Снова оглянувшись, наблюдаю, как он идет к нам, сначала плавно, потом все быстрее: явно заметил неладное и правильно истолковал мой упавший голос. Делаю приглашающий жест, но тут же руку пронзает боль: в нее впиваются когти, причем обеих лап сразу. От меня требуют внимания, и немедленно, до того как приблизится непрошенный медик.
– Пс-с-с!
Снова послушно наклоняюсь к корзине, ожидая чего-то очень плохого. Но взгляд Скорфуса, лежащего все так же навзничь, лишь стал до странности острым и требовательным.
– Что бы он ни сказал тебе, – горячо шепчет он, – он ошибается. Вели ему, чтобы не переживал. С него уже хватит. Это моя проблема, не ваша. А вам нельзя становиться уязвимыми.
– Что случилось? – Эвер останавливается над нами, быстро присаживается на корточки рядом. Моя натянутая улыбка его явно не радует. – Орфо, на тебе лица нет. Я могу помочь?
«Уязвимыми». Скорфус бредит? Или… Меня опять бьет проклятая дрожь.
– Ему, Эвер. – Киваю на корзину и… вижу, что Скорфус дрыхнет. Точнее, конечно, притворяется, но неплохо: успел перевалиться на бок, свернуться в шарик, обернуться хвостом. Весь его вид теперь говорит: «Не лезьте, людишки». – Наверное. Или нет. Скорфус!
Ноль реакции.
Эвер молча протягивает руку, трогает его голову меж двух острых ушей. Они недовольно дергаются, поджимаются, а хвост от души ударяет по бледному запястью с почти сошедшим следом царапины. Да, определенно, Скорфус ушел в глухую оборону. Неслучайно выругался, еще когда я по пути постучала в чужую спальню, и обозвал меня долбаной паникершей. Похоже, он вообще по каким-то причинам не хотел, чтобы Эвер знал о его самочувствии. Но теперь поздно. «Это моя проблема, не ваша…» Какая? Вокруг нас сплошные проблемы!
– Холодный. – Эвер убирает руку и хмурится. – Это ненормально, правильно?
– Не очень, и это не все. – Глубоко вздыхаю и нехотя встаю. Ладно. Я доверяю Скорфусу, у него своя голова на плечах, а значит, теперь мне надо прикрыть его зад во всех смыслах, включая ректальную проверку температуры. Ну и как? Лепечу как можно жалобнее: – Но… наверное, я зря позвала тебя. Он уже сказал, что ему ничего не надо, кроме как поспать… – Срываюсь и все же проговариваюсь: – После того как весь допрос он пролежал меховым мешком и не раскрывал рта, а затем его вырвало под ноги Илфокиону!
Даже я бы заметила в своем голосе панику. Эвер хмурится сильнее, снова тянет руку. У него явно есть цель ощупать живот Скорфуса, проверить, нет ли вздутий или что там еще делают медики с переевшими пациентами? Но это не так просто: когда Скорфус – шарик, этот шарик монолитен. Хвост снова предостерегающе стучит по руке, а потом одна лапа, дернувшись, все же пытается оцарапать кисть. Эвер отдергивается вовремя и разумно уступает, бормочет: «Ладно, ладно, я приду позже, шевелишься, значит, цел…» Я чувствую себя идиоткой, но подспудно меня радует одно: занятые этой хвостатой проблемой, мы можем не обсуждать вчерашний вечер. Есть время подыскать слова.
– Прости, – единственное, что приходит на ум, когда Эвер тоже встает и, оправив одежду, озадаченно поворачивается ко мне. – Да, зря дернула. Ему правда лучше знать, как поправиться. Но пойми правильно, у меня тоже нервы сдали…
Брови Эвера снова сдвигаются, губы сжимаются. В первую секунду я думаю, что он зол. Возможно: вдруг я разбудила его или от чего-то отвлекла, или он просто не хочет меня видеть после того, как я… проклятие. Мы все-таки здесь. Я потупляюсь, кусаю щеку и готовлюсь сказать «прости» еще раз, вложив туда другой смысл. Но, не дожидаясь этого, Эвер напряженно кивает, снова идет к двери и приоткрывает ее, спеша выйти. Я смирилась бы, приняла бы это за простое нежелание задерживаться в моей компании, но готова поклясться: всю последнюю минуту у него снова были медленные глаза. Глаза того, кого заживо съедают мысли.
– Подожди! – Сую флакон с маслом в карман, бегу следом, обернувшись только на пороге. Скорфус машет хвостом, мол, проваливай, проваливай. – Эвер!
Он там, стоит у стены, привалившись к ней, и трет лицо ладонями, трет до остервенения, до рваных красных пятен на щеках и скулах. Пальцы подрагивают.
– Что? – Я останавливаюсь напротив, осторожно трогаю его плечо. – Тебе тоже плохо? Ты…
Слова не находятся, его бледность и эти пятна пугают меня, я невольно бегаю взглядом по всей белой аккуратной фигуре. Ищу следы побоев, ищу что-то, чем мог выразить сомнение или недовольство Илфокион. Не нахожу. Эвер опускает руки, смотрит на меня с нечитаемым выражением и качает головой. Нет, ему не плохо. По крайней мере, не в том смысле.
– Боюсь, это я виноват. Он мог заболеть из-за меня.
Между нами повисает молчание, за которое я ненавижу себя: слова Эвера – эхо моих мыслей на лестнице. Встряхиваю головой, надеясь от них избавиться, прийти в чувство, нашарить какое-нибудь опровержение, которое убедит нас обоих. Не успеваю.
– Ты ведь в курсе, да? Когда вчера мы гуляли по берегу у портала, недалеко от нас упала мертвая птица, и он взял ее в зубы, чтобы показать эдилу. У птицы был, кажется, раскрошен хребет, и я не знаю…
Эвер осекается, облизнув губы. В памяти оживает мрачное лицо Илфокиона и его слова, что-то из последних… Вот. «Будьте внимательнее и присматривайте за своим оружием и друзьями». Теперь я начинаю догадываться, откуда еще у тех слов растут ноги. Он-то уже осведомлен об инциденте в деталях, и наверняка его возмутило, что мой кот притащил в замок подобную дрянь, да еще в дни, когда у нас гостит посол доброй воли. Вот только…
– И что? – говорю немного через силу. При всей мерзости этой картинки она не складывается целиком. – При чем тут птица?
Кулаки Эвера сжимаются. Он смотрит так бессильно, что я едва это выдерживаю.
– Да при том, что она могла быть…
– Больной? – немного выдыхаю. – О боги, Эвер, если так, то ты меня успокоил. У Скорфуса иммунитет ко всем нашим недугам, включая мор. – Эвер открывает рот, но я не даю перебить. – Он может болеть только тем, чем обитатели Святой Горы, а они, насколько я знаю, не болеют вообще. Он справится, птица же из… нашего мира, нет? И успокойся, ты бы ему не помешал, даже если бы пытался. Если он хочет понюхать или потрогать какую-то дрянь, его не остановить.
Эвер смотрит удивленно, а я с радостью наблюдаю перемену: как в его глазах проступает облегчение. Но оно секундно, тут же взгляд снова гаснет.
– Уверена, что все так просто? Никто не отметал вариант с его помощью мне…
«Что бы он ни сказал тебе, он ошибается», – слова всплывают в памяти вовремя. Невольно я в который раз восхищаюсь дальновидностью Скорфуса и его… добротой, пожалуй? Догадывался ведь, что Эвер придет к подобным мыслям и в очередной раз обвинит себя во всех грехах. И захотел это предотвратить. Если бы еще не уточнение про уязвимость…
– Он не считает, что ему чем-то повредило Подземье, это мы обсудить успели. – Стараюсь произнести это как можно тверже. – Поэтому не переживай, в конце концов, это он полубог, а не мы. – Это получается добавить почти шутливо, и уголки губ Эвера все же дергаются. – Давай не будем пока переживать и посмотрим, каким он проснется. А там разберемся.
Удивительно… я успокаиваю Эвера, не он меня, как всегда в моем детстве. Осознаю это запоздало, осекаюсь, и между нами снова повисает молчание, в котором мы просто стоим друг против друга. Я чувствую его взгляд, но сама упрямо смотрю только на его губы. Мне опять некстати вспоминается лишнее, то, от чего колени предательски подгибаются, и я повторяю вчерашний импульсивный жест – упираюсь ладонью в стену возле головы Эвера. Предсказуемо он пытается отпрянуть в противоположную сторону, не говоря ни слова.
– Боги. – Все же встречаюсь с ним глазами и, упав в их бирюзу, сама растягиваю губы в неловкой улыбке. – Нет, нет, не бойся, я не буду больше тебя целовать, мы вроде убедились… – запинаюсь, смеюсь, – кстати, да, мы ведь убедились, о чем вообще речь! Скорфус точно слег не из-за тебя, Эвер, с ним ты не контактировал так тесно, как со мной, а я-то здорова, и…
Ну дура, просто дура, как я еще могу себя назвать? Дура с грязным языком и не менее грязными мыслями, иначе почему я хочу упереть в стену и другую руку, чтобы он не сбежал? Но я только сжимаю ее в кулак, а спустя мгновение опускаю и вторую: беги куда хочешь, ладно, я переживу, я заслужила. Продолжаю как можно тверже:
– Нет. Неважно. Так или иначе, я правда не сделаю больше ничего лишнего, и прости, пожалуйста, за вчерашнее. Для меня это… обычно.
– Целоваться с монстрами? – Тихий, мягкий голос пробирает до мурашек.
Проклятие. Горло пересыхает. Какой же он красивый, несмотря на усталую бледность и слишком серьезный, пытливый взгляд исподлобья. По этим скулам хочется провести и порезаться; в эти волосы – запустить пальцы, сжать, просто чтобы убедиться: настоящие. Как всегда, идеален, словно скульптура времен Го Мэриса, одна из тех, которые даже боги не гнушались украсть, желая украсить свою Гору. Зато я наверняка похожа на взмыленную фурию, от которой те самые боги разбегутся с воплями.
– Не думать о последствиях, Эвер. И не учитывать важные обстоятельства вроде того, что я тебе отвратительна.
Произнести последнее стоит усилия, но я это делаю – и, к моему удивлению, его глаза взблескивают. Он весь подается ближе, я вижу, как приоткрываются губы, вижу слабое движение руки, словно потянувшейся к моему кулаку, но все-таки отдернувшейся. Порыв мимолетен: Эвер снова откидывается назад, прижимаясь к стене затылком и лопатками. Понял, что я все же не заслуживаю жалости. С губ слетает только:
– Это не так.
– Серьезно? – Вздохнув, я сама прячу руки за спину и мужественно делаю шаг назад.
Неважно, ответит ли он, я себя явно плохо контролирую. Боги знают, что накатит на меня сейчас, когда его ресницы сомкнуты, подбородок вот так приподнят и моему взгляду слишком открыта шея – мраморно-бледная, без единой родинки, но со слабыми розоватыми следами хлыста. Проклятие… К счастью, тут он открывает глаза и нарушает тишину: