– Я его убью! – сетую я, грустно переплетая пальцы с пальцами Эвера. Просто в голове не укладывается: как… как можно было так с ним поступить? Вроде Илфокион его даже в каком-то смысле любил. Как минимум всегда уважал и жалел.
Он примирительно улыбается, не отнимая руки и заглядывая вдруг мне в глаза. Как в детстве. Совсем. Да, это одна из тех улыбок, после которых маленькая я не могла больше рвать, метать и сшибать с деревьев апельсины. Но я уже взрослая и не понимаю, стоит ли верить ей. Так же он ведь улыбался в день, когда стал Монстром, – прежде чем уйти гулять на побережье.
– Не беспокойся. Зато я добыл себе новую перчатку. – Он кивает на стол, медлит и все же прибавляет: – В случае чего хотя бы попытаюсь защитить тебя.
Защитить меня. Я остро вспоминаю наш вчерашний разговор, вспоминаю его погасший взгляд и поскорее улыбаюсь. Не знаю… нет, дело не в том, что я не верю в способность Эвера это сделать, верю, еще как, другой вопрос – как бы нам, если падение из окна действительно имеет причину, не пришлось столкнуться с чем-то, от чего не помогут ни его когти, ни Финни, ни мое волшебство. А все равно… все равно это удивительно приятно слышать.
– Знаешь, я очень ценю, что кто-то хочет это сделать, – отзываюсь я и, сама того почти не осознав, опускаю голову ему на плечо. – Спасибо.
Только бы не отстранился… нет. Прикрываю глаза, вслушиваясь в саму себя, чуть крепче стискиваю пальцы и, после некоторого промедления, все же спрашиваю:
– Что тебе снилось?
– Чудовища. И мертвецы. – Слова, простые и отрывистые, заставляют озноб пробежать по позвоночнику, пусть я примерно их и ожидала. – Я очень устал.
Слова Скорфуса оживают в памяти. Услышь он тон этого «я устал», наверное, повторил бы то, что и сказал среди ландышей. Что все сложно. Чудовищно. Что до ясного ума, способного на настоящее прощение, в которое поверит тигрозубый Арфемис, далеко. И, что, может, ужаснее всего… никакой вины Эвера в этом нет. Ему нужно не понять, что жизнью я исправлю больше, чем гибелью, он это прекрасно знает. Ему нужно просто выздороветь и отдохнуть.
– Прости. – В слове нет смысла, но оно срывается с губ само, и я почти готова отнять руку.
– Не надо. – Его пальцы нежно сжимаются. – Однажды это закончится. Все заканчивается.
Однажды это закончится. Не знаю почему, но и эти слова заставляют оцепенеть, похолодеть. Впрочем, знаю. Просто я уверена: они заклятие, они молитва, они с ним с детства. Может, он еще мальчишкой повторял их на корабле хозяина – под его поцелуями и всем, что их сопровождало. Наверняка повторял и позже, в темных пещерах, глядя, как убивает и пожирает людей Монстр. И… он был прав. Все заканчивалось. Просто слишком поздно. Так будет и в этот раз?
– Тебе станет легче, если я умру. – Это не вопрос и не обещание. Скорее попытка еще с одного угла заглянуть в туманную пропасть. Найти повод для… радости?
Теперь цепенеет он, и я слышу хруст пальцев – моих, его?
– Нет, конечно. – Он говорит твердо, быстро, так, что хоть немного, но теплеют ледяные тиски на моем сердце. – Нет. Но я…
«Я боюсь». Мне не нужно этого слышать. И этот тон даже хуже звенящей ненависти в «Я устал»: столько отчаяния и… нежности. Подняв голову, повернувшись, я целую его в щеку и обнимаю второй рукой за шею. Он возвращает объятие, и так мы сидим какое-то время, пока бриз из окна не ерошит наши волосы и я не замечаю, что кожа Эвера покрылась мурашками. Я отстраняюсь. Осторожно расцепляю пальцы и отвожу ему волосы за ухо, снова разглядывая синяк.
– Помочь с ушибами? – Я бы с удовольствием прикоснулась к нему пару лишних раз, но он качает головой. В принципе, понимаю: каждому из нас после пробуждения нужно время наедине с собой, и даже жаркие игры «в медика» его не заменят. – Ладно. Тогда приводи себя в порядок и заходи за мной. Поедим в саду, там уже стало потише. Если ты, конечно, хочешь с нами…
– Да, – мигом выпаливает он. Колеблется, словно думая что-то добавить, но сжимает губы. – Сейчас приду. И… спасибо, что разбудила? Уверен, у тебя и без меня было полно дел.
Запоздало понимаю, что это у меня есть причины его благодарить. Это ведь они со Скорфусом позаботились о том, чтобы дела – и гости – не свалились мне на голову. Но Эвер явно не собирается признаваться, что приложил к этому руку: может, считает это ерундой, может, ему просто не до благодарностей от меня или от кого-либо еще. Скорее всего. Когда у тебя проблемы со сном, многие вещи теряют ценность. Лучше позаботиться о том, чтобы на столе хоть были крепкий кофе и его любимая желтая малина, и вроде я это сделала.
– Не волнуйся, я уже все знаю о доброте замковых мышей и прочих обитателей, – тихо говорю я, встаю и, махнув ему, иду к двери.
Распахиваю ее резко, нацеленная кого-нибудь поймать с поличным, но целеров либо разморила жара, либо им просто все равно, чем я занималась. Они стоят в стороне, ближе к окну, явно надеясь, что оттуда повеет ветерком. Лица блестят, один из мужчин дышит ртом, и невольно я прислушиваюсь к собственным ощущениям. Действительно… чересчур душно. Особенно после комнаты Эвера. Там холод. Этот холод я бы даже назвала пещерным, впрочем…
– Вы в порядке? – осторожно спрашиваю я солдата, дышащего ртом, и он кивает, торопливо вытянувшись в струнку, а потом еще благодарит меня за заботу. – Сходите, попейте воды, вид у вас замученный.
В дальнем закутке каждого этажа у нас тоже есть фонтанчики – не такие большие и красивые, как лебеди в атриуме, но приятные и чистые.
Солдат благодарит меня еще раз и, кивнув товарищу, направляется в нужную сторону. Я иду в свою, открываю дверь и почти вваливаюсь в покои. Уф-ф-ф… очень странно, нет, дело явно не в расположении окон. У меня тоже не как у Эвера, у меня жарко, и я чувствую эту омерзительную соленую клейкость на лбу: волосы наверняка ею пропитываются, сейчас станут сальными, некрасивыми… нет, мыть их мне только завтра.
Быстро запускаю в пряди руку, откидываю их, запираю дверь. Поворачиваюсь, чтобы хоть понять, открыто ли у меня окно, но замираю, так и не добравшись до него взглядом. Это… это…
В комнате чужая вещь – стоит на моей тумбе, блестя стеклом. Солнце легко пробирается под него, играет на зеленой подушке мха и бархате крупных черных лепестков. Высокая широкая банка, у нас такие называют флорариумами. Знакомая. Хорошо забытая. Цветок изменился за годы, что я его не видела: подрос, раздался вширь, листья стали мясистее, но спутать его ни с чем нельзя.
Мамина орхидея. Единственная ее вещь, которую отец забрал к себе в кабинет.
Как она сюда попала?
6. Черный разум, черные цветы. Эвер
– Может, ее принесли к тебе, потому что теперь за ней некому ухаживать? Было бы разумно.
Мы сгрудились вокруг стола в саду, напрочь забыв о еде. Ардон смело склонился к флорариуму почти вплотную, стучит по стеклу пальцем – словно орхидея может ему ответить. Но орхидея неподвижна, только ее лепестки легонько дрожат.
– Было бы разумно. – Орфо кивает. Она стала бледнее полотна и лихорадочно обтирает руки мокрой салфеткой – как если бы стекло, за которое она взялась, чтобы принести цветок сюда, было ядовитым. – Только моя комната была заперта изнутри. Как и всегда.
– А… – Клио задумчиво щелкает в воздухе пальцами, – лазы? Вроде того, что ты мне показывала? Неужели ни один не ведет в твою…
– Нет, конечно! – перебивает Орфо, нервно бросив салфетку на край стола. – Даже если бы они были, я бы их замуровала, мало ли кому они могли бы пригодиться. Не говоря уже о том, что папин кабинет тоже был заперт, там много важных бумаг.
– Хм, ну не сама же она пришла, правильно? – Рикус склоняется к стеклу с другой стороны от Ардона и тоже ударяет по флорариуму ногтем. Ближний цветок качается.
– Так может, и вы не сами выпали… – начинает Орфо, но отмахивается сама от себя: продолжение очевидно. И я не знаю, как к нему относиться.
– Ты что думаешь, это связано? – Рикус округляет глаза, а потом фыркает. – Боги! Слушай, ну она же никому не причинит вреда. Уверен, о ней правда просто некому больше позаботиться.
– Вопроса, откуда она взялась, это не отменяет. – Все-таки подаю голос, хотя не так чтобы замечание полезно. – Мы выясняли: никто не входил к Орфо. Разве что через окно, тайком?
Рикус неразумно открывает рот.
– Ну давай, дава-ай, заяви, что это опять я! – желчно встревает Скорфус, развалившийся на столе рядом. – Мои когти оставили бы на стекле следы внушительнее, чем вот это нечто на твоей физиономии, но ведь так логично!
Вряд ли Рикус хотел предположить что-то подобное, со вчерашнего дня эти двое вроде бы перестали ругаться. Но теперь он предсказуемо вскипает и идет в атаку:
– Ну если так, то у тебя длинный и сильный… – Хвост Скорфуса, мотнувшись, стучит его по макушке, Рикус отскакивает. – Да чтоб тебя. Все, молчу, отстань. Что ты такой злой?
Игнорируя его, Скорфус лениво оборачивает хвост вокруг лап и прикрывает глаз. Он правда выглядит недовольным или, скорее, напряженным, а Орфо, как мне кажется, поглядывает на него слишком часто. Ждет, что он скажет нечто умное и даст ценные указания, что делать? Или тоже некстати вспомнила, каким домыслом ее приветствовал вчера утром Рикус? Версий с того их разговора не прибавилось, целеры никого не нашли. Может ли Орфо вправду, хоть на край сознания, допустить мысль, что этот кот…
– Я советую тебе разбить стекло. И сжечь цветок, – сообщает Скорфус, растягиваясь на столе сильнее. – Если тебе интересно мое мнение, человечица.
К моему удивлению, Орфо, едва ли не стрелой выскочившая из комнаты с этим злосчастным флорариумом, не спешит кивать – лишь мрачно молчит, смотря на миску с желтой малиной. Ардон снова барабанит по стеклу, Клио завороженно смотрит – любуется. Действительно красивое растение, похоже одновременно и на башмак, и на оскаленную пасть, и на необычную бабочку – в зависимости от того, как склонить голову.
– Почему? – снова подает голос Рикус. – Зачем сжигать? Это все-таки чуть ли не последняя и, как мне кажется, вполне безобидная вещь ее…