роме того, Бунин просил принять во внимание тот факт, что он никогда не был в Испании. Не остается ничего другого, как написать некоторую критико-философскую заметку (о Дон-Жуане, скажем). «Дон-Жуан в жизни и литературе».
Алданов — А.П. Рогнедову, 4 июля 1949 г.
Нелегкую же Вы мне предложили тему. Вы забываете, что в Ниццской библиотеке почти ничего нет. Тирсо де Молина я когда-то читал и помню, но Зорильо не читал. Как бы то ни было, я в одну неделю написал нужную Вам статью. При сем ее прилагаю. Не присылаю прямо Бунину — почему-то неловко. Пожалуйста, Вы ему тотчас передайте. Он, несомненно, будет менять, выпускать, дополнять — и отлично.
А.П. Рогнедов — Алданову, 11 июля 1949 г.
Большое спасибо за Вашу прекрасную статью. Иван Алексеевич прочел, хитро улыбнулся и подписал. Я спросил из вежливости: «Исправлений не будет?» Он снова хитро взглянул на меня и проворчал: «Ну вот еще! Он пишет так хорошо, что не мне его исправлять...»
Бунин — Алданову, 17 июля 1949 г.
На кладбище в московск[ом] Новодевичьем монастыре был (возле собора, в кустах сирени) памятник кому-то — безымянный, с удивительной надписью: мраморная колонна, на ней мраморная урна, а на урне — всего два слова: «Был человек...» Вот, дорогой мой, что мне хочется написать (нечто о себе) — с таким заглавием. Да, верно, не даст Бог. Не хватит уже сил.
Алданов — Бунину, 23 июля 1949 г.
Надгробная надпись «Был человек» очень сильна и волнует. Умоляю Вас, напишите — и не коротенький рассказ. Верно, уже пишете, правда?
Алданов — Бунину, 3 августа 1949 г.
У меня мысли о смерти постоянные, с пятидесяти лет. У Державина есть стихи, и глуповатые, и очаровательные:
И смерть, как гостью, ожидает,
Крутя, задумавшись, усы (...)
Все-таки главное сводится к тому, что радостей жизни становится все меньше. Это так. Ну что ж, надо себе доставлять те, которые еще остаются.
И чуть выше повторяет главную свою мысль: Вы должны писать.
Алданов — Бунину, 16 января 1950 г.
По прочтении статьи Бунина «Третий Толстой».
Думаю, что Вы не должны были говорить о продажности Блока («решил угодить»): продажным или угодничающим человеком он не был, а просто, при всей своей талантливости, ничего не понимал. Думаю, что Ваша статья произведет, по газетному выражению, «впечатление разорвавшейся бомбы» — но ведь Вы на это шли (...) Кстати, я прочел снова некоторые книги Ал. Толстого. Некоторые — совершенный вздор, как, например, «Голубые города» или «Рукопись, найденная под кроватью». Очень не понравился мне и «Хромой барин», имевший такой успех: это не очень хорошая подделка частью под Достоевского, частью под чеховский рассказ «Черный монах». Но в первом томе «Петра» виден очень большой талант — многое там просто превосходно.
Алданов - Бунину, 26 февраля 1950 г.
В связи с отправкой Бунину романа «Истоки».
Между тем я в душе надеюсь, что некоторые (немногие) сцены Вам, быть может, и в самом деле понравятся: операция со смертью Дюммлера и цареубийство. Все же это наименее плохая, по-моему, из всех моих книг (...) Вы понимаете, что Ваше мнение значит для меня гораздо больше, чем мнение всех других людей.
Бунин - Алданову, 6 марта 1950 г.
Нынче читал о подкопе, о Михайлове, Перовской с этим страшным припевом насчет турка — и всплескивал руками: ей-Богу, это все сделало бы честь Толстому!
Бунин — Алданову, без даты (до 14 марта 1950 г.).
Кончил читать полный текст «Истоков».
Дай Бог успеха такой редкой книге! Не умею (да и никогда не умел) прилично высказываться в письмах, а теперь и совсем никуда стал в этом отношении по всяческой слабости, поэтому скажу еще о ней пока только кое-что: совершенно превосходно все и всюду о цирке, Кате; Карло, Алексей Иванович написаны так выразительно и живо, что их не забудешь; тоже и все относящееся к 1 марта, к Александру, Перовской, Желябову — и т. д., и т. д. Прекрасно написаны и Лиза, и Маша — да мало ли еще что!
Алданов - Бунину, 19 марта 1950 г.
Большая, необыкновенная радость от того, что Вы пишете об «Истоках».
Бунин — Алданову, 26 марта 1950 г.
Нынче прочел, что Фонвизин называл излишнее богатство языка, которым уже и при нем щеголяли некоторые писатели, «дурацким богатством» — и опять почувствовал, что я обожаю этого толстяка, — главное, за его письма о Европе и пуще всего о французах: до чего был умен и как беспощадно великолепно «крыл» их! Удивительно, сколько талантов и умниц среди толстяков! Вот хоть Фонвизин, Крылов, актер Давыдов... Есть еще и один мой современник и друг — Вы его слишком хорошо знаете.
Алданов — Бунину 29 марта 1950 г.
Фонвизин был умница, это верно. Не помню, был ли он толст, но, помилуйте, какой же я толстяк. Маленькое брюшко и вес небольшой, — если будет кондрашка (а она будет), то не от этого, а от высокого давления крови.
Бунин — Алданову, 30 марта 1950 г.
До чего Москва лишена юмора, милый Марк Александрович, передо мной «советская» открытка, на обороте которой картинка: множество гусей на пруде — и подпись: «Гуси колхоза имени К. Либкнехта». Воображаю, что говорят мужики, стараясь выговорить это знаменитое имя.
Бунин - Алданову, 12 апреля 1950 г.
Перечитываю «Пещеру»{33} За Серизье Вам надо поставить памятник.
Бунин - Алданову, ночь на 15 апреля 1950 г.
До чего хороши исторические вставки! Как написаны! «Гусли»! Точность, чистота, острота, краткость, меткость — что ни фраза, то золото. Да хранит Вас Бог, дорогой мой.
Алданов - Бунину, 17 апреля 1950 г.
Я тронут больше, чем могу сказать. Должен сказать, что и удивлен: мне «Пещера» не кажется хорошей книгой.
В.Н. Муромцева-Бунина - Алданову, 25 августа 1950 г.
Ян дремлет. Почти все время страдает.
В.Н. Муромцева-Бунина - Алданову, 27 августа 1950 г.
Последние полтора суток Ян страдал донельзя.
4 сентября 1950 г. Бунину была сделана хирургическая операция.
Бунин - Алданову, 9 сентября 1950 г.
После операции.
Убежден, что даже в Москве самые страшные пыткине уступают этому.
Алданов - Бунину, 9 октября 1950 г.
Он работает над «Повестью о смерти».
И вот там есть страница о великих писателях вообще. Кажется, ничто мне никогда не давалось так тяжело, как эта страница: я два раза вырезывал ее из рукописи и два раза вклеивал опять! Там есть вопрос: есть ли великие писатели, не служившие никакой идее? Простите пошлые слова — я огрубляю. Вы понимаете, что я говорю не о том, что писателю надо быть меньшевиком или народником. Но я пришел к выводу, что Бальзак был единственным большим писателем, никакой идее не служившим. Проверял себя и проверяю. В русской литературе, конечно, Толстой, Достоевский, Гоголь, Тургенев «служили» (самому неловко писать это слово, но Вы поймете меня не в опошляющем смысле). Однако служил ли Пушкин? Служили ли Чехов и Вы?
Я ответил себе утвердительно: да, служили. Чему именно? Какой идее? Если б такие слова не были невозможны и просто непроизносимы, я ответил бы, что и Пушкин, и Чехов, и Вы служили «добру и красоте». Вязнут слова, но, по-моему, это так.
Бунин - Алданову, ночь с 5 на 6 декабря 1950 г.
У св. Иоанна Златоуста сказано удивительно: «Длинное море — мои бессонные ночи». Вот и у меня так. И нехорошее мешается с хорошими и горькими воспоминаниями — с непоправимым! — мерзкими записями, приказаниями, что делать со мной, когда я умру, — тотчас навеки закрыть мне лицо, дабы никто не видел больше его смертного ужаса, безобразия, не читать надо мной псалтирь, не класть мне на лоб этот несказанно страшный «венчик» — упростить, упростить все! — не заваливать мой гроб землей в могиле, а сделать в ней накатник из бревен... И еще мешается с чепухой, выдумкой глупых стишков, редких «ернических» рифм — в роде буренинских, — помните:
Беллетристику — эх, увы! —
Нынче пишут Чеховы,
Баранцевичи да Альбовы{34}.
Почитаешь — станет жаль Бовы!
Бунин - Алданову, ночь с 10 на 11 декабря 1950 г.
Как я могу писать и думать по ночам глупости вместе с мыслями о смерти и о всех ее гадостях? А почему же нет? Близкая моя смерть неизбежна, и что же мне топать ногами и вопить? С какой-то тупостью — или мудростью перед непреложностью этого — жду своей казни. А вот если бы я сидел в остроге и ждал, что вот- вот потащат меня на рассвете под топор, тут я даже и весь связанный так бы орал, извивался как одержимый дьяволом, что, верно, даже у палача встали бы дыбом волосы!
В связи с 80-летием Бунина (по новому стилю 22 октября 1950 г.) в Нью-Йорке в его честь должен был состояться торжественный вечер, но, разумеется, юбиляр по состоянию здоровья приехать из Франции не мог. Вечер неоднократно переносился, откладывался. Алданов находился в Нью-Йорке, и 9 февраля 1951 г. Бунин шлет ему запрос, по-видимому, полагая, что он может быть показан Набокову:
Когда будет этот бунинский вечер? И будет ли наконец? Вероятно, все-таки будет, и поэтому я буду очень благодарен В. В. Набокову-Сирину, если он прочтет что-нибудь мое на этом вечере.
В журнале «Октябрь» (№ 1, 1996) в переписке Набокова и Алданова читатель найдет материал о том, как реагировал Набоков на просьбу Алданова выступить на бунинском вечере.