– Так, ладно. Давай ты просто попробуешь решить вот этот, самый простой. Смотри на алгоритм в методичке и…
– А давай ты приляжешь, – перебиваю я, заметив, как он в очередной раз прижимает левую руку к ребрам.
– Нет, все нормально.
– Ты лежишь, и я решаю, – произношу строго, всем видом показывая, что дебатов не будет, только чистый обмен. – Или все-таки стих?
– Мореева… – Саша поднимает взгляд к потолку и глубоко вдыхает. – Хорошо. Я лежу, ты решаешь.
Он забирается на диван, подложив под голову плед и подушку, и выжидающе смотрит на меня. Опускаю нос в тетрадь и беру ручку. Ну, я же не сказала, что решаю правильно. Верно?
За окном становится совсем черно, тетрадь исписана на треть. Я уже с трудом держу глаза открытыми, но стоически пытаюсь побороть эти дурацкие матрицы. Хватаю листок с решением от Саши, сравниваю со своим и… О чудо! Это случилось! Математический бог, кажется, все же сжалился надо мной! Радостно поднимаю голову и приоткрываю рот, чтобы победно запищать, но не произношу ни звука. Рука Морева лежит у него на лице, грудь тихонько вздымается от ровного дыхания. Сонно моргаю и опускаю голову на сложенные на столе руки. В мыслях проносится только одно – «все-таки он не плохой». Ресницы вздрагивают, веки тяжелеют. Мы почти сутки провели вместе. Сутки, окрашенные в самые разные цвета эмоций и чувств. Урчащее тепло вдруг касается груди, все больше расслабляя уставшее тело. Может, это только начало? Начало падения этой стеклянной стены.
Сознание медленно возвращается к Саше, и он убирает руку с глаз, поморщившись от сковывающей боли в плече. Мышцы все еще ноют, а от легкого движения глаз трещит череп, но это не в первый раз, и далеко не в последний. Он привык. Он сам это выбрал. Саша осторожно поворачивает голову и затихает, словно дуло пистолета смотрит точно в сердце. Настя тихо сопит, скрючившись за столом, ее светлые пушистые ресницы подрагивают, по всей видимости, из-за беспокойного сна, а собранные в неряшливый хвост волосы опутывают шею и плечи золотыми нитями, поблескивающими в свете потолочной лампы. Она спасла его. Не от ушибов, не от ран, а от мыслей и самого себя. И это ужасно, ведь рядом с ней все кажется другим, таким ясным, почти радужным. Рядом с ней Саше хочется забыть обо всем, а у него нет на это права.
Морев отрывает спину от мягкого дивана, стараясь не шуметь, и сползает на пол, усаживаясь рядом со столом. Взгляд все еще прикован к той, которая и понятия не имеет, какую власть получила над ним. И лучше бы ей об этом не знать, иначе… все изменится. Ее решительность, ее стойкость на грани истерики лишь доказывают, что доброта не позволит ей остаться в стороне, и Саша не может этого допустить. Не должен подвергать Настю такой опасности, не должен делить свою ношу с кем-то еще. Даже с ней. Особенно с ней. Его пальцы задевают что-то шершавое, и он ныряет глубже под диван. Достает тетрадь в черной обложке, которую тут же узнает, и раскрывает. Перед глазами рисунок, портрет. Жар опаляет легкие, поднимается по горлу. Это он. Каждая черточка, каждая тень. Ненависть в глазах, злоба в напряженных губах. Таким она его видит? Пугающе холодным, раздражающе недовольным? Саша вспоминает сегодняшний вечер и тихо вздыхает. Нет. Уже нет. Вражда между ними умерла, ее не воскресить, а значит, придется убить еще кое-что.
Рука Саши тянется к столу, он берет карандаш и бесшумно переворачивает страницу. Мягкий грифель скользит по бумаге, рисуя новый портрет, в который вложено все. Каждый штрих пропитан сожалением, огорчением и печалью. Это послание без слов, чувства без названий, но как только Морев заканчивает, то все становится предельно ясно – он влюблен в нее. Возможно, даже больше, чем раньше. И эти чувства уже другого рода, взрослее, серьезнее, но все такие же светлые и нежные. Он пытался держаться подальше, но неосознанно искал лазейки, чтобы быть ближе. И она позволила. Она тоже этого хотела. Взведен курок, сердце в страхе замирает. Саша все-таки добавляет надпись под рисунком, зашифровав ее своим языком. Это последняя слабость. Последняя трусость. Звучит треск отрывающейся бумаги, Морев опускает листок рядом с рукой Насти и поднимается, опираясь о край дивана. Прихватив свою тетрадь, он покидает квартиру и тихо закрывает за собой дверь. В его голове на репите крутится обещание – «Никогда. Больше никогда…»
Прохладный ветер бьет по щекам, Саша выходит из двора Насти на улицу Просвещения, и шагает к своей машине, криво припаркованной у обочины. Мимо проносится темный автомобиль, в салоне которого громко играет музыка, но Морев не замечает, что девушка на пассажирском сиденье цепляется взглядом за его светлые волосы, выделяющиеся в вечерней темноте.
– Аня! – громко зовет Витя, уверенно ведя машину. – Ты вопрос слышала?!
Она тяжело вздыхает, глядя на проплывающий фасад главного корпуса университета и опускает нос в телефон, который сжимает в руке, словно утопающий – соломинку. Сообщений все еще нет, и это разбивает и без того раненое сердце. Аня уменьшает громкость на музыкальном плейере и поворачивается к Вите:
– Ты еще пару колонок в свое ведро засунь, а потом снова спроси.
– Я думал, тебе нравится эта песня.
– Нравится. Когда у меня кровь из ушей не идет.
– Кончай вредничать. Ты ведь любишь громкую музыку.
– Поэтому ты меня в пижаме вытащил?
– Я просто… – скованно говорит Витя, снижая скорость. – Просто хотел, чтобы ты немного развеялась, а то совсем кислая в последние дни.
Аня склоняет голову, тепло улыбаясь другу, а он поглядывает на нее с беспокойством.
– Ань, не хочешь рассказать мне уже, что с тобой происходит?
– А ты что, волшебник?
– Если попросишь, стану кем угодно.
Она усмехается и снова переводит взгляд на телефон, снимая блокировку, но экран оповещений пуст.
– Давай я угадаю! – предлагает Витя, сдерживая раздражение. – Он тебя бросил?
– Кто?
– Не юли. Я знаю о твоем тайном парне. Неужели ты думала, что я настолько глуп?
– Иногда мне кажется, что глупость – это дар. Когда ты тупой, плохо не тебе, а людям вокруг. Ты ведь не знаешь, что тупой. Не знаешь, что у тебя проблемы. Блаженное неведение.
– Не уходи от темы.
Аня молчит, свет фар встречных машин бросает блики на лобовое стекло.
– Он… – тихо заговаривает она. – Он не выходит на связь со вчерашнего дня. Я не знаю, что думать.
– Может, просто занят?
– Вит, ну вот ты, как парень, скажи мне… – ее голос пронизан осколками печальной иронии, – неужели нельзя найти минуту, чтобы написать девушке, которая тебе небезразлична, всего пару слов?
Витя смыкает губы, а Аня с пониманием кивает.
– Вот именно, – хмыкает она. – Для игнора нет причин, кроме желания игнора.
– А вдруг он… ну, не знаю… в реанимации! ЧП тоже случаются.
– Это в тебе мужская солидарность говорит?
– Здравый смысл. Ни один парень в своем уме не отказался бы от такой девушки, как ты.
– Только если у него не появилась другая девушка, – бубнит под нос Аня.
Экран телефона на подставке, прикрепленной к приборной панели, загорается. Витя читает уведомление о новом сообщении и смахивает его.
– Не ответишь Вике?
– Позже.
– У вас что-то случилось?
Витя выкручивает руль, выезжая на Платовский проспект, и смотрит на Аню с замершим в груди сердцем.
– Нет, – отвечает он, возвращая внимание дороге. – Хочешь картошку по-деревенски?
– И колу.
Автомобиль сворачивает на дорогу, что ведет к уличным кассам ресторана быстрого питания. Молчание затягивается. Аня постукивает телефоном по бедру, а на мобильный Вити приходит еще пара сообщений.
– Ответь ей, – говорит она.
– Не хочу, – отмахивается он.
– Вит…
– Что? – он резко поворачивает голову, поймав ее раненый взгляд.
– Почему?
– А то ты не знаешь.
– Я в это не верю. Ты ведь… ты…
– Аня, давай не будем. Тебе сейчас нужен друг, а не поклонник. – Витя мягко нажимает на педаль газа, подъезжая к окну приема заказов. – Добрый вечер. Две порции картошки по-деревенски, большую колу и кетчуп.
Глава 15
Опускаю листок на преподавательский стол, мои пальцы не дрожат, а на губах играет довольная улыбка. Михаил Егорович, который ни на мгновение не спускал с меня глаз последний час, скептически ведет бровью и поднимает мою работу.
– Что-то вы рано, Мореева, – говорит он, плохо скрывая удивление. – Заправьте-ка волосы за уши.
– Что?
– Хочу убедиться, что вы без наушника.
Провожу руками по передним прядям, Зубастик пораженно хмурится. И я могу его понять, ведь большая часть группы еще сидит за партами, а глупышка Мореева уже справилась. Уверенности в том, что все задания коллоквиума выполнены верно, конечно, нет, но у меня точно будет не меньше шестидесяти баллов. Да хранит Бог нормальных преподавателей математики, таких, как Татьяна Валентиновна, составившая ту волшебную методичку, что привез мне Саша. Ну и Мореву тоже отдельное спасибо, если бы не он…
– Вы свободны, Мореева, – сухо бросает Михаил Егорович и впивается взглядом в оставшихся мучеников.
Покидаю аудиторию и, с облегчением вздохнув, подхожу к арке с низким ограждением, за которой открывается вид на внутренний дворик главного корпуса. Рассматриваю узоры на плитке и поднимаю голову, глядя на витраж. Тихая печаль струится ко мне рассеянным светом, пробивающимся сквозь цветные стеклышки. Коллоквиум по алгебре не самая большая из моих проблем. Достаю из сумки методичку и вынимаю из нее сложенный пополам листок. Прошло уже больше недели после того, как Морев снова сбежал от меня, оставив прощальный подарок. Как художница я вижу, что здесь не совсем верно подобраны пропорции и не слишком удачно расставлены тени, но как девушка, изображенная на портрете… у меня просто нет слов. Это красиво. Не с профессиональной точки зрения, а с простой человеческой. Очень красиво. Никто еще так меня не рисовал, хотя это обычный карандашный набросок.