Бунин - Алданову, 14-15 февраля 1946 г.
Изумлен и восхищен, что Вы жили одно время с цирком! Алеко Алданов? (...) Перечитываю кое-какие разрозненные книжки «Современных записок» — между прочим, с большим удовольствием «Начало конца». И дикий, развратный «Дар»{18}, ругаясь матерно.
Алданову постоянно приходилось брать Бунина под защиту — сперва он подвергался нападкам за эротические пассажи «Темных аллей», позднее за резкие суждения о выдающихся современниках в литературных воспоминаниях. М. Вишняк, в прошлом один из редакторов «Современных записок», 25 января 1946 г. писал Алданову: «Бунин, конечно, в отдельных местах хорош, но мне несносен; я имел как раз неудачную мысль прочесть его «Аллеи» и пришел, конечно, в полный раж: изнасилование, растление, опять насилование, и все в 43, 44 и 45 гг. - самый подходящий сезон...» Аналогичны по смыслу некоторые письма Алданову Андрея Седых (Я.М. Цвибака), М.М. Карповича. Г.Д. Гребенщиков в письме Алданову от 14 февраля 1946 г. рассуждал о «растлевающем духе, разящем от гордого олимпийца из орловских дворян»: «Почему никто из почитателей Бунина не решился написать ему, что последний ряд его рассказов — кокетство дурного тона и документ, изобличающий всю извращенность его гордости и благородства?» Бунину он хотел бы противопоставить самого Алданова с его эрудицией, энциклопедичностью, объективностью.
Ответ Алданова Гребенщикову был очень спокойный и рассудительный. Алданов шел от ума, а не от сердца, пытаясь своего оппонента переубедить.
Алданов — Г.Д. Гребенщикову, 20 февраля 1946 г.
Разумеется, хвалите Вы мои книги чрезмерно, но читать мне было чрезвычайно приятно. Именно Ваши похвалы лишают меня возможности остановиться на том, что и я очень высоко Вас ценю.
Не скрою, Вы правы: Ваш отзыв о Бунине меня огорчил. Я и сам не сочувствую его «уклону». Кажется, ему не сочувствует никто — приходили письма и из Парижа. Но Вы согласитесь с тем, что порнографии в прямом смысле в его рассказах нет. Впрочем, что такое прямой смысл? Я понимаю под порнографией следующее: писатель нарочно, чтобы завоевать себе успех, играет на эротических инстинктах читателей. Этого у Бунина нет. Напротив, он сам себе вредит и у русского читателя и особенно у иностранного. Попытки устроить американское издание «Темных аллей» не удались: издатели именно на это ссылались. Между тем его, рассказ «Натали» (был в «Новом журнале»), принадлежащий к тому же тому, но не заключавший в себе грубых сцен, был не только издан по-английски, но включен в Фишеровскую антологию европейской литературы двадцатого века. Бунин всего этого не может не понимать (да я ему и писал об этом). Но он органически не способен писать не о том, что его волнует. Что ж делать, его в особенности волнует физическая любовь — именно теперь, в 75 лет. Вы скажете: это-то и гадко. Я не знаю, гадко ли, не думаю (вспомните толстовского «Дьявола»), но повторяю: что ж делать? Ни Вам, ни мне еще 75 нет. Бунин по-своему прощается с жизнью. Я его в самом деле очень люблю и как писателя, и как человека. Не преувеличивайте в нем дворянского элемента, «барина», и т. д. Ведь этот же «барин», написал и «Суходол», и этот «буржуа» (он всю жизнь, кстати, был беден, а порою и очень, очень беден) написал «Господин из Сан-Франциско». Знаю, что мы друг друга не убедим, но Вы мало встречались с Буниным, а я с ним прожил тридцать лет в тесной дружбе. Добавлю, что он сейчас тяжело болен и живет, как все парижане, в очень трудных условиях.
Гребенщиков - Алданову, 23 февраля 1946 г.
Спасибо за спокойный и благородный ответ на мое довольно несдержанное письмо. Я ожидал, что Вы отчитаете меня по заслугам.
В. Н. Муромцева-Бунина — Алданову, 11 марта 1946 г.
Париж по-прежнему хорош, красив и местами поэтичен.
Бунин приписывает на полях:
По-моему — ужасен!
Бунин — Т. М. Алдановой{19}, 1 апреля 1946 г.
Просит скорее приехать в Париж, соскучился.
Кроме того, ведь я вот-вот уеду на Кавказ... Впрочем, я это сейчас выдумал — вспомнил, что нынче первое апреля. А дальше идет уже правда: телеграмма из Москвы! «Selon votre desir editions Litteraire Etats ont suspendu preparation recueil vos oeuvres stop. Mikhail Apletine vice president vice-president comission etrangereunion ecrivains sovietique 12 Kuznetsky most Moscou»{20}. Тотчас написал письмо Аплетину (завтра пойдет с дипломатической почтой), запросил, как это понимать: suspendu{21} вообще, на неопределенный срок, или же до выяснения моих пожеланий насчет выбора моих oeuvres{22}и текста их? Забыл написать Вам о Ное еще и то, что особенно завидую тому, как великолепно он был обеспечен, помимо всего прочего, пропитанием: подумайте — 7 пар чистых и 7 нечистых, среди которых были, конечно, и свиньи, -одно из самых любимых моих кушаний (в виде колбас, сосисок, жареной буженины).
Алданов — Бунину, 1 июля 1946 г.
Я никому никаких советов давать не буду, но для меня, конечно, вопроса нет: я останусь эмигрантом. Политика вызывает у меня глубокое отвращение, но газеты я, естественно, читаю, и хандра моя все увеличивается (...) Кстати о Зайцеве. Он в свое время категорически написал, чтобы я больше ему посылок не отправлял, так как соседи в его районе (коммунистическом) очень недовольны. Это соображение по нынешним временам серьезное, и я перестал отправлять ему посылки. Вместе с тем я чувствую, что он недоедает. Придумал я следующий выход. Лит. Фонд отправляет посылки через Долгополова. Эти посылки можно получать у Николая Саввича по вечерам и приносить домой незаметно.
Бунин — Алданову, 5 июля 1946 г.
Какой Вы редкий, благородный, добрый человек!
Бунин шлет в этом письме Алданову свое письмо в редакцию парижской газеты «Советский патриот», которая, по его словам, выдумала текст его интервью.
«Сов. правительство поступило мудро и благородно в отношении нас — эмигрантов». «Мудрои благороднов отношении нас...» Каково? Мне и не снилось это говорить (...) Не говорил я ни слова об «отрыве от родины, который не проходит даром», не говорил: «Молодым — прямая дорога на родину...»
Алданов - Бунину, 28 июля 1947 г.
Ради Бога, не говорите о Вашей «близкой смерти»: Вы мне этого не сделаете! Какова будет моя жизнь, если я Вас переживу? (...)
Философская книга моя{23} подвигается — пусть выйдет посмертным изданием: по-моему, каждый писатель должен что-либо оставить для посмертных изданий — так хоть забудут совершенно не раньше, как через полгода после безвременной кончины. Со всем тем я за эти десять месяцев в Европе написал и три рассказа (...) (один в ближайшем № «Нового журнала»){24}. Для этих рассказов (для двух из них) я и ездил в Германию, и Вы совершенно справедливо скажете, что ездить для таких шедевров не стоило. Рассказы плохие.
Перечитываю классиков, чтобы отдохнуть от немецких философских книг, которых прочел последние полгода видимо-невидимо. В Париже я купил советский том избранных сочинений Лескова. «Соборяне» у меня были. «Некуда» и еще кое-что я взял в здешней церковной библиотеке. По-моему, «Соборяне» слабая вещь, а «Некуда» просто негодная. Но вот в однотомнике есть настоящие Шедевры. Я в первый раз в жизни прочел «Разбойник». Читали ли Вы его? Рассказ написан без малого сто лет тому назад, а из него, думаю, вышел Чехов, в частности, «Степь», одна из самых моих любимых вещей. Очень неровный и странный был писатель Лесков. Перечел и Аксакова — он изумителен. Теперь собираюсь перечесть всего Гончарова и всего Бунина, хотя, кажется, и Вас, и Гончарова знаю хорошо...
Бунин - Алданову, 31 июля, 1 августа 1947 г.
Дорогой Марк Александрович, ставя в свое время на карту нищеты и преждевременной погибели своей от всего, сопряженного с этой нищетой, свой отказ от возвращения «домой», я мысленно перечислял множество причин для этого отказа, и среди этого множества мелькала, помню, и такая мысль: «Как! и М. А. я тогда больше никогда не увижу и даже письма никогда от него не получу и сам ему никогда не напишу!!» Из этого следует, что я Вас действительно люблю (и, конечно, больше, чем Вы меня, чему я, кстати сказать, даже радуюсь, как частенько в подобных случаях,— радуюсь, потому что всегда боюсь, что кто-то несколько любящий меня вдруг во мне разочаруется, — так пусть же поменьше любит меня) (...)
Что до «философской» книги Вашей, то все еще томлюсь загадочностью ее, утешаюсь лишь надеждой, что она, верно, все-таки не вполне философская (...)
«Разбойника» Лескова не помню — верно, не читал,— непременно достану и прочту (или перечту). Да, очень неровный был писатель, даже и в самых лучших своих вещах почти всегда не в меру болтлив и с прочими недостатками, а все-таки редкий. Аксаков, конечно, изумителен каким-то своим особым очарованием. Страшно буду рад, если перечитаете меня, — убежден, что Ваше мнение обо мне повысится, — Вы, напр., м. б., впервые заметите, что я разнообразен как мало кто и, кажется, ни на кого не похож, но горячо прошу, прямо умоляю, не читать меня, если у Вас не будет собрания моих сочинений издания «Петрополиса», - до всяких других изданий ради Бога не касайтесь: я идиотичен, психопатичен насчет своих текстов, вспомню вдруг, например, что в таком-то рассказе моем не вычеркнуто в первом издании какое-нибудь лишнее, глупое слово — и готов повеситься, кричу, как Толстой, когда вспоминал что-нибудь неприятное из своих слов или поступков, на весь дом: а-а-а!