– Привет.
Губы едва удается разлепить. Облизывая их, чувствую то ли грубую шкуру, то ли битое стекло – так они высохли. Скорфус тихо фыркает:
– Ох, держи, неудачник.
Кубок с водой он подает мне все тем же хвостом. Я беру – и наконец поворачиваюсь к нему, чтобы увидеть очевидное. Чтобы втянуть носом второй запах этой комнаты – горько-железный.
– Твои крылья…
Он поводит плечами, если можно сказать, что у него есть плечи. Поводит и головой, медленно, осторожно, точно проверяя, не отвалится ли она. Грустно улыбается уголком розовой пасти и вместо ответа сплевывает:
– И вот так ты мне отплатил.
– Я…
Часть меня тихо возражает: подожди. Ему ты не отплатил ничем, ты сделал то, что должен был, и все прошло хорошо, правильно, справедливо… ну, для всех, кроме голосов в твоей голове, голосов, сливающихся в холодный сокрушительный голос Монстра. Но ты победил их. Вы обманули богов. Вы помогли друг другу. Орфо коронована, жива, станет правительницей, а ты…
Я закрываю глаза и второй ладонью осторожно щупаю свои височные кости, лоб, затылок. Целые. Невредимые. Болят не потому, что венец их раздавил. Венец на голове вообще не ощущался, теперь я помню это ясно. Надев его, я не почувствовал даже холода или жара.
– Да. Прости. Но, как видишь, у меня ничего не получилось.
Скорфус молчит, наблюдая, как я пью воду и осторожно, трясущейся рукой, ставлю пустой кубок на стол. Слышу отчетливый хлюп: посеребренная ножка опустилась в красную лужу. Меня передергивает, хотя я видел много крови в своей жизни; еще больше – в жизни Монстра. Просто сейчас я наконец понимаю весь подтекст его слов.
Он что-то сделал. Что-то сделал ради того, чтобы Орфо осталась жива. А я…
– Почему? – шепчет Скорфус, тяжело, нетвердо спрыгивая с тумбы прямо мне на грудь. Лапы оставляют на рубашке следы, я чувствую едкий жар фамильярьей крови, обжигающий кожу даже сквозь ткань, но не двигаюсь. И не отвечаю.
Его злое понимание, заключенное в самой формулировке вопроса, накрывает меня с головой. Конечно, он не будет спрашивать: «Чего ты хотел добиться?» – мы оба прекрасно знаем: чтобы стать королем Гирии, недостаточно просто надеть венец, какой бы силой он ни обладал. И главное, мы оба знаем, что я становиться королем никогда не хотел. Но Скорфус вправе не понимать, почему я захотел другого. И как ни боролся, там, на коронации, все-таки не справился.
Я закрываю глаза, сжимаю кулаки. Потом снова усилием воли размыкаю веки и поднимаю ладони к глазам. Бледные. Человеческие. Костяшки пальцев на левой руке поранены – видимо, я ушиб их, падая. Не помню. Не помню ничего. Но руки не серые, не покрыты струпьями, и правая не превратилась в железную когтистую лапу. Это главное. Я сжимаю кулаки крепче – впиваясь ногтями в ладони.
– Ты видел что-то. – Скорфус говорит утвердительно, а уши прижимает к голове. – Опять. И это наконец тебя доконало.
Киваю. Он вздыхает и вдруг, точно устав сидеть или тоже почувствовав дурноту, сворачивается клубком у меня на груди. Из клубка мерцает только тоскливый золотой глаз.
– Мне жаль. – Бессмысленно, но я говорю это. Потому что сил спросить: «Где Орфо и как она?» у меня пока нет. Поэтому я делаю над собой новое, другое усилие и пытаюсь объяснить.
Все случилось сразу, как только я понял: мы победили. Как только венец лег на темные локоны Орфо, как только солнце заиграло в листве и оливках, на кончиках ветвей и на самих прядях, которые качнул ветер. Орфо стояла с прямой спиной и мечом меж ладоней; я не видел ее лица, но был уверен: она улыбается, к ее щекам приливает робкая краска, а глаза уже загораются блеском триумфа. Я чувствовал также: она с трудом сдерживается, чтобы не повернуться и не обнять меня. Чтобы хоть что-нибудь не сказать мне, только мне. Но, как и все мы, она соблюдала правила. И несмотря ни на что в прошлом, я, кажется, был… счастлив?
Хотя бы тот я, который знал ее с детства. Тот я, который в глубине души всегда понимал, к каким бедам может привести Гирию правление такого ведомого человека, как Лин.
И тогда небо вдруг разом выцвело, будто его задернули серым полотном. Глизея, люди на скамьях, стража в проходе, патриции, жрец, Орфо – все потеряло краски, задрожало, замерцало. Я качнулся, моргнул. Когда открыл глаза, на трибуне я был один, а окружали меня десятки и сотни разлагающихся мертвецов. Моих мертвецов. Мертвецов со всех концов моей жизни.
«Дети героев». Раненые физальские солдаты, которых мы выхаживали с хозяином на его корабле. Сам хозяин, посиневший, вздутый и с зияющей в животе дырой. Жертвы Монстра с еще более развороченными внутренностями и изуродованными лицами. Их было много, очень много, и все они напирали друг на друга, пытаясь влезть на трибуну и приблизиться ко мне, но шатаясь, оскальзываясь и давя друг друга.
– Убийца, – твердили они.
– Чудовище.
– Жалкая тварь. – Этот голос я услышал прямо у уха, но не посмел повернуть голову.
Они кричали и шипели, стенали и швыряли в меня то свои желудки и сердца, то оторванные конечности. Они скребли ногтями по камням, вонь постепенно заполняла и мои легкие, и сознание. Я попятился, споткнулся обо что-то. За моей спиной стоял ларец с одиноким венцом. Я отвернулся и снова уставился на эту гнилую толпу. «Вас нет, – твердил я. – Никого из вас нет».
Но они были. И первые из них уже поднялись на трибуну. Тот храбрый юноша-иномирец со шпагой, та старуха, и хозяин, и Кирия, чье лицо почти полностью закрывали волосы и чья голая грудь с оторванными сосками бесконечно сочилась темной кровью. Они подступили. Они почти окружили меня.
– Что ты сделал? – шепнул окровавленный юноша.
– Это твой откуп? – выхаркнула Кирия вместе с клубком червей.
– Не поможет! – гаркнула старуха и швырнула мне в лицо ком своих дымящихся кишок.
– Это так жалко, Эвер, – прошептал хозяин, растягивая в улыбке черные губы. – Так… рабски.
Я хотел закричать и позвать кого-то, кто защитил бы меня или вернул в действительность: Орфо, кира Илфокиона, кира Мористеоса. Я все еще верил, что они где-то здесь, верил, что лишь опять провалился в кошмарный морок, верил, что смогу выбраться, если сосредоточусь. Я надеялся, что Орфо передо мной. Что я коснусь ее плеча и проснусь, что мне удастся, ведь я так стараюсь, и я выдержал всю, всю церемонию.
– Орфо… – шепнул я, потянулся, глядя мертвым в глаза, но пальцы поймали пустоту. Что-то невидимое лязгнуло, пронзило болью голову. Я покачнулся. Упал рядом с ларем на колени.
– Один из нас, – сказал хозяин, идя ко мне.
– Один из нас, – шагнула и старуха, а Кирия засмеялась.
– Один, – пробормотал юноша, а я не мог даже отползти, потому что видел свои руки, которыми начал загораживаться. Одна была серой и заскорузлой. Вторая сверкала железными когтями. По шее вверх ползли черви, и…
Я все понял. Понял, что обращаюсь обратно, почему-то обращаюсь – может, потому что боги все же наказали меня за обман. Или за прежние деяния. Неважно, они вправе, но если так, то я лишь помогу им, а не буду мешать. Потому что…
– УБИЙЦА! – На трибуну лезли все новые мертвецы.
– Нет, – шептал я. – Нет, нет… – Но я едва слышал сам себя.
…Потому что я устал. Очень устал. И пора было признать: однажды я стану настолько опасным, что ко мне лучше будет не приближаться. В нашей с Орфо паре «гаситель – волшебник», сумасшедшим монстром оказался я. Что ж. Пусть так. Значит, недавнее мое слабовольное желание закончить все, короноваться вместе было правильным; значит, то, что произошло между нами сегодня ночью, лучше пресечь прежде, чем Орфо поймет: ей не спасти меня, она только увязнет. Может, и не стоило ждать коронации. Может…
Но я дождался. Значит, сейчас. Я схватил венец из ларя и возложил на свою голову, зная: стольких жертв боги не простят. Я смотрел на тех, кто шел ко мне, и больше не чувствовал ничего, кроме облегченной убежденности: это последний раз, это кара. Я хотел встать, я хотел даже попробовать рассмеяться им в лицо или оттолкнуть их, но задохнулся в облаке смрада и упал.
Теперь я здесь. Живой и… человек? Черный комок с золотым глазом молча лежит у меня на груди, наверное обдумывая мои слова, а может, просто давая мне отдышаться и перестать дрожать. Знаю, это неправильно; знаю, я не должен винить его, но все же произношу дальше то, что раскаленной змеей извивалось в мыслях, когда я проснулся две ночи назад:
– Ты обещал, что это пройдет.
Он не шевелится, а обрубки – нет, борозды на его спине все кровоточат. Я впервые по-настоящему остро, наживую думаю о том, больно ли ему, и сам повожу плечами. Замечаю, что в густой шерсти возле шеи что-то поблескивает. Решаю не приглядываться, сжимаю зубы и беру слова назад:
– Прости. Прости, Скорфус, я не прав, но я…
– Да. Мне тоже жаль, – вдруг глухо обрывает он. Его тон неожиданно мягкий, будто в мыслях прямо сейчас он не обзывает меня всеми теми странными бранными словами, которые любит, вроде «долбоеб» и «утырок». – Если тебе интересно… конечно же, я не хотел обмануть тебя. Вас я никогда не обманывал.
В логическом ударении, которое он сделал, ответ на прежде проигнорированный вопрос. Но я все же повторяю, в этот раз прямо, хотя и здесь сложно себя преодолеть. Но лучше спрошу я, чем Орфо, – я почти уверен, она тоже еще не решилась, иначе Скорфуса не было бы тут.
– Боги наказали тебя за то, что ты рассказал нам. Да?
Он тихо хмыкает, что-то бубнит сквозь зубы, потом проговаривает четче:
– Уже второй раз.
– Второй?.. – Осекаюсь, резко вспомнив.
Скорфус закрывает глаз, превращаясь в черное пятно.
– Да. Первый был, когда я помог вам с законниками. Тогда я просто немного… полежал. А вообще, – его меховые бока чуть раздуваются от смеха, – кажется, они любят меня. Ну, любили, ведь первое нарушение правил они вообще спустили мне на торм… – Он кидает на меня взгляд и, снова вздохнув, отказывается от какого-то явно иномирного выражения. – В смысле, меня не наказали за то, что я впустил Орфо в Подземье. Вообще никак. А должны были.