– Буду, спасибо. – Клио потупляет глаза. В ее тоне звенит вина, но трудно сказать за что – за общение с чайками или все же за другое. – Прости, у вас просто так… привольно. Я почувствовала себя счастливой. И, наверное, немного увлеклась.
Как легко она признается в чувствах. Все эти «счастливой», «глупой», она словно вообще ничего не стыдится, и, судя по дрогнувшим губам Орфо, для нее это так же удивительно, как для меня. Мы совсем другие, все вокруг нас другие. И кажется, это даже не вопрос принадлежности к разным народам: не скажу, что знакомые мне игаптяне потрясали открытостью, скорее, наоборот, это довольно замкнутые, хитрые люди, под стать своим монолитным домам и гробницам.
Орфо часто-часто моргает, не скрывая замешательства, я тоже ощущаю неловкость.
– Ты что, это же здорово, – наконец с новой неуверенной улыбкой изрекает она. – Я рада! Мне такого чувства очень не хватает.
Теперь я опускаю глаза. Мне тоже, но я не найду мужества признаться, хотя бы потому, что я свободы и безмятежности уж точно не заслуживаю. Дыхание перехватывает от новой непрошеной мысли: а Орфо? Имеет ли она право жаловаться на…
Ответ жжется. Имеет. Конечно, имеет. При всех непрощенных обидах я не смею, просто не смею забывать, что стало прологом нашей трагедии. Не волшебство, а четыре трупа на песке, вот же они, вот: стоит повернуть голову, и они будут лежать по правую руку от нас, правда, почему-то в ряд, а не крестом. Кирия, Гофу…
– Эвер? – окликает Орфо.
Я поворачиваю вправо голову. Четыре продолговатых, утопленных в песке валуна правда напоминают тела, а вокруг них растут мелкие россыпи маков. Но все-таки это лишь камни.
– Все в порядке. – Я улыбаюсь под ее обеспокоенным взглядом. Только не спрашивай, молю, ничего не спрашивай.
– Не спи. – Ее пальцы вдруг сжимают мои, ладонь соприкасается с ладонью. Осторожно. Успокаивающе. – А то мы никогда не дойдем. – Ее большой палец гладит тыльную сторону моего запястья. Я не вырываюсь, скованный внезапным теплом, но старательно избегаю взгляда наблюдающей за нами Клио. Орфо улыбается ей уже без тени угрозы, медлит, а потом, выпустив мою руку, все-таки вручает мне корзину. – Твоя очередь. А нам надо пошептаться. Топай.
Все-таки эти словечки, у которых даже тон скорфусовский… «Топай». Но я покорно иду, а Орфо, взяв за руку уже Клио, делает все, чтобы обогнать меня. Не могу не тянуть шею раз за разом: подспудно боюсь услышать шипение, а в нем: «Не смей прикасаться, он мой». Я же умру от стыда, не только за себя, но и за нее. До хруста сжимаю ручку корзины, напрягаю слух, но две принцессы, ушагавшие уже на приличное расстояние, вряд ли ссорятся. Орфо действительно склонилась к уху Клио, приобняв ее за плечи, и горячо, быстро говорит. Клио сосредоточенно слушает. Бегло оборачивается, шлет мне теплую улыбку. Кивает. Что-то отвечает, и Орфо тоже улыбается в знак одобрения. Они снова берутся за руки – и несутся вперед, туда, где за невысоким утесом, искрошенным от времени и поросшим развесистыми смоковницами, светлеет наша цель. Я намеренно замедляю шаг еще немного. Пусть. Пусть Клио увидит это первой.
Оглядываюсь, проверяя, как там целеры. Нормально: идут ближе, чем прежде, но все так же разговаривают, пересмеиваются, соприкасаясь плечами и запястьями. Задумчиво цепляюсь за них более внимательным взглядом, ловлю взаимные улыбки. Между ними явная идиллия, но на очередном шаге Ардон вдруг рушит ее, ощутимо, хрустко ударив Рикуса по спине и проворчав: «Не горбись!» Физалец, тоже что-то буркнув, расправляет и так ровные плечи, но стоит боевому товарищу снисходительно кивнуть и пройти чуть вперед, – легонько пинает его.
– Эй, ты! – Ардон прыжком оборачивается, темные глаза сердито сверкают. Рикус фыркает и строит ему гримасу, одновременно разводя руками – мол, смотри, зато спина прямая. – Сущее дитя… давай, давай, шевелись.
Про себя усмехаюсь: не были бы такими разными, решил бы, что братья, старший и младший. Может, сводные? Неловко кашляю, и они, все-таки заметив мой взгляд, спешно отвлекаются.
– Вы в порядке? – спрашивает Ардон с почтительным физальским жестом: стукнув ладонью по трезубцу на доспехе. – Что-то нужно?
Он выглядит невозмутимым, даже не потирает зад, а Рикус и вовсе улыбается, еще шире, чем прежде, напоминая довольного коня или осла. Улыбка, пожалуй, слишком яркая. Думаю, спина его, даже сквозь торакс, почувствовала тот удар, а слова «не сутулься» он просто ненавидит.
– Может, понести вашу корзину? Там, кажется, ведь еда… – предлагает он. Его чистый, приятный голос чуть звонче, чем можно ждать.
Ардон закатывает глаза, снова что-то ворча. Отказавшись, я отворачиваюсь, а чувствую себя… пожалуй, даже уютно в этой странной разношерстной компании. Намного лучше, чем мог предположить. Может, и не зря я согласился на прогулку, хотя это и стоило усилия. За спиной возобновляется тихий говор. Поколебавшись, решаю все-таки сказать то, что не сказал Орфо:
– Мы почти пришли. Это важное место для гирийского народа. Надеемся… вам понравится.
– Знаю, – отзывается вдруг Рикус, и тон его иголкой впивается мне в сердце. – Хотел его увидеть. Давно. В том числе поэтому и напросился.
– Что там? – тихо уточняет Ардон, который, в отличие от товарища, к поездке явно не готовился: по пути я уже замечал, с какой опаской он смотрит на некоторые блюда, продающиеся на центральном рынке, и как удивил его, например, новый наряд госпожи.
Они начинают шептаться. Я прибавляю шагу, ныряю в кружевную тень, но вскоре смоковницы, спускающиеся до самого пляжа и дружелюбно шелестящие широкой нежно-зеленой листвой, остаются позади. А прячущаяся за ними прекрасная белая скала, первая в длинном мраморном карьере, открывается взгляду.
Не просто скала.
Десятки фигур в человеческий рост выбиты в ней; вся ее видимая сторона – это люди: мужчины и женщины, старики и дети, в доспехах и туниках, в платьях и в лохмотьях. С мечами, камнями и палками, с цепями на шеях и запястьях. Разные, но их объединяет одно – зримая устремленность вверх: запрокинутые подбородки, простертые руки. Они словно лезут к небу – по мрамору и друг по другу. Лезут упорно, лихорадочно, а если приглядеться, можно различить среди живых мертвецов. Их руки уже ослабли, позы обмякли, лица опустели, но они все равно остаются в движущейся горе. Чтобы стать ступенью для тех, чьи сердца еще бьются.
– Боги, – шепчет Рикус за спиной. С ужасом. Благоговейно. Я еще прибавляю шагу, надеясь, что целеры последуют за мной. Лучше им ничего не пропустить. Ведь что-то… будет?
Орфо и Клио уже замерли впереди, вскоре я тихо останавливаюсь в паре шагов от них. Клио задрала голову, мечется взглядом по фигурам, наверное, поражаясь тому, как это сделано. Вряд ли она видела подобное. Вряд ли то, что она слышала об этом мемориале, хоть вполовину передавало его суть. Масштаб. Количество деталей. Свист ветра меж рук и голов, игру света на вырезанных прядях, пальцах, клинках, складках туник. Скорбь и ярость, ненависть и надежду, столкнувшиеся в камне и на лицах. И пустоту. Оглушающую, ослепляющую пустоту там, на самой-самой вершине, к которой стремятся люди. На узкой каменной площадке нет никого и ничего, кого или что можно было бы назвать венцом композиции, только растет тонкая хрупкая олива. Сколько я ее помню – а она здесь восемь лет, появилась лишь чуть раньше, чем я сам, – она не выросла ни на полпальца, но неизменно зеленеет и плодоносит.
– Понимаешь? – Голос Орфо немного охрип. Несомненно, она спланировала все это или что-то подобное, но и она не может совладать с чувствами. Никто не мог, никогда. – Да?
– Отсюда, – одними губами шепчет Клио, не отрывая глаз от деревца. За моей спиной тихие шаги: целеры подошли. Тоже все слышат и смотрят.
– Да, – отзывается Орфо. – Но, конечно, мы не стали ее высекать. Нравится?
Противоестественное слово, такие вещи не могут «нравиться» или «не нравиться». Поняв это, Орфо неловко кашляет и явно собирается сама себя поправить, но не успевает.
– Красиво, – шепчет Клио, снова бегая глазами по фигурам. – Сколько их?..
– Надо смотреть план! – Орфо смеется нервно, скорее просто пытаясь разбить звонкую тяжесть момента. – Только скульптору, Тонтусу Гадусу, известно. Он, знаешь, был гений, но не так давно его переехала телега, когда он задумался посреди улицы о каком-то новом шедевре. Была у него такая привычка – застывать столбом и фантазировать о своих громадах…
– Нет, – сдавленно прерывает Клио и поводит рукой вперед. – Сколько реальных?
– О. – Орфо выдыхает. Наверняка кусает щеку по своей привычке. – Никто не знает точно, Клио. Но много. Намного больше. Вряд ли хватило бы на весь карьер, но…
– Мне так жаль, – снова обрывает Клио, сгорбившись, точно мемориал давит на нее. – Боги, как жаль. Ужасно. Несправедливо. Неправильно.
Мне тоже. И я почти уверен: теперь посол доброй воли точно не уедет, не добившись хоть чего-то; никакие братья, отцы и патриции не переубедят ее. Орфо бегло оборачивается. Ее губы скорбно сжаты, но в глазах то, чего я и жду, тень гордого удовлетворения, совсем, совсем незаметная. Она знает, что делает со впечатлительной девчонкой, а впрочем… этот мемориал, скорее всего, впечатлил бы даже Гринориса. Если бы Гринорис хоть раз после заключения мира не побрезговал приехать в Гиргамос и посмотреть бывшим врагам в глаза.
– Тех, кого мы сейчас зовем Легионом короля, были сначала сотни, потом тысячи, потом десятки тысяч, – тихо рассказывает Орфо. Они с Клио проходят вперед, к нижним фигурам. В этом ряду особенно много молодых. – Они начали выходить на улицы сразу. Они не хотели воевать, не понимали, что ма… королева Валато хочет от вас, ведь наши пути разошлись еще три поколения назад. – Орфо кидает новый взгляд на меня, на подошедших ближе целеров. – Увы. У нее была поддержка, ведь прежде ее очень любили, она была лицом семьи, а главное – исконным правителем, отпрыском прежнего короля, папа же –