– Хорошо. Я все понимаю.
Саша целует меня в макушку. Делаю полшага назад, не убирая рук с его талии, и поднимаю голову:
– Мы ведь увидимся завтра?
– Если ты хочешь.
– Конечно, хочу.
– Значит, увидимся, – его губ касается легкая улыбка, но ненадолго. – Настя, только у меня есть одна просьба. Некрасивая, но по-другому никак.
– О чем ты?
– Дима рассказал мне о твоей встрече с Максом и о том, что ты дружишь с Аней.
Настороженно киваю и жду, что будет дальше.
– Я разберусь со Строгановым, но… мне нужно немного времени, чтобы…
– Без проблем, – с готовностью соглашаюсь я.
– Это еще не все, – скованно говорит он. – До этого момента никто не должен знать, что мы вместе. Макс сильно и давно меня ненавидит, а за последний год все стало лишь сложнее. Мы не будем скрываться долго, только пока я не…
– Хорошо, – отвечаю уверенно. – Я все поняла.
– Спасибо, – с облегчением отзывается он и обхватывает мою голову, притягивая ближе для поцелуя.
Прижимаюсь к его губам, сладость нежности и свежесть умиротворения приносят покой душе. Мы справимся. Обязательно справимся. Я в это верю, ничего другого и не остается.
В столовой стоит уже привычный гомон, пара старшекурсников спорит из-за последнего пирожка с картошкой, за соседним столиком кто-то обсуждает грядущую сдачу курсовых работ. Обхватываю картонный стакан с горячим чаем и подношу к губам. Неделя пролетела почти незаметно, а ноябрь решил заморозить всех. Правда, с жаркой бурей в глубине моей души ему не тягаться.
– Настя-я-я… – зовет Лера, взмахивая ладонью у меня перед лицом.
– А? Да? Что такое? – отзываюсь я.
– Это мы и хотим спросить, – серьезно говорит Лина, тыча в меня пластиковой вилкой. – Что с тобой? В последние дни ты какая-то странная. Все хорошо?
– Да. Все отлично.
Девчонки переглядываются, и мне становится совестно. Я держу обещание, данное Саше, но это нелегко. Иногда хочется высказать кому-то то, что я не могу сказать ему. Например, что Миша не святой, а Макс – ублюдок, заслуживающий наказания за свою жестокость. Или попросту по-девичьи поскулить, поделиться переживаниями и обсудить волнующие меня моменты, да и порадоваться тоже есть чему. Чисто теоретически я, конечно, могу обратиться к Зимину, но не думаю, что сейчас это хорошая идея. Мне не хочется взваливать на него еще больше проблем, он и без того тащит на себе немалый груз. Кажется, я начинаю понимать Аню еще лучше. И как она выдержала подобное? Год без нормального общения с друзьями, год наедине со своими мыслями. Ах да, она была влюблена. Как, впрочем, и я.
– Слушай, – вздыхает Лина, – если не хочешь рассказывать, мы не настаиваем, но…
– …мы волнуемся, – подхватывает Лера. – Ты кажешься грустной, после пар все время сбегаешь, а вечерами не отвечаешь на сообщения.
– Если все дело в Зимине, – Лина ударяет кулаком о ладонь, – только моргни. Я ему такое устрою.
– Нет! – встревоженно мотаю головой. – Дима тут ни при чем.
– Значит, вы не ссорились? – Лера нервно поправляет сережку в носу. – Он за эту неделю ни разу не объявлялся, и мы подумали…
– Мы не ссорились, – перебиваю я, судорожно пытаясь придумать безопасные объяснения. – У меня… я… я просто скучаю по дому, по родителям, поэтому, наверное, и грущу немного. А еще скоро первая сессия. Не думала, что учеба в универе будет такой… сложной.
– О-о-о, – умиленно тянет Лера и придвигается, опуская голову на мое плечо.
– Настя, – Лина протягивает руку через стол и сжимает мою ладонь. – Не волнуйся так сильно. Ладно? Я что, зря старостой стала? Как только мы закроем зачеты, а мы их закроем без проблем, ты сможешь смело рвануть в Воронеж. Думаю, к двадцать пятому декабря управимся.
Прижимаюсь щекой ко лбу Леры и стискиваю крепче руку Лины:
– Спасибо, девочки.
– Ну что ты?
– Какие вопросы?
– А может, затусим на выходных?
– Точно! Давно уже не собирались.
Приоткрываю рот, вдох встает поперек горла.
– Завтра ведь суббота, практику отменили, – продолжает рассуждать Лина. – Может, сходим в кино или…
– Пожрем роллов! – с энтузиазмом предлагает Лера.
– Тебе лишь бы пожрать.
– От тебя опылилась.
– Ой, отвянь!
– Сама завянь!
– Девочки, – хихикаю я, – мы можем просто заказать доставку и посмотреть что-нибудь у меня.
– Во, круто! – радостно кивает Нестерова.
– Ага! – улыбается Карпенкова. – Приятное с приятным.
– А полезное ты где потеряла?
– Выпьем витаминки перед сеансом.
– Ты бы заканчивала с таблетками.
– Не завидуй моему здоровью.
– Было бы чему.
Весело качаю головой и, наконец, делаю пару глотков черного чая. Хорошо, что в моей жизни есть хоть что-то понятное и постоянное. Когда-нибудь я расскажу девчонкам все, и уверена, они поймут, но сейчас придется пережить эту бурю в одиночку.
Закончив с обедом, мы отправляемся на пары, которые на удивление проходят быстро и безболезненно, а с последней нас и вовсе отпускают на целых тридцать минут раньше. Прощаюсь с подругами у главного корпуса и сворачиваю в сторону дома. Неторопливо шагаю по тротуару, попутно набирая сообщение. В груди покалывает, мысли кружат возле одной особенной персоны. Захожу в пекарню на углу улиц Московской и Просвещения и покупаю пару кусков морковного пирога. Надеюсь, Морев оценит его не меньше, чем мои вафли. В конце концов, он не может есть только их, как бы сильно они ему ни нравились. Вхожу во двор, взгляд тянется к скамейке у подъезда, улыбка расцветает на губах. Саша встает, сжимая в руке большой пакет, и я в удивлении выгибаю брови.
– Хотел ужин приготовить, – неловко улыбается он.
– Ого, – глухо отзываюсь я и подхожу ближе.
– Но ты, похоже, уже об этом позаботилась, – он смотрит на бумажный сверток.
– Это десерт.
– Вот как?
Морев наклоняет голову, а я приподнимаюсь на носки, подставляя губы для поцелуя. Несколько мгновений взаимной нежности тают на языке. Глубоко вдыхаю и открываю глаза.
– У тебя нос холодный, – говорю я. – Долго ждал? Почему в подъезд не зашел?
– Ерунда. Давай уже домой.
День медленно перетекает в вечер, ужин приготовлен и съеден. Небо за окнами темнеет, лампа в гостиной не горит, только мягкое сияние телевизионного экрана освещает комнату. Мы с Сашей в обнимку сидим на диване, моя голова покоится на его плече, тело в плену теплых рук. Опускаю взгляд, в очередной раз рассматриваю тату на его запястье, и задумчиво провожу по ней пальцем.
– Все пытаешься расшифровать? – мягко усмехается Саша. – И как успехи?
– «Я тебя…» – называю два символа из второй строки.
– «Никогда», – подсказывает Саша.
– «Я тебя никогда не…» забуду?
– Мимо.
Запрокидываю голову, чтобы заглянуть ему в глаза. Саша вздыхает и отводит взгляд.
– Когда ты ее сделал?
– Год назад.
– Она посвящена Мише?
– Можно и так сказать. Это его слова.
Снова возвращаюсь к символам, но в голову ничего не идет.
– Последнее – «прощу», – тихо говорит Саша, и мое сердце сжимается от болезненной судороги.
«Я тебя никогда не прощу».
– Миша так тебе говорил? – обескураженно спрашиваю я.
– Думаю, сказал, если бы мог, – сухо отвечает Саша.
Нет, неправда. По крайней мере, никто не может знать этого наверняка. В символах зашифрованы не слова Миши, а послание Саши самому себе. Напоминание, что он сам не хочет себя прощать. Насколько же велик этот лабиринт? Насколько огромно его чувство вины?
– А в первой строке что? – Осторожность делает мой голос совсем слабым, а очередной тяжелый вдох Морева заставляет еще больше забеспокоиться.
Проходит пара секунд, и я уже готова пойти на попятную, но Саша вдруг отвечает:
– «Жизнь дана, чтобы жить».
– Неплохо звучит.
– Да. Миша часто так говорил. Кто знал, что это не жизненное кредо, а попытки уговорить самого себя… – Он упирается затылком в спинку дивана, а я прижимаюсь к нему теснее, чтобы удержать здесь, со мной.
Это ядовитая тема, но закрывать на нее глаза невозможно, как и притворяться, что ничего не происходит. Со мной Саша, конечно, старается не показывать своих переживаний, но я замечаю, как глубоко он иногда уходит в мысли, вижу по лицу, как сильно все это его гнетет.
– Неужели не было другого выхода? – вопрос слетает с языка быстрее, чем я успеваю его обдумать.
– Был, – мрачно отвечает Саша. – Если бы я настоял, если забрал бы его из этого чертового притона, то…
– Почему он сам не ушел?
– Не хотел бросать мать. Боялся, что отчим или его дружки в пьяном угаре могут ее… – Морев замолкает, а я упираюсь носом в его грудь.
Чем больше деталей я узнаю, тем сильнее ужас. Какими же уродливыми могут быть люди, какими страшными обстоятельства. Вот живешь ты, думаешь, что твои проблемы серьезны, считаешь, что мир излишне к тебе несправедлив, но буквально за поворотом может таиться такой кошмар, что и представить сложно. В такое не хочется верить, не хочется об этом знать, но если уже столкнулся лицом к лицу… как отвернуться? Теплая ладонь опускается на мою голову, пальцы скользят по волосам.
– Не стоит нам поднимать эту тему, – ласково говорит Саша. – Не думай об этом. Ладно?
Не думать? Разве я могу? Призрак Миши ходит за нами по пятам. Он и сейчас здесь, привязан к Саше тяжелой цепью сожалений и предположений о том, как все могло быть. В который раз убеждаюсь, что Морев видит картину искаженной, смотрит только из одного угла, а вот я уже обошла ее кругом и не раз. Да, жизнь Миши далеко не сахар, а ситуация в семье по-настоящему ужасает, и все-таки его поступок отвратителен и эгоистичен. Он не хотел бросать мать, да? И вроде бы выглядит благородно, но что-то мне подсказывает, боялся он не потери, а чувства вины. Что вообще сделал Миша, чтобы все изменить? Терпел? Страдал? Скрывал? И какой в этом толк? Уйти из жизни мучеником, чтобы не осуждали? Вот что он выбрал: забытье, пустоту… смерть. И если отбросить эмоциональную привязку, то получается, это он всех бросил, всех предал. Оставил мать на произвол судьбы, оставил друзей с разбитыми сердцами и поломанными жизнями. Оставил всех страдать, а сам просто ушел. Так кого здесь нужно жалеть? Того, кому уже все равно, кто проиграл и сдался, или того, кто продолжает вариться в этом котле, наказывая и истязая себя за ошибки, не подлежащие исправлению? Кому мне сочувствовать? Я уже не знаю, совсем запуталась. Жалко всех, и причины, какими бы они ни были, были у каждого. Со стороны всегда легко судить, советовать и указывать, как лучше.