«Ты не должен!»
«Оставь ее, и пусть она умрет!»
«Она не заслужила прощения!»
«Давай же, хотя бы спроси: “На что ты готова, чтобы я тебе помог?”»
Но голосов нет. Мы сбежали от них. Может, она права и поцелуи действительно работают – хотя бы иногда. И пока это так, я шепчу другое:
– Если ты доверишь мне это, я готов. Я все еще твой гаситель. Думаю, никто не возразит.
Она улыбается уголком рта, и в улыбке правда светится оно – облегчение. Я был прав. Теперь я поправляю на ней корону, потом медленно снимаю и, потянувшись вперед, водружаю на тумбу рядом с нами. Чистую от пыли. Темную, как монолитный камень. Пустую. Ложусь назад и смотрю Орфо в глаза, растворяюсь в синеве. Когда она подается ближе и снова нависает надо мной, полог ее волос еще темнее и жарче.
– Что ж, даже если это не поможет и я погибну… – снова она щекочет мои губы дыханием, – я сама бы этого хотела. Все почти как у Арктура. И Мариона.
Я вспоминаю взгляд Скорфуса – усталый, померкший. Задумываюсь о его по-человечески безжизненных интонациях и горькой улыбке, которой он ответил на мою – полную благодарности и надежды. Он сказал тогда: «Не думай, что это поможет обязательно, двуногий. Тебе же лучше, если ты правда разобрался в своем сердце». Я хотел кивнуть, но мне помешал страх: а если нет? Скорфус смотрел – и на морде, обычно такой ехидной и решительной, читалось что-то, для чего не хотелось подбирать слов. Казалось, он не договорил, и последние слова стынут на его губах. «Пожалуйста»? «Постарайся»? Но в конце концов он сказал другое, задумчиво и почти холодно: «Могу себе представить, чего это будет стоить». Я очнулся, покачал головой, уверил, что мне – ничего, и снова попытался найти форму для своего не нужного этому коту, жалкого «спасибо». Но Скорфус даже не дослушал, резко вспорхнул со стола и на прощанье бросил лишь: «Чтоб вас всех».
– Я… – Всматриваюсь Орфо в лицо. – Наверное, у меня будут дрожать руки.
Какая глупость. Улыбка оживает на ее губах.
– Я буду дрожать вся. Но это не худшее из всего возможного.
– А что хуже? – Судя по взгляду, она имеет в виду не провал, не свою смерть. Что же еще?
– Эвер. – Удивительно, но она посмеивается. Посмеивается так, словно мы обсуждаем какой-то веселый праздник, а не попытку обмануть богов. – Ты. Будешь. Рядом со мной. И наденешь на меня корону. Боюсь, в ответ мне может захотеться что-то снять с тебя.
Последнее она говорит невинно, все так же непосредственно, и я не сомневаюсь: она знала, каким будет мое замешательство. Я думаю о том, как же ее бросает из крайности в крайность, как качает с волны ужаса на волну надежды и снова на волну… отчаянного желания не потерять ни мгновения зря? Я не знаю, насколько она на самом деле успокоена. Насколько верит в благоприятный исход, а насколько делает вид, стараясь ободрить меня. Но я знаю: она не хочет, чтобы я спрашивал об этом сейчас, когда ее раздирает столько противоречий. И я, вернув улыбку, отзываюсь:
– Принцессы так себя не ведут. Лучше делай это сейчас.
На этот раз она быстро тянет рубашку с моих плеч – и поцелуи на них обжигают. Я сжимаю пальцы на ее волосах, когда дыхание касается ключиц, когда спускается по шрамам и напряженным мышцам живота. Снова тяну ее к себе. Касаюсь губами губ, ладонями скользя по ребрам, поднимая тунику и сжимая грудь. Орфо накрывает мои ладони своими, выдыхая сдавленно и рвано, ее тело как струна, и этих прикосновений ей явно мало. Она ведет мою руку вниз, заставляя опустить пальцы на пояс, она насмешливо шепчет: «Понимаю, это не то, что просто задирать платье…» – и поддается, падает на спину, когда я меняю наше положение, чтобы скользнуть ладонью ей под слины и услышать глухой стон. Горячая рука снова обвивает мою шею, новый поцелуй почти лишает дыхания, и я едва осознаю, как Орфо остается в одной тунике, сбившейся с плеча. Она смотрит мне в лицо, снова на шрамы, потом на пылающую плоть – и черная бездна в глазах затмевает синеву. Эта бездна глубже той, что разверзается в Подземье, а ее притяжение сильнее. Я не могу ждать, мне не нужно даже ласкать ее пальцами: раз скользнув внутрь, они находят нетерпеливый влажный жар. Она этого и не хочет, очередной стон в ухо похож на мольбу.
Она выгибает спину от первого же движения и не перестает жадно вглядываться в меня – будто я горю на ее глазах. Она кусает губы, чуть ведет головой, пытаясь отбросить волосы, и я помогаю ей; моя ладонь замирает на теплой щеке. Я тоже не отвожу взгляда – я ведь… проклятие, я едва помню, когда и с кем был в последний раз, насколько это было больно или хорошо. Хозяин… рабыни и рабы. Чаще они: сам он после очередного полного крови дня предпочитал просто смотреть на нас, раскинувшись в кресле. После этого я не приближался почти ни к кому в том самом смысле, пытался лишь раз или два; после этого почти любая подобная мысль, не говоря уже о слишком красноречивом касании, пугала меня, и все это видели. Я лишь помнил, что – вроде бы – должен чувствовать. И что чувствовал на самом деле.
Она прикрывает глаза и мягко подается навстречу следующему моему толчку. Стонет, тихо выдыхает, сжимает мою руку и направляет ниже – снова к груди, заставляя сначала накрыть ее сквозь ткань, потом скользнуть под мятый ворот. Я склоняюсь к ней. Снова оставляю поцелуи на шее и на ключицах, двигаюсь чуть быстрее, даже не прислушиваясь к себе, ощущаю эти пламенные волны, раскатывающиеся от пояса. Незнакомые. Не кажущиеся стыдными и грязными, как не казалось ничего, что мы делали друг с другом.
Орфо снова смотрит мне в лицо, отзывается на более глубокое движение слабым вскриком. Она дрожит, но это не дрожь боли, она уже слегка давит ногтями мне на спину, там, где нет шрамов: быстрее. На щеках горит неровная краска, которую я вижу даже в сумраке. Она… она прекрасна в эту минуту, когда ее мир замкнулся на моем. Из уголька она стала пламенем. Из пепла я стал штормом.
– Орфо… – Я с трудом выдыхаю имя, просто чтобы не потерять разум окончательно, чтобы она хоть немного вернула меня на землю. Она возвращает, бросив меня в жар шепотом:
– Мне так жаль, что ты не первый.
Мне – нет. Я не хотел бы, чтобы она билась, плакала и кричала от боли подо мной. Она бы билась, плакала и кричала, как бы нежен и осторожен я ни был; я знаю это все по тем же хрупким девочкам, которых хозяин звал своими. Как меня. Моя кожа не сохранила следы их ногтей, но перед моими глазами еще долго потом стояли пятна крови и красные от слез глаза. Еще одна вещь, которой я не произнесу, но с губ срывается другое:
– В каком-то смысле… ты первая у меня.
Первая, от кого не хочется отмыться. Первая, кого не хочется отмыть от себя.
Она смотрит неотрывно, водя по моей скуле ладонью, тянет ближе, целует – и я снова двигаюсь, слыша, как сквозь наш поцелуй пробиваются стоны. Орфо, наверное, чувствует, как я отреагировал на ее слова, целует меня в щеку, прихватывает мочку уха губами, потом шепчет:
– Не стоило мне этого говорить. Я же захочу научить тебя чему-то плохому.
Движение – и она снова укладывает меня на лопатки, слабо, нежно улыбаясь и очерчивая ладонями мои скулы, а я перехватываю ее запястья. Сбиваюсь с дыхания: в этом положении волны – когда она снова позволяет мне войти в нее, когда начинает плавно двигаться со мной в такт – еще сильнее, оглушают и ослепляют. Ее стоны, словно лианы, оплетают мой разум, а невесомые касания рук – к груди, к лицу – лишают его остатков. Я не осознал, когда начал дышать так часто, когда мои руки сжались на ее бедрах, когда уже сам не смог сдержать голос – и ощутил прохладную ладонь на своих губах.
– А вот теперь я осознала масштаб бедствия.
Орфо улыбается, прижавшись лбом к моему лбу. Она отзывается на мои движения, я – на ее, и в этом соприкосновении мы будто срастаемся, срастаемся дыханиями, голосами, поцелуями и телами. Я задыхаюсь, даже просто пробегая пальцами по ее ребрам. Я снова пытаюсь вспомнить, когда чувствовал похожее, было ли это хоть раз, – и не нахожу такого воспоминания, как не нахожу таких фантазий и снов. Затравленность, стыд, острое понимание неправильности происходящего – вот чем прежде обрушивались на меня любые подобные вещи, даже когда уже не был игрушкой, которую в случае чего всегда можно отходить плетью. Теперь же…
Да. В каком-то смысле она действительно стала первой. И наверное, будет последней.
Я обнимаю ее крепче, я снова прижимаюсь губами к ее шее под волосами, я чувствую ее – или свои – движения, уже не плавные, похожие на бушующую в теле и разуме бурю. Она почти вскрикивает. Мы замираем в объятиях друг друга, и она вцепляется в мои плечи, вновь отгораживая от мира тяжелым шлейфом волос. Наша волна, высокая и хлесткая, накрывает ее первой. Но еще пара движений ее горячих сокращающихся мышц, пара толчков – и прибой выбрасывает в реальность, теплую, тихую и пронизанную нежным трепетом, меня.
Мы ложимся рядом – и какое-то время снова смотрим друг на друга. Потом Орфо убирает мои волосы с лица, заправляет за ухо и касается губами синяка на скуле. Он наконец перестал ныть. Теперь она целует его без страха сделать мне больно, и я прикрываю глаза.
– Смерть перестала казаться такой трагедией, – шепчет Орфо. – Даже если она случится.
Мне нечего ответить. Нечего, кроме: «Твоя смерть, возможно, меня убьет». Но, может быть, это говорит мой взгляд, потому что она подается опять вплотную, касается разгоряченным лбом моего лба, как уже делала, и говорит тверже:
– Но мы выживем. Иначе не может быть. Королева-волшебница и ее гаситель…
Я смежаю веки снова. Почему именно сейчас, лежа рядом со мной вот так и храня на коже следы моих поцелуев и касаний, она ищет спасительные клятвы в своем детстве?
– Навсегда, – откликаюсь я. Голоса-фантомы все еще молчат.
Может, так и будет; может, так и должно быть. Может, все это произошло, чтобы я сумел сбежать от голосов, а она – от страхов. Может, в старых клятвах и есть ответы, которые мы никак не найдем, а боги примут наш обман за чистую монету и это действительно ничего никому не будет стоить. Тогда…