– А что еще я могла делать, когда рухнул мой мир?
– Прямо так… – бросаю я бездумно. И стоит огромного труда не отвести глаз, когда она серьезно кивает.
– Да. Именно так. Эвер… – Я вижу мягкое движение вперед, слышу шелест платья от того, как она кладет ногу на ногу. В глазах проступает особенно яркая синева. – Я же говорила. Я не хотела жить. Мне было уже все равно, что ты сделал, я желала одного: увидеть тебя снова, и…
– И все же ты пришла за мной только четыре года спустя.
Слова падают в густую тишину, где Орфо застывает испуганным зверьком. Но смотрит она неотрывно, ждет; по губам я читаю непроизносимое, грустное «что?..». Медлю, прежде чем продолжить. Я сам не осознал, как укорил ее снова, хотя она уже каялась, объяснялась. Долго я продержался: омерзительная заноза сидела во мне с утра, все-таки этот поступок, вернее многолетнее бездействие, плохо укладывалось в голове. Тот я, что молил о помощи в ледяном мраке, тот я, что бессильно наблюдал за зверствами собственного искореженного тела, просто не мог принять правду: в это время маленькая принцесса продолжала жить жизнь. Пусть болезненную. Пусть полную слез, печали, одиночества. Это была жизнь в дневном свете, в тепле и безопасности, без криков и крови. Я не мог дать имени чувству, которое испытывал: что-то намного сильнее обиды, ведь обижаться можно за разрушенный замок из песка; что-то намного горше гнева, ведь Орфо правда была ребенком, который имел право на страх, тем более на неведение. Больше этого чувства меня мучил только один вопрос. И, наверное, лучше задать и его, раз я это начал. Чтобы кое-что понять раз и навсегда.
– Признайся… – Голос садится. Я прокашливаюсь. – Орфо, пожалуйста. Это уже не имеет значения, но мне важно знать. Ты… ты вообще спустилась бы в Подземье, если бы Лин был жив и тебе не грозил трон? Все-таки вчера тебе просто повезло, это очень опасное место.
Куда опаснее, чем ты и даже твой кот можете представить.
Она молчит некоторое время – сидит, все так же подаваясь навстречу, точно порываясь встать, и нервно покачивает ногой. Удивилась, расстроилась, испугалась, но быстро это скрыла. Теперь я тщетно ищу во взгляде хоть что-то. Раздражение, обида, смущение? Нет, ничего. Но говорит она с усилием. С таким, будто слова все-таки причиняют ей боль:
– Риск не значил бы для меня ничего, дело в другом. И это я тоже, кажется, пыталась объяснить. Если бы не коронация, я просто не узнала бы, что тебя можно спасти. Я… – Голос все же срывается. – Эвер, я была убеждена, что убила тебя. Сожгла, вмуровала в камень, развеяла по ветру, не знаю… и молчала, как истинная преступница. – Она сглатывает, натянуто усмехается. – Понимаю. Тебе, наверное, стало бы чуть легче, услышь ты, что я ходила на этот пляж каждый день, и простукивала скалы, и звала тебя. Да, сначала я ходила. Простукивала. Звала. Но быстро перестала, отчаялась. А потом, по сути, тебя спас Скорфус. Прости. Я не хочу врать.
– Ясно. – Пытаюсь понять, что дали мне эти слова. Похоже, ничего, кроме нелепого понимания: самый положительный герой во всей нашей истории – кот. – Спасибо за честность. И… – Снова медлю, но заканчиваю: – За спасение тоже, это очень храбрый поступок. Кажется, этого я тебе так и не сказал. Правда, спасибо, что ты меня вытащила. Внизу я… был мерзким собеседником.
А теперь чувствую облегчение, будто что-то сбросил с плеч. И это неожиданно.
– Пожалуйста. – Она почти шепчет. Все же оторвав взгляд от ее качающейся ноги, я вижу мокрый блеск в глазах. – Всегда пожалуйста, Эвер. Мне правда жаль, что я так поздно. – Она явно колеблется, что сделать: вытереть ли ресницы, отвернуться ли, просто занавеситься парой локонов. Не делает ничего. Рвано вздыхает, зажмурившись на секунду. И заканчивает, снова глядя мне в глаза: – А если бы я могла заключить с богами сделку, то предпочла бы вовсе поменяться с тобой местами. Из меня Монстр получился бы лучше, в конце концов, у нас это семейное.
Качаю головой: даже не думал, что подобные слова могут подействовать на меня. А они подействовали – что-то перевернули, разбили, пытаются собрать заново в странном порядке, или, может, так действует вино. Смотреть на Орфо вдруг становится тяжело, ее фигура окутывается роем черных мошек, расплывается по контуру – и та же чернота ползет по задней стене. О боги… Я запрокидываю подбородок и жмурюсь, силясь сосредоточиться на ощущении, как затылок упирается в спинку кресла. Кончики пальцев холодеют, ребра ноют, горло сжимается – но на два-три вздоха, не больше. Так же быстро все заканчивается. А затем приходит и ответ.
– Ну нет. – Внимательно смотрю на нее. Я тронут, правда тронут, но говорить обо всем этом слишком больно, как и о любых «если», стоящих кому-то жизни. Стараюсь улыбнуться. – Нет, я не согласен. Кто тогда вывел бы карликовые патиссоны и виноград без косточек?
Несколько мгновений она молчит, явно думая, что ослышалась. Сидит прямо, побледневшая и с неровным румянцем, со все еще блестящими, но уже не такими мертвыми глазами. Потом открывает рот – но не произносит ни слова, зато опять начинает смеяться, слабо и хрипло. Красивый смех. Я помню его не таким, намного звонче и тоньше.
– Ты… серьезно? – выдает она наконец, даже тряхнув головой. – Ох, Эвер…
– Серьезнее некуда. – Пожимаю плечами. – Это правда хорошие достижения. Может, у тебя получатся и бескостные гранаты? Вот расковыривать их – очень утомительное дело.
– Я работаю над этим! – К моему удивлению, она кивает и, оживившись, снова берет вилку со сложной башенкой из морепродуктов и овощей. – Но это труднее. Понимаешь, чтобы получить бескостный виноград, я скрестила обычный с дикой лозой, которую нашла в санктуарии. У нее были мелкие кислые плоды, зато косточки не развивались, потому что размножается она отводками. Видов граната меньше, я пока не нашла ничего подходящего. И вообще мне повезло, что виноград сразу получился крупный, здоровый и съедобный, так бывает далеко не всегда, даже если ты принадлежишь к демосу садовников, а если нет… ох.
– Здорово. Надеюсь, у тебя получится.
Я по-прежнему вполне искренен. В моей голове подобное вряд ли бы уместилось, исследования чего-либо – фруктов, камней, жизни после смерти, древних книг, божественных правил – совершенно не моя стезя. Я потянулся к медицине и упросил хозяина обучать меня в том числе потому, что это… ясная область. Люди уже достаточно поняли, от чего болеют, как это можно исправить, чем помочь. Чтобы добиться результатов, не нужно быть изыскателем ни по демосу, ни по интересам: обеззараживание ран и промывание желудка открыли до тебя. Аккуратность важнее опытов, знание лекарств ценнее умения создавать их. Отлично для тех, кто привык все сразу делать идеально и до смерти боится провалов, без которых ставить опыты невозможно. Для таких, как я.
Я просто не могу пропустить это – момент, когда Орфо разинет рот и отправит туда огромную башню еды. Наверное, я смотрю слишком пристально: не дожевав, она спрашивает:
– Что?
– Нет, ничего. – Неожиданно приходится прятать улыбку за кубком с вином. Аппетит возвращается, и я накалываю на вилку пару креветок. – Ешь спокойно. Я отлично себя чувствую.
Это по-прежнему не совсем правда, хотя… не знаю. С одной стороны, с каждым смертным кусочком я вроде бы ощущаю тело все лучше, с другой – меня еще знобит, а страх рвоты не дает до конца расслабиться. Я выпиваю второй кубок до дна, надеясь заглушить беспокойство; Орфо делает то же, стремясь не отставать. Наливает по третьему. Я собираюсь попросить ее остановиться, но пропускаю момент, засмотревшись на оливковые ветви – сережки в ее ушах, потом на колье. Оно лежит на медовой ткани воротника, но я хорошо представляю, как оно смотрелось бы поверх голых ключиц, если бы вырез был чуть ниже. У нее, у Лина, у Плиниуса красивый и необычный оттенок кожи, с отливом в латунь, темнее классического гирийского ровно настолько, чтобы цеплять взгляд. Быстро отвожу глаза. Да что за мысли…
– Вот, самая красивая, – говорит вдруг Орфо и протягивает мне небольшую ветку золотистого винограда. – Я назвала этот сорт «Принц песков». Все думаю, как бы довезти немного до двора физальского короля, может, ему понравится, что я вдохновилась им?
– Он точно удивится, ведь бескостного винограда нет нигде. – Я медлю, глядя на ее руку, потом все же забираю гроздь, мимолетно коснувшись горячих пальцев. Отправляю в рот пару ягод, подсвеченных, как лимонный янтарь. – Вкусный. Я бы не угадал здесь дикую лозу.
Она кивает и снова отвлекается на еду. Мы молчим минуты две, не меньше, но это уже другое молчание. Его не было в детстве: Орфо всегда рано или поздно находила, что мне сказать, а я – что ответить, чтобы она улыбнулась. Его не было сегодня днем – всякий раз, как мы замолкали, на нас что-то давило, бесконечно напоминало: «У вас нет, нет пути дальше, даже не пытайтесь склеить эту амфору». Теперь поменялась какая-то невидимая деталь. В нашем молчании нет ничего… особенного. Я знаю: мы оба можем продолжить разговор в любой миг, это не будет стоить усилий или выглядеть натянуто. И я делаю это.
– Как прошла твоя прогулка с Клио?
Орфо, щиплющая другую гроздь винограда, потемнее, рассеянно поднимает глаза.
– Неплохо. Она… милая, иначе не скажешь. А что делал ты?
Поколебавшись, все же выдаю часть правды:
– Немного погулял по берегу со Скорфусом. Его милым не назовешь.
– Ха-ха. – Орфо качает головой, хватает подсушенный хлеб, макает в оливковое масло. – Ты полюбишь его, обязательно. В конце концов, у тебя просто не будет выбора, если я умру.
Она кажется безмятежной, но глаза на пару секунд ее выдают, и я снова качаю головой.
– Знаешь, меня пугает, как легко ты предполагаешь такой расклад.
А еще больше пугает то, насколько он зависит от меня. Но я не могу произнести это вслух. Орфо откусывает хлеб, после чего плавно поводит ломтем в воздухе.
– Я хочу подготовить себя к нему. Относиться обыденнее. Вот и все.
«Но если ты простишь меня, вопрос снимется». Давай же. Скажи это. Пожалуйста, мне станет намного легче, потому что я пойму: ты хитришь, играешь, проверяешь меня на прочность, как утром. Но Орфо молчит, опять увлеченная вином. Она не собирается продолжать.