– Формирование личности происходит на протяжении всей жизни человека. Мы обретаем социальные свойства и качества, которые и называются социализацией. Это тот процесс, благодаря которому мы перенимаем образцы поведения, усваиваем социальные нормы и ценности, необходимые для нашего успешного функционирования в обществе.
Как сильно ни стараюсь, мысли вновь возвращают меня к Мореву. Вот у кого явные проблемы с социализацией. Причем раньше я за ним такого не замечала. У него была куча друзей. Таких, как он, даже иногда называют затычкой для любой дырки – в хорошем смысле. А теперь что? Бродит, будто призрак. Говорит, что у него никого нет. Отказывается от помощи, от общения, все время убегает куда-то.
– Существуют и негативные механизмы социализации. Они запрещают или подавляют определенное поведение человека, могут даже изменить его до неузнаваемости. Такими механизмами являются стыд, как результат внешнего фактора воздействия, а также чувство вины, представляющее собой внутреннее переживание и муки совести. То есть что-то в действиях человека вызвало негативный опыт, который пошатнул систему его ценностей, а возможно, и разрушил их.
Вот как? Интересно. Неожиданно для себя поднимаю руку, и Галина Вячеславовна обращает на меня внимание.
– Слушаю вас.
– А что делать, если система разрушена?
– Восстанавливать, – без раздумий отвечает лектор. – Проходить все этапы заново, учиться жить по-новому. Человека меняют обстановка и окружение, поэтому и существует поговорка – «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Нас создает среда, в которой мы растем и развиваемся, но если в детстве выбор есть не всегда, то, становясь старше, мы сами можем формировать все то, что нас окружает.
– Поняла, – приглушенно отзываюсь я. – Спасибо.
Лина и Лера удивленно смотрят на меня, но я лишь коротко отмахиваюсь и вновь погружаюсь в размышления. Что, если поведение Саши связано с тем, о чем говорит Галина Вячеславовна? Что-то разрушило систему его ценностей, и теперь он выбирает одиночество, не желая отстраивать ее заново? Искоса поглядываю на телефон, переворачиваю его, но новых сообщений нет. Сердце болезненно сжимается, и я вновь поднимаю голову, глядя на подиум у доски, и куда внимательнее вслушиваюсь в лекцию. Социология, оказывается, не так уж и бесполезна.
Тихонько вставляю ключ в замочную скважину и поворачиваю, готовясь к тому, что Морев выскочит сразу, как я открою дверь. Опасливо тяну за ручку, но ничего не происходит. В квартире тихо, кроссовки Саши стоят у стены в прихожей. Ну хоть в окно не выпрыгнул, и то хорошо. А может, он снова заснул? Вешаю плащ и на носочках крадусь в гостиную. Пятки касаются пола, тяжесть опускается на грудь.
Морев сидит на диване и смотрит в одну точку. Лицо осунувшееся, цвету кожи позавидовал бы царь-зомби, возле рта заметный отек и синяк. Он полностью одет, рядом лежит сложенный плед.
Горло дерет сухость, но я все же произношу:
– Путь свободен.
Саша медленно переводит на меня взгляд, и я тут же отворачиваюсь. Не хочу на него смотреть. Не сейчас. Ему все еще нужна помощь, но я не могу держать его здесь насильно. Слышу скрип дивана и шаркающие шаги все ближе и ближе.
– Что-то случилось? – хмуро спрашивает Морев.
Нервный смех слетает с моих губ. Он что, издевается?
– Настя, в чем дело?
Поворачиваю голову, пораженно поморщившись. Саша смотрит на меня с ледяной серьезностью и все еще ждет ответа. Его беспокойство такое явное, а желание броситься мне на помощь написано на напряженном упрямом лбу. Лучше бы он о себе так переживал. Да что же это? Какое-то сумасшествие. Новая его стадия.
– Все в порядке, – наконец отвечаю я.
– Точно?
– Да.
– Хорошо, – выдыхает он.
Молчание между нами как печать обреченности, рядом с которой стоит подпись беспомощности. Смиренно жду, что Саша сейчас попрощается, но он говорит совсем не это:
– Вафли были очень вкусными. Спасибо.
– Эм-м-м… пожалуйста.
– А можно еще?
Глупо хлопаю ресницами, а Морев робко отводит взгляд. Он что, стыдится своей просьбы? Какого черта? Это ведь просто вафли! Я уже устала от этих вопросов, но они главные на повестке последних недель. Да что с ним творится? Что сделало его таким? Моментами я вижу обычного парня, знакомого и понятного, но большую часть времени передо мной лишь тень, смутно напоминающая человека.
– Нет, – отвечаю твердо, и Саша заметно сглатывает.
– Извини, я…
– Ингредиентов для вафель не осталось, – дополняю я. – Как насчет картошки с грибами на ужин?
Он прикрывает глаза, втягивая носом воздух. Моя рука вздрагивает в желании коснуться его плеча, но я сдерживаюсь, и шагаю в спальню:
– Только картошку будешь чистить ты. Сейчас переоденусь, и займемся.
Скрываюсь за дверью и прижимаю ладонь ко лбу. Я не могу уговорить его открыться мне. Не могу заставить принять помощь. Это должно быть его решение, а все, что остается мне – быть собой, быть честной. Показать ему, что он может рассчитывать на мою поддержку. И это не долг или обязательства, подкрепленные прошлым. Я сама так хочу, но… нужно ли это ему? Причиненное добро ничем не лучше зла.
Стягиваю водолазку, брюки, стараясь не прислушиваться к тому, что происходит за пределами комнаты, но это непросто. В каждом звуке и шорохе мне чудится хлопок входной двери. Он ушел? А сейчас? Теперь точно ушел? Надев домашний костюм, завязываю волосы в хвост и выхожу из спальни. Гостиная пуста, в прихожей нет черных кроссовок, только методичка по алгебре все еще криво лежит на полке. Иду на кухню, достаю из контейнера в нижнем шкафу несколько крупных картофелин, наливаю воду в миску и сажусь за стол. Потираю кулаком левый глаз, напряжение собирается в точке между бровей. Бессонная ночь все сильнее дает о себе знать, как и пережитый стресс, что давит на веки усталостью. Что мне делать с Моревым? Со своими чувствами? Наверняка у изменений Саши есть причины, они есть у всего. Но я не могу влезть ему в голову, не могу ни на что повлиять. Я не понимаю его, потому что он не позволяет. И, наверное, не позволит. Что-то или кто-то держит его слишком крепко.
Хватаю нож, как вдруг шорох, доносящийся из прихожей, заставляет настороженно замереть. Саша входит на кухню и шагает к столу. Чувствую запах сигаретного дыма, смотрю в голубые глаза, затянутые пеленой тайной муки. Морев забирает нож из моей руки и тихо произносит:
– Я почищу.
Молча киваю, поднимаюсь и отхожу к холодильнику, чтобы достать грибы. За спиной слышу напряженное сопение и закрываю глаза от защипавшей их соли. Даже не знаю, что это – жалость из-за состояния Морева или же облегчение, потому что он все-таки остался? Я слишком вымоталась, чтобы расшифровывать свои же чувства.
– Как там в универе? – бесцветно спрашивает он.
Оборачиваюсь, Саша уже сидит за столом, с кончика ножа спиралью свисает картофельная кожура.
– Настя, если хочешь, я уйду.
– Ты дурак?
– Похоже на то.
– Морев, я хочу… – Слова встают поперек горла. Ему больно, тяжело. Не только физически, теперь я вижу это слишком четко. И я не изверг, чтобы ковырять рваную душевную рану. – Я хочу есть! Чисти уже картошку, только кожура должна быть тонкой. А в универе все нормально, сдала сегодня макет по композиции. Вот ты когда-нибудь пробовал показать динамику геометрическими фигурами?
– Нет, – тихо отзывается Саша, и мне хочется верить, что мягкие нотки в его голосе – это облегчение.
– А это не просто, – с шутливой гордостью бросаю я, отворачиваясь. – Не то что циферки в формулы подставлять.
Принимаюсь болтать обо всем, что приходит в голову, и между нами завязывается непринужденная беседа, словно мы обычные студенты, как, собственно, и должно быть. Перескакиваем с темы на тему: кино, музыка, учеба. Картошка с грибами и луком шкварчат на сковороде, гудит вытяжка, а наши голоса становятся все расслабленнее и веселее. Накрываем на стол, и во мне просыпается бабуля, потому что я не могу без умиленной улыбки смотреть на то, с каким аппетитом и искренним наслаждением Саша ест картошку.
– Вкусно?
– Очень, – отвечает он с набитым ртом.
– Кушай-кушай, не обляпайся, – хихикаю я, накалывая на вилку пару румяных ломтиков.
– Мореева, а ты отлично готовишь.
– Ну, много ума для жареной картошки, знаешь ли, не требуется.
– Кстати, об этом… после ужина займемся математикой.
– Нет! – страдальчески тяну я. – Давай не сегодня.
– Сегодня.
– У тебя же дырка в башке!
– И даже она не делает меня глупее, в отличие…
– Ой, заткнись!
Саша смеется, глядя в тарелку, и продолжает активно орудовать вилкой, а я улыбаюсь. Вот бы он всегда был таким. Может быть, когда-нибудь так и будет? Хотела бы я на это посмотреть.
Расправившись с ужином, перемещаемся в гостиную. Саша все настаивает на занятии математикой, и я сдаюсь, но не потому что хочу утереть нос Зубастику, а потому что это отличный повод задержать Морева еще ненадолго. Приношу методичку, что он привез, и свои тетради с заданием. Устраиваемся на полу, возле журнального столика. Морев перевоплощается в кандидата наук, очень медленно и подробно принимаясь рассказывать, что же такое компактная запись систем линейных алгебраических или дифференциальных уравнений, то есть матрицы. Квадратные, прямоугольные, диагональные, скалярные, нулевые, единичные. Для меня все это звучит как «Авада Кедавра!», но я очень стараюсь выжить и остаться в сознании. Внимательно наблюдаю, как Саша записывает очередной пример, но все, что вижу, это ровные симпатичные цифры с наклоном влево.
– Вот и все, – серьезно говорит Морев. – Поняла?
– М-м-м… – Прикусываю нижнюю губу и смотрю в окно. Небо за стеклом темнеет, вечер уже на пороге.
– Настя-я-я…
– Хочешь я тебе стих расскажу?
– Нет! – смеется он. – Я хочу, чтобы ты решила хоть один пример.
– Я тоже. Но как же потом жить? Без мечты.
– Ты издеваешься?
Я поворачиваюсь к нему и хлопаю ресницами, и в этот раз смех Саши больше похож на жалобное хныканье.