Алданов - Бунину, 2 марта 1951 г.
Он получил от историка Б.И. Николаевского обещание, что тот даст для Бунина деньги.
Вы мне недавно написали, что он «интересный человек». Если б в следующем письме написали о нем что-нибудь лестное, я ему показал бы.
Бунин - Алданову, 28 февраля 1951 г.
Нашел старые бумаги о том, как реагировали Мережковские на присуждение ему Нобелевской премии.
«Не осуждение, а только большая горечь за него...» (Горечь потому, что, по словам Лопатиной, я пишу рассказы так, «будто Христа еще не было в мире...». Гиппиусиха (так называл ее Есенин): «Но, может быть, Бог ему так все и назначил, и он достоин только жалости. И вот это я часто к Бунину чувствую».
Алданов - Бунину, 20 марта 1951 г.
Охота Вам вспоминать о том, что говорила 18 лет тому назад Гиппиус. Право, не расстраивайтесь из-за таких вещей.
26 марта 1951 г. Алданов сообщает Бунину, что посвященный ему вечер в Нью-Йорке состоялся. Сам Алданов был одним из главных докладчиков, текст его речи опубликован в газете «Новое русское слово» 1 апреля 1951 г.
О Бунине
Творчество Бунина составляет такую же часть русской классической литературы, как, например, творчество Тургенева, Гончарова, Чехова (...)
Бунин в детстве учился грамоте по русскому переводу «Дон Кихота», этой вечной, точно вчера написанной книги. «Нет в мире разных душ и времени в нем нет», — сказано в одном стихотворении Ивана Алексеевича. Может быть, его с детских лет поразила правдивость этого шедевра. Я знаю. что он считает пролог к «Руслану и Людмиле» одним из лучших произведений русской поэзии: «У лукоморья дуб зеленый...» Но он сам мне когда-то говорил — и, кажется, все-таки не вполне одобрительно: «Какое такое лукоморье? Не знаю, что это значит. А вышло у него изумительно: «Там на неведомых дорожках — Следы невиданных зверей...» Просто волшебство!» Всем известны слова о «правде-истине» и «правде-справедливости». Не скажу, что для Бунина это одно и то же. Но часто у него одно переходит в другое.
Здесь я хотя бы очень кратко должен коснуться идеи, которая занимает большое место в философии, в миропонимании Бунина. В одной из лучших его книг Арсеньев говорит (и тут, думаю, он говорит за автора): «„Страшная месть“ пробудила в моей душе то высокое чувство, которое вложено в каждую душу и будет жить вовеки,— чувство священнейшей законности возмездия, священнейшей необходимости конечного торжества добра над злом и предельной беспощадности, с которой в свой срок зло карается. Это чувство есть несомненная жажда Бога, есть вера в Него. В минуту осуществления Его торжества и Его праведной кары оно повергает человека в сладкий ужас и трепет и разрешается бурей восторга, как бы злорадного, который есть на самом деле взрыв нашей высшей любви к Богу и ближнему».
В 1946 году, когда я встретился с Буниным после шестилетней разлуки, Иван Алексеевич, быть может, и не помня этих строк из «Жизни Арсеньева», говорил, что с необычайной силой испытал такое чувство за год до того, читая в газетах сообщения о разгроме Германии, затем о гибели Гитлера. Теперь всего месяца три тому назад он говорил в сходных выражениях о других политических деятелях. Это политика — к ней особый подход. Но в другой, настолько более близкой ему области, в литературе, где гитлеров нет, где самая идея возмездия и его законности имеет, разумеется, совершенно иной смысл, Бунин иным быть не может, он и тут «как бы злорадно» (повторяю его слова) служит своей правде, страстно верит в священнейшую необходимость «конечного торжества добра над злом». Скажу откровенно, я не очень верю в это торжество. Прекрасно понимаю, что можно. не разделять его чувств, не соглашаться с многими его сужденьями. Но понять его настроение должно; речь идет об очень большом писателе. Знаю, можно сказать (и это — с достаточным правом — говорится в критических статьях постоянно): «Талант есть талант», «Каждый хорош в своем роде». Но есть и для эклектизма предел. Если Маяковский высокое искусство, то Бунин ничего общего с высоким искусством не имеет. Лев Толстой бывал в своих оценках столь же непримирим и беспощаден — даже в ту пору, когда искусством будто бы больше не интересовался. А для Бунина — не говорю: весь смысл жизни — но, быть может, самое важное в ней связано с искусством даже и теперь, когда ему восемьдесят лет. Всем известно, какую страстность он вносит в свои суждения. Помнится, в одном старом стихотворении он отстаивает и это человеческое право: «Но страшно мне, когда стремленья нет».
Всем людям, знающим Бунина, известно, что и человек он столь же замечательный. Людям же, его не знающим, говорить об этом бесполезно: его не опишешь в слове, которое, по нашему уговору, должно быть кратким. Разрешите мне закончить предложением послать от имени собравшихся поздравительную приветственную телеграмму Ивану Алексеевичу и Вере Николаевне. Я знаю, как им будет приятен этот знак внимания со стороны его поклонников в Соединенных Штатах.
Бунин — Алданову, ночь на 18 мая 1951 г.
Река Алдан, оказывается, впадает в Лену. А от Лены стал Ленин.
Бунин — Алданову, 10 июня 1951 г.
Вчера пришел к нам Михайлов, принес развратную книжку{35} Набокова с царской короной на обложке над его фамилией, в которой есть дикая брехня про меня — будто я затащил его в какой-то ресторан, чтобы поговорить с ним «по душам», — очень на меня это похоже! Шут гороховый, которым Вы меня когда-то пугали, что он забил меня и что я ему ужасно завидую. Вы эту книжку, конечно, видели? Таместь и про Вас — что Вы «мудрый и очаровательный», и ни слова о Вас как о писателе.
Алданов — Бунину, 14 июня 1951 г.
Книгу Сирина я читал, хотя он мне ее не послал. Но, помилуйте, что Вы такое пишете: «Вы меня когда-то пугали, что Сирин забил меня и что я ужасно ему завидую»!!! Никогда я Вам этого не говорил, и согласитесь, что это на меня не очень похоже. Впрочем, Вы, верно, шутите...
Алданов - Бунину, 3 июля 1951 г.
Он получил предложение стать руководителем создающегося в США русскоязычного издательства - пока он называет его в письме Фордовским, позднее оно станет называться «Издательство имени Чехова».
«Со смертью в душе», как говорят французы, я должен был это предложение отклонить, так как мы возвращаемся в Европу. А кроме того, эта работа в бюро для меня в мои годы уже не под силу, да и радости от нее, кроме денежной, очень мало.
Ниже в письме сообщает, что тут же стал предлагать к изданию три книги Бунина.
Бунин - Алданову, 9 августа 1951 г.
Милые друзья,
как Вас Бог милует? У нас собачий холод и потопный ливень. По этой причине света Божьего не вижу от удушья.
Был у нас, подолгу сидел два раза Б. И. Николаевский (второй раз обедал и кушал так, как не следует толстякам) (...)
Я только что прочел — впервые — «Мои университеты» Горького. Это нечто совершенно чудовищное — не преувеличиваю — по лживости, хвастовству и по такой гадкой похабности, которой нет равной во всей русской литературе.
Алданов - Бунину, 11 августа 1951 г.
Вполне верю Вам, что книга Горького гадкая. Если есть в церковной библиотеке, возьму там.
Бунин - Алданову, 5 ноября 1951 г.
Пожалуйста, перечитайте как-нибудь рассказ Достоевского «Бобок»: более гнусной, мерзкой, глупой вещи нет во всей всемирной литературе! Вы, верно, помните: это разговор покойников.
Алданов - Бунину, 21 октября 1951 г.
Дорогой друг, шлю Вам самые сердечные поздравления{36}, самые горячие пожелания полного скорого выздоровления.
Нездоров и пишу кратко. Думал ночью о прошлом. За долгие десятки лет близости с Вами никогда ни малейшей размолвки, ни разу, ни тени. Обо всем вспоминаю с радостью. Это бывает так редко.
Сердечно поздравляю милую Веру Николаевну.
В фонде Алданова в Бахметевском архиве хранится листок, на котором Бунин выписал строки из стихотворения Лермонтова «Ангел»:
О Боге великом он пел — и хвала
Его непритворна была.
Бунин комментирует: «Вот гений был, а сколько у него ляпсусов! Ужели ангел мог притворяться?!»
В письмо от 11 февраля 1952 г. Бунин вписывает два своих новых стихотворения:
Ночь
Ледяная ночь, мистраль.
(Он еще не стих.)
Вижу в окна блеск и даль
Гор, долин, нагих.
Исправляет на полях:
Золотой недвижный свет
вместо ,.долин“ - ,.холмов“.
До постели лег.
Никого в подлунной нет,
Только я да Бог.
Знает только Он мою Мертвую печаль,
Ту, что я от всех таю...
Холод, блеск, мистраль.
Искушение
В час полуденный, зыбко свиваясь по Древу,
Водит, тянется малой головкой своей,
Ищет трепетным жалом нагую смущенную Еву Искушающий Змей.
И стройна, высока, с преклоненными взорами, Ева,
И к бедру ее круглому ластится гривою Лев,
И в короне Павлин громко кличет с запретного Древа О блаженном стыде искушаемых дев.
Р. S. По древним преданиям, в искушении Евы участвовали Лев и Павлин.
Алданов — Бунину, 12 февраля 1952 г.
Стихи чудесные, принадлежат к Вашим самым лучшим. Мне тоже очень, очень хочется, чтобы они попали в ближайшую книгу. Но не опоздали ли Вы?.. Возможно, что книга уже верстается, если еще не печатается. А ведь Ваши стихи надо печатать на первом месте{37}.
Алданов — Бунину, 19 февраля 1952 г.
Что ж делать, они все уверены, от Ремизова до Терапиано, что самое высокое и важное в литературе было это самое: Блок, Ремизов, Брюсов, петербургские башни, московские салоны, «акмеизмы», «символизмы» и разные «откровения». Вроде тех, о которых серьезно и очень подробно рассказал талантливый и ненормальный Белый. (Его воспоминания много интереснее и его романов, и его стихов.)