– Слушайте. – Беру другой кубик, с желтой ягодой, и поливаю сверху медом. – Вы что, всегда такие?
– Такие – это какие? – интересуется Орфо, больше не пытаясь ко мне придвинуться. Пальцы крутят полупустой кубок. Она кажется расстроенной.
– Легкомысленные, – с трудом подбираю я более-менее нейтральное слово. Орфо внимательно следит за моей рукой. В глаза не смотрит.
– Ну, когда ты почти точно знаешь, что через месяц тебя не станет, можно немного расслабиться, нет?
– Извини. – Не знаю, почему говорю это, сам злюсь на себя и не продолжаю.
– Да всегда, всегда, – успокаивает меня Скорфус, щуря глаз. – Это ведь здорово, иметь рядом кого-то, с кем можно подурачиться. Пусть даже и человечицу.
Я не помню за Орфо любви к дурачествам. Девочка, с которой я был рядом четыре года, предпочитала цветы, петтейю, море и тишину. Она решалась иногда на безумства, например приручить один из самых капризных зачарованных мечей, или опоить меня зельем, чтобы я отдохнул, или доказать брату, что тоже может достать с морского дна персиковую – самую редкую – жемчужину. Но ни в чем из этого никогда не было… шутовства, наоборот, абсолютно все это Орфо делала максимально серьезно. Что-то шутовское я замечал скорее в Лине – и впервые проявилось это, как раз когда он оказался в кругу новых друзей. Впрочем, Скорфус… определенно, Скорфус намного приятнее «детей героев». Да и трудно воспринимать его как человеческое существо. Новая Орфо кривляется и шутит совсем не как брат, у нее это больше похоже на доспех для сердца. И местами ее шутки даже забавны.
Я отпиваю еще кофе, беру блестящий от меда сыр. Орфо молча забирает соседний кубик, с красной ягодой. Скорфус, свесившись с ее плеча, цепляет когтем третий – тоже с красной. Вскоре я замечаю очевидное: всю желтую малину они оставляют мне. Как с виноградом, это что-то из детства: она более редкая и более вкусная. Как все-таки это… странно. Само то, что мы вот так сидим, само то, что я завтракаю с Орфо, почти как четыре года назад, только… нет, совсем иначе. Я поворачиваюсь к ней и хочу сказать об этом. Она опускает голову и выпаливает:
– Ты не думай. Я на тебя не давлю. Я сама не знаю, почему все время возвращаюсь к этому разговору о своей смерти, забудь, в общем…
Слова теряются. На их место приходят другие, но их я отталкиваю подальше. Нет, не могу. Не сейчас. Не получится, как бы я ни хотел. И я произношу совсем иное:
– Я придумал, чем хочу заняться сейчас. Если это возможно. Хочу убраться на могилах тех четверых. Вы поможете мне сплести венки?
На стене сбоку от меня мелькает резкая тень качнувшейся ветки – расползается по солнечному камню паутиной и пропадает. Глубоко вдохнув запах ландышей, я снова решаюсь посмотреть на Орфо и ловлю мгновение, в которое она прячет удивление.
– Конечно. – Она кивает, даже улыбается. – Хорошая мысль.
– Запах смерти поутру, ю-ху! – выказывает чуть больше иронии Скорфус. Ведь междометие «ю-ху», что бы оно ни значило, явно иронично.
Я пожимаю плечами и допиваю кофе. Хорошая или не хорошая, но я чувствую, что должен это сделать. Увидеть последствия того, что сотворил. Окончательно впустить их в свою реальность. Ту, где я снова человек. Но прежним уже вряд ли буду.
3. Посол доброй воли. Орфо
Я не должна это чувствовать, но чувствую.
То, как отец смотрел на Эвера, как говорил с ним и как в конце концов тот даже позволил ему прикосновение, наполнило сердце горечью. Знаю, ревновать глупо. Знаю, это другое. Знаю, отец скучал. Но все равно воспоминания об их задушевной беседе навязчиво крутятся в голове. Это… несправедливо. Я его вытащила, я рисковала, я следующая королева, от которой зависит папина спокойная жизнь в отставке, и я… я скоро умру, если все дальше будет идти как сейчас. А он держится так, будто я совершила большее преступление, чем Эвер. Будто…
Остановись, Орфо. Хватит. Вы молодцы оба, а меряться преступлениями – последнее, что вам нужно делать, чтобы хоть чего-то добиться.
На этой мысли Эвер опять спотыкается и припадает на колено. Путь для него длинноват, да еще солнце палит нещадно: чтобы попасть в Святую рощу, а потом в санктуарий, нужно преодолеть весь замковый пляж и обогнуть дальний край бухты. С пляжем мы почти справились, а вот возле высоких ноздреватых скал Эвер, кажется, готов потерять сознание.
– Эй, эй! – Я наклоняюсь и, уперев руки в бедра, смотрю на него. – Может, вернемся?
– Не надо, – выдыхает он хрипло, морщится и прижимает ладонь ко рту.
Снова кашель. Снова окровавленные камни, благо парочка, не больше. С завтрака у него было только два-три таких приступа, но все равно я ловлю себя на мерзком ощущении, когда сжимаются и сердце, и желудок. Жалость, а не отвращение. Смутный страх, что это навсегда.
– Умой лицо, – тихо советую я: к нам как раз подползает мягкая морская волна.
Эвер качает головой и поднимается – быстрее, чем в прошлый раз. Я смотрю, как бриз колеблет его белые волосы, как отражаются в глазах осколки неба, и сжимаю кулаки. Шею, едва начавшую заживать благодаря паре мазей, жжет. Издевательское напоминание: не забыла, каким красивым он был еще недавно? Помнишь ошметки век, проглядывающую в гнили челюсть, червей в жидких патлах и раздвоенный язык? Чудовищную когтистую руку, в которую превратилось его любимое оружие, красные глаза? Помнишь? Так вот, это твоя вина, отвернись.
– Эй вы там, не спеклись? – орет Скорфус, точно почуял неладное в моих мыслях.
Он, спасая свою черную шкурку от палящих лучей, преодолевает путь вплавь: это давно не вызывает у него проблем, жить в Гирии и не научиться плавать практически невозможно. С прижатыми к голове ушами, со сложенными крыльями он напоминает чудовищную косатку – только поднимает слишком много брызг, так как плывет по-собачьи.
– Вылезай! – кричу я, разуваясь, засучивая слины и беря сандалии в руку. – Ты сейчас сядешь на мель.
На краю бухты правда мелковато. Дальше можно – и удобнее всего – пройти вброд, но я спохватываюсь: если Эвер потеряет здесь сознание и свалится, ему хватит, чтобы захлебнуться.
– Я возьму тебя за руку? – почти шепчу, как если бы предлагала что-то заоблачно неприличное. – Мало ли.
– Я в порядке, не волнуйся. Не нужно, – отзывается он, тоже наклонившийся, чтобы разуться и закатать штаны до колен. Волосы падают на лицо. Я не вижу глаз.
– Ладно… – Медлю. Стараюсь не думать о том, что ощутила: стало холодно, несмотря на зной. – Тогда давай вперед. Я должна тебя видеть, мало ли.
Не споря, он огибает меня и движется вдоль скал первым – прямая спина, все то же трепещущее облако волос, сандалии в опущенной руке. Скорфус шлепает по мелководью на некотором расстоянии, но постоянно останавливается: чтобы выловить и сожрать очередную несчастную рыбешку или медузу. Я иду последней и радуюсь, что никто из этих двоих не наблюдает за мной. Мысли, сердитые и унылые, мечутся хуже мальков возле стоп.
Чтобы отвлечься, я начинаю старательно вспоминать вторую, сухопутную дорогу к могилам – по верху утесов, более длинную, пыльную и жаркую, но в то же время куда более удобную для, например, растянутых и перегруженных подношениями похоронных процессий. Через центральные замковые ворота. Направо от Патрициата, бело-голубого, как кусок плесневелого сыра. До упора, до окраины, полной заброшенных лачуг, вдоль старого орехового сада Семнадцати Атлантов. По каменному Орлиному мосту, где бежит река. Так можно сразу попасть в Святую рощу, а вот нам от пляжа придется еще все равно подниматься. Наверное, обратно лучше пройдем верхом; может, даже кто-то подвезет. Эвер явно не готов к этому зною, а я…
– Ты дымишься, человечица! – Скорфус незаметно оказывается рядом. Бьет лапой и крылом по воде – и с силой окатывает меня солеными брызгами. – Взбодрись!
…а я не готова к тому, как реагирует Эвер, стоит мне попытаться сократить расстояние между нами, в каком-либо смысле. Проклятие.
– Я так дымлюсь, что вот-вот дам тебе пинка! – констатирую я, но вместо этого просто нагибаюсь, давлю ему на макушку и на несколько секунд погружаю в воду.
– Не делай так! – Он выныривает уже далеко впереди, у ног Эвера. Не представляю, как развил такую заячью скорость. – Эй, а тебя остудить?
– Не… – начинает Эвер, но когда Скорфус задает такие вопросы, ему, как правило, не нужны ответы. – Ох…
Сзади я вижу, как его мокрые волосы липнут к шее, а рубашка – к плечам и спине. Неожиданно думаю о том, что хорошо бы он снял ее или хоть расстегнул. Хорошо бы… потому что жарко, конечно. В детстве он не позволял себе этого, даже когда мы с Лином плевали на правила и плескались в море в чем мать родила. Лет после десяти мне это запретили, брату – нет, но прекратили мы оба. Так или иначе, не помню, чтобы видела голую спину или грудь Эвера, не говоря уже о чем-то другом. Раз за разом он спокойно качал головой в ответ на «Тебе не жарко?»; казалось, лед – незримый, непонятный лед внутри него – всегда сильнее зноя. Теперь его вид меня тревожит. Жара явно его доконала.
– Орфо. – Скорфус опять рядом. Я встряхиваю головой и перестаю представлять, как могут выглядеть лопатки Эвера. Да что я? – Не то чтобы это было мое дело, но… ты пялишься.
– Что? – Впрочем, последнее он сообщил таким драматичным шепотом, что не понять и не расслышать издали невозможно. Эвер вопросительно оборачивается. Я быстро ухмыляюсь, чувствуя себя полной дурой. – А, да. Ну конечно, как не пялиться на твой пушистый… хвост.
– О боги, – выдает он, закатывает глаз и явно собирается добить меня новой остротой. – Плохая попыт…
Не успевает. Песок подо мной резко проваливается. Взвизгнув, я и сама ухаю вниз.
Это странно: будто не столько яма, сколько что-то дергает меня за лодыжки. На миг даже кажется, словно я чувствую обвившуюся вокруг них веревку, или водоросль, или… мягкие склизкие пальцы, а может, щупальца? Все происходит в считаные секунды, но падение неприятное: я промокаю уже вся, поднимаю огромный фонтан, вода попадает в глаза и рот, и вдобавок мышцы сводит судорогой. Задыхаюсь. Сердце ухает. Раны на шее не рады соли.