– Так тоже не пойдет, – шепчу, с трудом оторвавшись от его губ.
Ему идет эта темнота в глазах, то, как они расширяются, когда я сжимаю руку. Веду плавно. Еще раз. Снова. Расслабляю кисть, сжимаю снова – знаю, это ощущается как сокращение мышц, жаркое и жадное. Теперь вздрагивает он, хватает воздух губами. Щеки наконец окрашивает слабый румянец. Проклятие, как мне нравится это зрелище.
– Орф…
Мои пальцы прижимаются к его рту, снова ведут по груди. По шрамам, как можно осторожнее, словно это – интимнее всего прочего. Может, и так. Часто дыша, он касается носом волос на моем виске, словно прячась от слишком жгучего взгляда. Но ничего не может сделать со своим телом. С дрожью мышц. С этой горячей твердостью под другой моей ладонью.
На его лице все еще следы моей крови. И боюсь, мы так жмемся друг к другу, что в ней будет и его белая одежда. Так и есть. Уже. Красные подтеки на расстегнутой рубашке, красная полоса – прямо там, на поясе, но не похоже, что он заметил. Я тоже забываюсь быстро – стоны и пульсация под моей ладонью сводят с ума; сама я, кажется, горю – от все более настойчивых, ритмичных, но все еще нежных движений его пальцев. Он… даже вот так, в исступлении, он будто чувствует меня. Не то чтобы у кого-то получались со мной такие вещи – всегда было либо слишком рвано, либо слишком грубо. Не так. Не словно наши тела существуют как горячая, пульсирующая, слепящая звездная система. Могу ли я так же хорошо чувствовать его? Или?..
Быстрее – это уже нужно мне самой, я неосознанно подаюсь навстречу его пальцам, раз за разом. От очередного движения моей ладони он стонет так, что горячий узел внизу живота становится просто раскаленным. Ловлю его губы своими, скольжу языком по передним зубам. Секунда, две, пять… он вздрагивает, выдыхает – и я чувствую влажное тепло на пальцах, чувствую волну по всему его напрягшемуся корпусу и бедрам, чувствую, как она проникает в его кровь. Мягко провожу второй рукой по спутавшимся волосам – не вытирать же об них эту. Быстро… хотя нет, не очень. И так или иначе, ожидаемо, учитывая… сколько лет в пещере? Монстр-то вряд ли… и даже если… о нет, про это я думать не хочу, хотя даже эта омерзительная фантазия ничего не может со мной сделать. Эвер хрипло выдыхает, и меня опять пробирает до костей – этим звуком, теплом между шеей и плечом, дрожью. Жаль, я едва вижу, что делала с ним. Жаль, опустить глаза сейчас – это выставить себя еще большим… сатиром, чем я есть.
Он снова касается губами моих губ – настойчивее, лихорадочнее. Его замершие пальцы скользят в меня снова – ровно так быстро, как нужно, еще раз, еще. Я слушаю его дыхание, я неосознанно подаюсь навстречу последнему толчку – и приходится стиснуть зубы, чтобы никто не ринулся к дверям на мои крики. Руками впиваюсь в его рубашку. Дрожу, и это самая приятная дрожь за всю мою жизнь. Боги… не думала, что это ощущается так. Стремительным полетом на Святую Гору и падением с нее, диким пульсом и жаром, в котором я словно… забыла о царапинах, о ломящих мышцах, обо всем? Правда, спина, шея, плечи, нывшие прежде, утихли. Если не считать эту разнеженную слабость, я почти полна сил. Снова. А может, и как никогда. Да что это?
С усилием разжав руки, открыв глаза и чуть поведя головой, я ожидаемо вижу все ту же кровь, и на постели, и на чуть отстранившемся Эвере, и на своем задранном платье. Чувствую ее вкус на губах – мои ведь были в трещинах еще недавно. Беспокоит меня и легкий озноб, но что-то во мне явно поменялось. Что-то… Шевелю пальцами, плечами, языком – остальное все еще под теплой волной спадающего возбуждения, шевелиться не желает. Не понимаю.
– Орфо. – Шепот Эвера хриплый. Вновь подавшись ближе, он касается левой рукой того места на моей щеке, которое прежде обошел даже поцелуем. – Ты, кажется… регенерируешь.
Регене… в смысле раны заживают сами? От этого? Ох… Его голос звенит потрясением. Он гладит и гладит мою скулу, мягко, но все же так, будто изучает анатомическое пособие, а я лишь опять смежаю веки, отрешенно прислушиваясь к себе. Предположение не вдохновляет. Скорее наоборот. По крайней мере, сейчас, когда голова занята совершенно другим.
– М-м-м… – все, что я могу ответить, наконец посмотрев на него. Он, лежа рядом, вглядывается в меня теперь с беспокойством: не мог не среагировать на тон. – Здо-орово. Может быть… понятия не имею. Плевать.
– Так что, и раньше было? – Похоже, так просто он тему не оставит.
Медик и есть медик, даже недоученный, такое ведь и должно быть ему интересно. А вот мне нет. Все меньше и меньше. Он хмурится: возможно, моя реакция его удивляет, но я как раз отлично понимаю ее причины. Я уже не ребенок, дивящийся чудесам. Когда-нибудь я перестану спотыкаться о новые уродства, которыми одаривает меня метка, но нет, не сегодня. И тем более все выглядит диковато, учитывая, что это далеко не первый мой…
– Не замечала, – почти отрезаю, отпихивая непрошеную мысль и жар осознания в груди. – Знаешь, живу не настолько бурной жизнью. Я тебе не сатирка какая-нибудь, а все-таки принцесса.
Долбаная. Это он пропускает мимо ушей, продолжает хмуриться, и невольно я щетинюсь, добавляя:
– Еще скажи, что тебя это пугает. Тебе ли не знать, что во мне есть вещи похуже.
Но он сразу качает головой, а потом и потупляет глаза. «Меня пугает другое», – говорит его взгляд и особенно – внезапная краска на щеках, закушенная губа, нервное движение: ого, он пытается застегнуть на себе хоть что-то, а пальцы не слушаются! Спохватился: э-эй, о чем вообще мы говорим после того как… как… Больше не злясь ни на себя, ни на него, я кашляю, чтобы не усмехнуться: усмешка просится. Но я не знаю, как он ее воспримет, не знаю, как бы восприняла сама, учитывая все обстоятельства. Только бы не как торжество. Только бы не как что-то вроде: «Ну все, я затащила тебя в постель, а значит, теперь ты точно обязан помочь мне со всем этим коронационным кошмаром. Как минимум сделать все, чтобы я его пережила». Нет же, нет… я ведь думаю о другом, как ни страшно. О том, что «Смотри, с тобой мои раны заживают сами» напоминает признание в любви. Или даже в чем-то большем, в чем-то божественном. Правда… стойте. Регенерация… за счет чего? Омерзительное подозрение похоже на липкий плевок в лицо. Даже подкатывает тошнота, холодеют пальцы, и я резко поднимаюсь на локте.
– Как ты себя чувствуешь? – Надеюсь, он поймет, к чему я веду таким упавшим голосом.
– Ребра все еще целы. – Эвер слабо улыбается, оставляя одежду в покое. Нет, не понял. Быстро облизываю губы и все же произношу вслух как можно небрежнее:
– Ну ладно, отлично, и, кстати, надеюсь, силы на эту регенерацию я не выпила у…
Это ведь возможно. Даже вероятно. Волшебство – не дар, это лишь набор способов болезненно расправляться с другими людьми. Или хотя бы поганить им жизнь. С меня станется. С трудом борюсь с желанием протянуть к Эверу руки. Ну… пощупать его, что ли? Нет, не в этом смысле, но хотя бы лоб и пульс!
– Нет, что ты! – Он правда выглядит удивленным. Примерно пару секунд. Тут же ладонь ложится на мою скулу уже иначе, без изучающей настороженности, нежно и бережно. Я едва сдерживаюсь, чтобы не вцепиться в бледную кисть, кусаю вместо этого щеку. Но судя по утешающему голосу, он все заметил и понял. – Это… скорее всего, что-то в твоей метке. Точнее, в тебе.
– Что, розмариновая карамель? – Пытаюсь засмеяться в голос, но не получается, почему-то – никак. Может, слова даже звучат жалко, будто я готова плакать.
– Нет. – Взгляд Эвера становится строгим, и только тогда я расслабляюсь: он, похоже, искренне не разделяет моих опасений. Даже опять склоняется близко-близко. И я подаюсь навстречу сама. – Послушай. Ты сегодня потратила очень много сил. Перестань.
Он не поясняет, что именно я должна перестать, но этого и не нужно. Может, он прав. Карамель – значит, карамель. Он же не стал серым и не рухнул в изнеможении, даже на щеках играет этот сумасшедший румянец, и глаза блестят ярче, чем обычно. Все… в порядке?
Мы лежим какое-то время в молчании, рядом, а потом я подрагивающими руками начинаю оправлять одежду. Я все еще горю, как минимум лицо. Ощущения тоже сильные, их не убила даже спонтанная тревога, смешанная с омерзением к своему дару, и на регенерацию заряда бы хватило. Его пальцы… ох… нет, не стоит сейчас думать о том, о чем я думала, когда он только начал. Это чересчур, даже для сатира, в перерывах между оргиями они как минимум плещутся в водопадах и поедают подмерзший прошлогодний виноград. Кстати, о водопадах…
– Примешь со мной душ? – Это точно меня отвлечет. От всего и сразу.
Судя по его приподнявшимся бровям и приоткрывшимся губам, он удивлен.
– Ну… – Все-таки усмехаюсь. Не знаю, портит ли меня общение со Скорфусом или слова правда так и просятся: – Раз тебя так огорчило, что в первый раз твое место заняла Клио.
Он переваривает фразу несколько мгновений. Потом глухо рычит и быстро утыкает лицо в подушку. Ну… как минимум больше он не будет волноваться: безумие на месте, все вернулось на круги своя. Смеясь, жмусь к нему и дергаю за рубашку на плече.
– Нет, нет, не заняла, я ее не привлекаю; думаю, ей найдется, с кем…
Запинаюсь, быстро прикусываю язык. Даже не оттого, что Эвер стонет, и в этот раз возмущенно-страдальчески. Просто сквозь теплую пелену, сквозь дикое пламя последних… скольких там… пятнадцати, двадцати минут?.. пробиваются отголоски нашего разговора. Не с ним. С ней. Ее тихое «хотя бы поговорить». Цветок в медальоне. И прямо в эту секунду я спонтанно, необъяснимо чувствую что-то вроде стыда. Нет, наверное, не за то, что после такого глубокого разговора тут же помчалась «заваливать» Эвера – я ведь не знала, что я… он… мы правда завалим друг друга. Но определенно мне стыдно за то, что я полощу имя Клио в омерзительно пошлом контексте. При человеке, который все равно не любит такие шутки.
– И вообще забудь, – выдыхаю почти лихорадочно. И тут же обжигаюсь о его внимательный взгляд. – Эвер, я нормальная. Я не кидаюсь на людей, которые нравятся мне как друзья. И не как друзья…