– Так, очнись. – И все-таки Скорфус, к моему облегчению, наконец снова улыбается. – Я на это не подписывался. Королевский кот – да, король – нет, не говоря уже о том, что я не собираюсь жениться и заводить потомство, а без этого в вашем деле никак. – Он тихо вздыхает и щурится. – Хм. Не видь я, что творится с твоей крышей, я даже решил бы, что ты издеваешься.
– С крышей?.. – От горечи в его тоне мне и самой как-то… горько?
– Неважно. – Одним плавным, перетекающим движением он садится, вторым – раскрывает крылья.
Надоело, ясно. Я тоже нехотя сажусь и заставляю себя встретить его взгляд. Я боюсь всего, что могу услышать, боюсь всего, что только что заявила, боюсь… этой новой, унылой, еще более неадекватной, чем прежняя, себя. Что со мной? Может, боги предупреждают, чтобы я даже не пробовала подходить к трону? Лишают последних мозгов? Но что тогда мне делать, кому его отдавать? Кому, если даже мой кот, мой долбаный кот с амбициями башенного размера…
– Слушай, человечица. – Может, Скорфус что-то читает в моем взгляде. Улыбается он уже теплее, и я тоже растягиваю дрожащие губы. – Выше нос, ну? И давай без опрометчивых выходок, в том числе с преемниками. Возможно… – он переводит взгляд на ландыши, трогает лапой ближний, наблюдает, как цветки тихо качаются, – есть способ немного повлиять на правило безгрешности. Точнее… подстраховаться. Но я должен подумать.
Я, потянувшаяся было его погладить, замираю. Он больше не смотрит на меня и кажется скорее растерянным, чем воодушевленным. Крылья и хвост подрагивают. Не похоже, что он собирается что-то объяснять. Может, ему пока и нечего, а может, он боится, вдруг я опять отвечу какой-нибудь несусветной глупостью, но я не могу просто сделать вид, будто ничего не слышала. Я слышала. И вся сжимаюсь внутри. Но я запрещаю себе даже тень надежды, ведь обмануть богов – это не то что обмануть законников. Вряд ли его план правда… план.
– Так. – Кажется, я даже затаила дыхание. – Что требуется от меня? Выпить вдвое больше яда, лечь на угли?
Он все-таки поворачивает ко мне голову, и клыки снова взблескивают в ухмылке. Которая, впрочем, почти тут же гаснет.
– Нет, ничего нового. От тебя не требуется ничего, кроме ясной головы и понимания, что ты заслуживаешь права на жизнь. От твоего двуногого, впрочем, тоже… – Скорфус шумно вздыхает. И вдруг смеется, сухо и фальшиво. – Но увы. Вы, смертные, такие замороченные, такие душные, такие… самоеды. – Слово он будто выплевывает, с невеселой, почти пугающей улыбкой. А потом резко, черной молнией взмывает в воздух. – И что с вами делать?..
Его едва слышно. Почему тогда это так похоже на вопль отчаяния?
– Я… – Начинаю вставать. Дурное предчувствие, сменившееся было почти смирением, снова выпускает самые ядовитые побеги. Я не хочу с ним ссориться. Потому что он прав. – Скорфус, я стараюсь как могу! Правда! Прости!
Несколько мгновений он молча качается перед моими глазами. Я надеюсь, что он ответит. Я все больше убеждаюсь, что этого не будет и что я не надумала.
Он избегал меня в эти два дня, а может, начал раньше. Не просто так. Сглатывая, я протягиваю руку, но он отлетает подальше и, прежде чем я бы сломалась, прежде чем запросила бы пощады и прямоты, как ни в чем не бывало подмигивает. Его глаз кажется ярче солнца.
– Ладно, бывай, все путем. Встретимся в обед! Хвост трубой!
И он улетает, прежде чем я бы хоть пошевелилась. Против солнца – не получается даже проследить, где именно он пропадает, за какой из крыш. По пути назад, в обитаемую часть сада, я еле передвигаю ноги и уже не забочусь об улыбках. Немногие гости провожают меня взглядами, но, пожалуй, пусть думают что хотят. Я занята. Я пытаюсь понять, что, что, ради всех богов, сделала не так, если Скорфус… Скорфус. Даже не получается оформить во что-то внятное внутренний крик. Скорфус что? Обиделся? Разочаровался во мне? А может, заревновал, привыкнув, что, кроме него, у меня никого нет? Но когда он рядом, он вроде ведет… вел себя до сегодняшнего дня обычно. Просто он рядом все меньше. Я даже не помню, когда в последний раз слышала его нежное «душнила!» в свой адрес.
Думая, миную сад почти незаметно для себя. В атриуме, где в креслах сидят некоторые гости, вспоминаю, что хотела попить, и подхожу к фонтану. Зачерпнутая вода солоновата. Скривившись, просто взбрызгиваю лицо и, все не выныривая из уныния, иду к лестнице. Поднимаясь, бегло оборачиваюсь. С удивлением понимаю: меня жутко раздражают наши парадные портреты. В конце концов… зачем они? Им самое место вдоль лестницы, среди других, или в каких-нибудь залах. Хотя… если уж оставлять, натюрморт, заменяющий маму, точно нужно убрать. Может, повесить хотя бы портрет Скорфуса? Почему нет, это точно кого-то впечатлит. Пока что этот труп кабана, соседствующий с нашими лицами, выглядит…
Чудовищно.
Я спотыкаюсь и чуть не падаю: похоже, путаюсь уже в собственных ногах. Вздохнув, отворачиваюсь, перехожу на бег. Давай, взбодрись, Орфо. Скоро обедать, и если постараешься, ты еще успеешь принять прохладный душ. И переодеться во что-нибудь более легкое и красивое.
И разбудить Эвера.
Хм, а почему не переставить некоторые пункты местами? Бежать сразу становится легче.
В нашем коридоре все еще полно целеров, и у ближайшей пары я спрашиваю, видели ли они моего гасителя. Солдаты качают головами, и, расспросив их на расплывчатую тему «каких-нибудь недоразумений и неприятностей на этаже, из-за папы», я иду дальше – к двери Эвера, пока еще плотно затворенной. Нет, запертой. Ручку я тяну впустую; убедившись в этом, осторожно стучу в створку. Тоже надо было действовать в обратном порядке. Ну ладно.
На второй или третий стук я слышу с той стороны стон, а затем сонное:
– Да-а-а?.. – звучит почти страдальчески.
– Эвер, – прокашливаюсь, зову чуть громче, отгоняя внезапную нежную дрожь: глупая часть меня просто не может дольше ждать встречи. – Эвер, привет, ты там как? Тоже проспал?
Судя по недолгой тишине, он какое-то время возится, выискивая часы и пытаясь разобраться в стрелках. Усмехаюсь про себя: спросонок это всем дается с трудом. Наконец то ли у него получается, то ли он все понимает по солнцу, но до моих ушей доносится по-прежнему страдальческое:
– Входи, можешь открыть дверь, как ты умеешь.
То есть волшебством. То есть он не в силах встать, соня… зато хочет видеть меня. Я сосредотачиваюсь, шевелю правым запястьем и быстро слышу сухой лязг отъезжающего засова. Теперь ручка поддается, и я ныряю внутрь, скорее прикрыв дверь за собой. Не сомневаюсь, целеры наблюдали за мной с любопытством. Ну… надеюсь, хотя бы не подойдут ближе погреть уши. А впрочем, мы с Эвером не собираемся заниматься чем-либо предосудительным.
Не собираемся же? Нет, нет, некогда, и я не так чтобы в настроении.
В комнате прохладно – намного прохладнее, чем в коридоре, хотя все тот же зной должен бы сочиться сквозь открытое окно. В ярком дневном свете Эвер лежит, наполовину спрятав лицо в подушку, и наблюдает за мной из-под полуопущенных ресниц. Беспорядок на его голове, смявшаяся рубашка, эта общая растерянность, плавно перерастающая в искреннее беспокойство, заставляют меня расплыться в улыбке. Даже тревоги из-за Скорфуса немного отступают.
– Сколько я проспал? – хрипловато спрашивает Эвер то же, что спрашивала в пустоту я, едва продрав глаза. – Боги, да как я мог…
– Пора обедать. – Слегка пожав плечами, иду к нему и, убедившись, что он не против, присаживаюсь на край кровати. Борюсь с желанием провести по его спине, запустив руку под рубашку. – Мы уже начали волноваться, как ты там. Рикус еще что-то такое сказал…
На последней фразе Эвер поднимается на локте, встряхивает головой, и я осекаюсь: замечаю кое-что довольно странное. Его белая рубашка… судя по синей волнистой вышивке на вороте, она повседневная, это не одежда для сна, да и ткань грубовата. Хмурюсь.
– Что тебе сказал Рикус? – Тон Эвера из сонно-бесцветного мгновенно становится настороженным. Да. Что-то не то.
– Что… ты, скорее всего, будешь долго спать? – Пытаюсь припомнить подробности. Да, как-то так. Колеблюсь, пытаясь подступиться к тому, что меня не касается, и наконец все же подступаюсь, максимально дурацки: – Так, я ревную… а ну рассказывай, чем ты занимался в ночи? Или вы вместе занимались?!
Я надеюсь, что он смутится, отобьет мою атаку шуткой – в общем, среагирует как-то так, чтобы у меня не прибавилось желания провалиться сквозь землю. Увы. Не улыбаясь, он некоторое время просто смотрит на меня, потом садится, отводит назад волосы, и я замечаю еще пару неприятных деталей. Синяк на скуле – словно от удара кулаком. Такой же на запястье – будто его кто-то с силой хватал. Да и гематомы на ребрах заметно потемнели со вчерашнего дня.
– Это еще что? – Запинаюсь, облизываю губы и начинаю лихорадочно озираться. – В ванной комнате мазь или где? Эвер, что произошло?
– У меня… были кошмары, ничего нового, – лаконично отзывается он, свешивая ноги на пол и начиная стаскивать мятую рубашку. Морщится от боли. Я решаюсь помочь. – Не беспокойся, я сейчас все смажу. Это ерунда.
– При чем тут кошмары? – Я осторожно беру его за руку, все больше убеждаясь: темный след вокруг запястья – от чьих-то пальцев. Сильных пальцев. – Я бы поверила, что ты ушиб лицо, свалившись с кровати, но…
– Мы тренировались с Илфокионом, – вздохнув, нехотя сообщает Эвер. – В оружейной. И он несколько увлекся, похоже, впал в раж берсерка. Но все обошлось.
Опять он! Сама не замечаю, как сжимаю кулак, а зубы стискиваю до скрежета. С таким бы рвением он следил за солдатами! Хотя он, наверное, и следит, вон как их стало много…
Постойте. Из старших целеров я сегодня видела только Карифира, его помощника. Он расставлял последние посты, когда я проснулась, и он сказал, что начальнику нездоровится. Но я, конечно, не придала этому значения, решив, что Илфокион переел любимых мидий. Или, учитывая все, чему он подверг Клио и парней, не хочет лишний раз показываться физальской делегации. Или наносит вечерний макияж с утра пораньше, чтоб ему…