ся вывод: «Было бы крайне желательным получение Буниным (...) частного письма от А. Е. Богомолова с пожеланием личной встречи, лучше всего с приглашением на завтрак (Бунин — большой гастроном). И именно потому, что Бунин чрезвычайно чувствителен к вниманию, ему оказываемому, было бы очень хорошо, если бы и самый тон этого неофициального письма свидетельствовал о том, что Бунина выделяют из рядовой эмигрантской среды. Такое приглашение в корне парализовало бы все попытки отговорить его от «безумного шага» — возвращения на Родину. А такие попытки, несомненно, будут».
В свете этих документов по-новому читается переписка Бунина и Алданова, касающаяся его плана вернуться в Москву.
Бунин — Алданову, 28 мая 1945 г.
Повторяю то, что уже писал Вам об Америке: чем же мы там будем жить? Совершенно не представляю себе! Подаяниями? Но какими? Очевидно, совершенно нищенскими, а нищенство для нас, при нашей слабости, больше уже не под силу. А главное — сколько времени будут длиться эти подаяния? Месяца два, три? А дальше что? Но и тут нас ждет тоже нищенское, мучительное, тревожное существование. Так что, как ни кинь, остается одно: домой. Этого, как слышно, очень хотят и сулят золотые горы во всех смыслах. Но как на это решиться? Подожду, подумаю... хотя, повторяю, что же делать иначе?
Алданов — Бунину, 30 мая 1945 г.
Я хочу подойти к этому «объективно», как если бы дело шло не о Вас и не о том тяжком горе, которое для меня означала бы разлука с Вами (ведь навсегда — Вас назад не отпустят). Я прекрасно понимаю, что такое опять увидеть «дом», какой бы он теперь ни был. Это ведь большое общее горе. Если спокойно обсуждать «плюсы» и «минусы», то это такой плюс, с которым минусы несоизмеримы. Но я эти минусы перечислю. 1) Читали ли Вы воспоминания Телешова? Он очень тепло пишет о Вас и сообщает, что Вы скончались в 1942 году и что последнее письмо Ваше было: «хочу домой». Очевидно, в Москве говорили или писали, что Вы умерли (помните примету: очень долго жить). Письмо же, вероятно, — то Ваше письмо{15} к Алексею Николаевичу, о котором и здесь были слухи? Повторяю, книга Телешова написана, в общем, в благородном тоне, с любовью к Вам. Однако он сообщает о покаяниях Куприна (нам бывших неизвестными). Боюсь, что это обязательно, как бы ни приглашали и что бы ни обещали. Вы ответственны за свою биографию как знаменитейший русский писатель. 2) Кто Вас зовет и что именно Вам обещают? Сообщите мне, какой же тут секрет? Я Вам напишу свое мнение. Ум хорошо, а два лучше. Думаю, что часть обещаний исполнят, некоторые книги Ваши издадут, отведут квартиру, и Вы получите много денег, на которые и там сейчас ничего купить нельзя: там голод и нищета такие же, как почти везде в Европе. Однако и это во многом зависит от того, кто обещает. 3) У Вас там, кажется, ни одного близкого человека не осталось, — разве Телешов, если он еще жив? Алексей Николаевич умер. Молодые писатели Вас встретят почтительно и холодно, — так по крайней мере я думаю. А некоторые будут напоминать об «Окаянных днях». 4) Если у Вас есть еще остатки премии, то их Вы никогда не получите — разве их эквивалент, вероятно, не очень ценный.
Повторяю, перечисляю только минусы. На все это Вы совершенно справедливо можете мне ответить: «А что же Вы можете мне тут гарантировать?» Действительно, мы, друзья Ваши, можем только обещать всячески для вас стараться, делать все, что можем. Знаю, что это немного.
Я прекрасно понимаю, как Вам тяжело. Мои чувства к Вам не могут измениться и не изменятся, как бы Вы ни поступили. Извините, что пишу Вам обо всем этом. Никакого совета в таком вопросе я Вам дать не могу и не даю. Мне казалось только при чтении Вашего письма, что Вы хотите знать мое мнение.
Между тем в переписке по-прежнему много места занимают дела творческие и бытовые.
Алданов - Бунину, 29 июня 1945 г.
Убьете ли Вы меня, если я скажу, что изменил одно слово в «Чистом Понедельнике»?!! У Вас «я» зашел в Благовещенский собор и увидел там «надмогильные плиты московских царей». Цари похоронены в Архангельском соборе. Я поставил «Архангельский» вместо «Благовещенский». Не убивайте меня...
Бунин — Алданову, 16 августа 1945 г.
Милый, дорогой Марк Александрович, получил вчера еще одну Вашу посылку (посланную 15 июня) — очень тронут, очень благодарю — и очень смущен, мне очень совестно, что Вы на нас все тратитесь. Уже просил Вас больше не делать этого — и опять прошу!
Сообщает, что никуда не выедет из Парижа.
Писать, конечно, ничего не пишу.
Алданов, возможно, понял слова Бунина так, что «никуда» - это значит «в Советский Союз».
Алданов — Бунину, 27 августа 1945 г.
Обещал Вам когда-то, что если я стану Нобелевским лауреатом, то Вы нуждаться не будете — как назло, я пока не стал (...) Я страшно рад, что Вы «никуда» не едете... Понимаю, что и так не сладко, — и все же рад больше, чем могу сказать. Клятвенно обещаю сделать все от меня зависящее для сбора денег. Ах, если бы я сам был богаче...
Бунин сообщает еще об одной своей встрече с эмигрантскими литераторами, собиравшимися вернуться в СССР. А. Ладинский получил советское гражданство в 1946 г., приехал в Москву в 1955 г.
Бунин — Алданову, 11 октября 1945 г.
На днях поэт Корвин-Пиотровский позвал меня к себе на «литературную чашку чаю», я согласился и поехал (...) и застал у него С. К. Маковского, Ладинского, Ставрова (...) А затем приехал вдруг советский консул Емельянов и советник посольства Гузовский{16}. Все, слава Богу, сошло хорошо — ни одного «политического» слова — любезный безразличный разговор о том, о сем... Но я все-таки не выдержал, спросил Гузовского, как и с кем связаться мне с Академией насчет моего академического издания{17}, и он обещал мне все это разузнать и известить меня об этом. Думаю, впрочем, что Академия вряд ли пожелает со мной разговаривать.
Бунин — Алданову, 11 октября 1945 г.
Недавно перечитал (уж, верно, в третий или четвертый раз) «Могилу воина». До чего хорошо!
Алданов — Бунину, 24 октября 1945 г.
Страшно Вас благодарю за то, что хвалите «Могилу воина». Вот не ожидал! Она через неделю выходит по-английски. Думаю, что будет полный провал.
Бунин — Алданову, 26 декабря 1945 г.
Получил от А. А. Гузовского, старшего советника российского посольства в Париже, извещение, что г. Посол желает со мной познакомиться, и за мной был прислан из Посольства автомобиль с господином, уже лично передавшим мне это приглашение, и я поехал в 5 ч. дня и познакомился с г. Послом, вел с ним в течение полчаса совершенно не политическую беседу — только светскую — и откланялся, после чего заболел уже основательно, слег — и все имел слухи, будто я потому был в Посольстве, что собираюсь в Россию.
Г.П. Струве — Алданову, 31 декабря 1945 г.
Ив.Ал. откровенно объясняет и оправдывает свой визит страхом — нежеланием «нажить сильного врага», опасением бойкота (его, по-видимому, хотят печатать в России). В частных разговорах продолжает хаять советский режим на чем свет стоит, крупнейшим «достижением» советской власти называет «изумительную» водку, которой угощал его «господин посол». У многих друзей Ив. Ал. в Париже впечатление, что он совершенно ни к чему «запачкался».
Алданов — Бунину, 5 января 1946 г.
Я Вам давно писал (когда Вы мне сообщили, что подумываете о возвращении), писал, что моя любовь к Вам не может уменьшиться ни от чего. Если Вы вернетесь, Вас, думаю, заставят писать что полагается, — заранее «отпускаю» Вам этот грех. Не слишком огорчайтесь (если это Вас вообще огорчает): раздражение здесь со временем пройдет. Я делаю все, что могу, для его смягчения. Добавлю к этому, что я, чем старше становлюсь, тем становлюсь равнодушнее и терпимее к политике. Не говорите, что в Вашем случае никакой политики нет. Это не так: визит, какой бы он ни был и какова бы ни была его цель, помимо Вашей воли, становится действием политическим. Я солгал бы Вам (да Вы мне и не поверили бы), если бы я сказал, что Ваш визит здесь не вызвал раздражения (...) Мое личное мнение? Если Вы действительно решили уехать в Россию, то Вы были правы, — повторяю, там придется идти и не на то. В противном же случае я не понимаю, зачем Вы поехали к послу?
Бунин — Алданову, 23 января 1946 г.
Визиту моему придано до смешного большое значение: был приглашен, отказаться не мог, поехал, никаких целей не преследуя. Вернулся через час домой — и все... Ехать «домой» не собирался и не собираюсь.
Телешов ему сообщил:
«Государств. издательство печатает твою книгу избранных произведений листов в 25». Это такой ужас, которому имени нет! Ведь я еще жив! Но вот, без спросу, не советуясь со мной, выбирая по своему вкусу, беря старые тексты... Дикий разбой!
Алданов — Бунину, 7 февраля 1946 г.
Сочувствую в огорчении по поводу того, что советское издательство поступает так бесцеремонно. Но все-таки я чрезвычайно рад, что Вас там выпустят в огромном числе экземпляров (...)
А цирк я писал с бродячего американского цирка, к которому два с лишним года тому назад пристал... Говорю это потому, что Вы терпеть не можете «выдумщиков»...
(Речь идет о романе «Истоки».)
Кстати, не сохранилась ли у Вас копия нашего с Вами сценария (из жизни Толстого, по «Казакам»)? Моя была увезена Гестапо со всей моей библиотекой, рукописями, тетрадями, письмами, бывшими на рю Гюден. Хотя шансов очень мало и связей у меня в Голливуде нет, но можно было бы попытать счастье? Получим каждый по миллиону долларов и купим по замку?