам себе убийца и все правильно? Хотите быть как они там внизу — по хотению убивать-списывать и не считать, кто умрет? Я могу вам это устроить — дать купол — и ешьте дру