— Вижу воду. Много прохладной воды… Вижу велосипед у прохладной воды… вот он… мелькнул между кустов и скрылся… То есть я вижу не сегодняшний день, но день, когда он там мелькал… Где тут у вас вода поблизости?
(Дальше они идут из леса по шоссе, через соседние с Кулебовкой поселки, к водохранилищу, — идут и берегом его: то поверху обрыва, то понизу, то снова по обрыву… Заходят и в пансионат (так я назвал в рассказе базу); там к ним присоединяются Агнесса и Татьяна (им я не стал придумывать другие имена)… Поиски продолжаются и на соседнем с пансионатом, заброшенном лесном участке.)
…Продираясь сквозь густой, царапающийся подлесок, Татьяна задержала внимание на подобии старого соснового корня, крутым взгорбием торчащего из кучи прелых веток, из-под дерна, возле самых ее кроссовок… Великое множество кривых корней выпирало и торчало из-под дерна, из-под куч валежника, из мха, но этот корень смутил Татьяну необычной матовой гладкостью и странным, темно-серым цветом… Татьяна позвала Агнессу. Та подошла, ухватила корень обеими руками, попросила «Помоги!», и они вдвоем вытащили из-подо мха и веток велосипед — за правую рукоять руля, с которой где-то и когда-то слетела резиновая ухватка.
Находка воодушевила, но поиски самих детей не дали ничего. Никто об этом вслух не говорил, но молча все друг с другом соглашались в том, что дети утонули. Но даже в этом случае неясным оставалось, каким образом тела утопленников могли исчезнуть без следа, то есть не всплыть.
…Данил возвращался в Пирятин. Чудесная находка и пять тысяч гривен в кармане не допускали мысли о неудаче — и зримо и весомо подтверждали присутствие в нем сверхъестественного… Однако Данил не мог, как он ни старался, избавиться от отчетливого воспоминания о том, как он вполне рационально, исходя из логики и здравого смысла, безошибочно предположил, где следует искать детей… И все же, как он тоже помнил, неведомая сила заставила его сказать тогда: «Я вижу велосипед». Он не сказал: «Вижу детей», — вот и нашли велосипед, но не детей… Вера в себя, в свое метафизическое тело, была восстановлена, но тень сомнения все же оставалась…
Был поздний вечер, когда Данил вошел в свой дом на окраине Пирятина. Он поспешил лечь спать. Ему приснилось подземелье. Там было сплошь темно. Из темноты в упор глядели на него невидимые детские глаза. Он их не видел, но они глядели. Данил в поту проснулся. Чтобы избыть тревогу и несмотря на поздний час, он позвонил в Кулебовку. Наталья не спала и звонку не удивилась. Сказала, успокоив, что нигде вокруг Кулебовки, да и по всей большой округе вдоль водохранилища нет никаких пещер, шахт или штолен, — везде сплошной песок или песок под черноземом… Возможно, экстрасенс во сне увидел чей-нибудь подвал: может, и впрямь пора обыскивать подвалы…
Данил извинился. Долго ворочался, прежде чем снова заснуть, донимая себя мыслями о происхождении и значении сна. Под утро осенило: он же пытается заснуть не где-нибудь, а в городе Пирятине, то есть на Полтавщине, а Полтава — это Короленко, а Короленко — это «Дети подземелья»…
(Не сразу, но довольно скоро я дал Авелю прочесть этот мой необработанный рассказ. Авель не стал меня жалеть:
— Какая-такая стеклянная палочка? Что это, плеть, за сопли?.. Какие глаза в темноте не видны, но они, плеть, у тебя смотрят в упор? Разве невидимые глаза можно увидеть?
— Я этот сон придумал, — признался я.
— Зачем?
— Не знаю; для таинственности, что ли…
— Читал ты Короленко, не читал ты Короленко, — кого это волнует?..
Что ж, Авель — бизнесмен и биохимик; литература — не его конек… Конечно же, я ночь не спал и сочинял не для одной стеклянной палочки, не ради Короленко — но ради страшного сомнения героя и вообще людей в своих особенных способностях, настоящих или мнимых.)
Как бы то ни было, я вышел к завтраку пьяный от недосыпа и ночной работы. Думал: поем, вернусь в коттедж, просплю и день, и ночь, и воскресенье… Не тут-то было.
Мы завтракали на поляне перед домом вдвоем с Варварой. Авель отчего-то не садился к нам за стол, но и оставался в поле зрения: играл с Гертой и Татьяной старым, прокушенным и смятым, резиновым мячом на другом краю поляны.
— У меня к вам просьба, — сказала мне Варвара, не откладывая, — как к другу Авеля и моему, надеюсь, тоже.
Я привстал со стула и чинно кивнул, предпочитая обойтись без слов. Варвара продолжала:
— Наш с вами Авель, как вы заметили, отчего-то страшно интересуется, где и с кем я провожу свободное от него время. Он ни о чем меня не спрашивает, считает, что выше этого; он ждет, когда я сама, по своей воле ему все расскажу…
Я осмелел:
— Может быть, так и поступить?
— Не может быть! Не может! — сумела сдержать крик Варвара. — Это отвратительно. Это унизительно, в конце концов… Не знаю уж, в чем он меня подозревает, он этого не говорит, а просто жалуется, даже и на крике, — что я уделяю ему мало внимания, и слишком много о себе чего-то возомнила непонятного, — но ведь и не спрашивает ничего, потому что гордый!.. Вот прямо сейчас мне необходимо ехать, меня ждут, и я поеду!.. Я ему прямо предложила ехать со мной и все узнать, что он хочет знать, но о чем не хочет спрашивать, — и что?
— И что? — подхватил я невольно.
— Уперся и отказывается… Он говорит: его это не касается. И правильно говорит: его это, в общем, не касается.
— Может быть, лучше вам все же рассказать ему, — предположил я уныло. — Я, правда, тоже не знаю, о чем… Возможно, это будет тяжело, но он поймет, — я на нее старался не глядеть.
Варвара отмахнулась:
— Перестаньте! Что вы в этом понимаете? Это вам не книжки детишкам пересказывать. Это вам не литература. Это живая жизнь живых людей. А живые люди очень не любят, когда их задевают за живое…
— Пожалуй, я пойду, — сказал я ей, вставая. — Я не знаю, чего я не понимаю, и не понимаю, что тут нужно понимать, но помочь ничем не могу.
— Сядьте, — сухо сказала Варвара. — И не сердитесь на меня; я больше так не буду… Братва на нервах, как вы можете заметить, — она усмехнулась одними лишь губами.
Я сел. Она сказала:
— Вы очень можете помочь. И вы поможете, я знаю… Вы допивайте чай спокойно, потом мы с вами уберем со стола… И поедем.
— Куда? — не понял я.
— Не все ли вам равно? Но вы поедете со мной.
— Простите, Варя; я хотел спросить: зачем?
— Затем, что вы вернетесь и расскажете, — да, все как есть передадите Авелю.
— Немного странная история, — заметил я. — И непонятно, что на это скажет Авель.
— Авель ничего не скажет, он согласен, — спокойно ответила Варвара. — Это его идея, — она подумала секунду и сочла нужным уточнить: — Отчасти. Невдалеке раздался сильный глухой удар по мятому мячу; я не увидел, кто ударил по нему, Авель или же Татьяна, и успел лишь разглядеть, как мяч взмыл над поляной и, пролетев над нею по дуге, шлепнулся точно на кружку с моим чаем, разбрызгав его по столу и по моей футболке. С азартным лаем ко мне подбежала Герта, надеясь завладеть мячом. Татьяна не двинулась с места и осталась ждать на середине поляны, когда ей этот мяч вернут… К столу подошел Авель, ухватил мяч двумя пальцами и сказал с оскорбительной вежливостью:
— Простите за вторжение… и еще раз простите… Вечно я вторгнусь, куда не звали, — он отвернулся и, глядя вдаль, деловито спросил: — Что, договорились обо всем? Ты едешь? — обратился он ко мне. — Вот и славно. Я, ты понимаешь, не унижусь до того, чтобы выспрашивать ее, куда и к кому она опять едет. Но я хотел бы знать зачем. Да, для чего? Что ее влечет такое, чего она найти не может здесь и находит только где-то?
Варвара встала из-за стола и, не сказав ни слова, пошла в сторону гаражей… Авель повернулся к нам спиной и с криком «Держи!» изо всех сил бросил мяч на середину поляны. Пока мяч летел, Герта догнала его и поймала в прыжке, едва не сбив Татьяну с ног.
Открытый желтый джип Варвары мчался в сторону Киева. Варвара недовольно поглядывала на часы. Теплый ветер бил в лицо и пел в ушах. Кабы не он, я бы уснул. Тем более что не хотелось бодрствовать с мыслью о навязанной мне непонятной роли… Не заезжая в город, мы свернули на запад, на трассу М-06: она тянется с востока, через Киев, Львов и сквозь Европу до Парижа, где и обрывается, если верить картам, которые я иногда люблю разглядывать.
— Мы в Париж? — спросил я у Варвары.
— Так себе шутка, — ответила она. — Нет, мы не в Париж. Даже не в Вену… Нам нужен Житомир, и мы должны спешить.
— Куда? — пытался я шутить. — Житомир тыщу лет стоит на одном месте, да и сегодня никуда не денется.
— Еще и человек стоит на трассе, — ответила Варвара, — ждет, чтобы мы его подобрали. Мне не хотелось бы его нервировать.
Мне было любопытно взглянуть на человека, который терпеливо ждет Варвару у дороги, но вместе с тем я чувствовал заранее: мне будет неприятно его видеть… Встречный воздух с запада дохнул в лицо сгоревшей соляркой и снова стал свеж; потом опять лицо обдало дымом дизеля — и вновь воздух очистился… Далеко впереди, у дорожной развязки, на разделительной полосе был виден бело-синий автомобиль полиции и рядом с ним — военный бурый внедорожник. Сотрудник полиции жезлом приглашал машины, шедшие по нашей полосе на запад, прижаться к отбойнику обочины — и они останавливались, выстраиваясь в колонну по одной. Вскоре встали и мы. Варвара откинулась на подголовник и выругалась…
Встречные полосы трассы долго были тревожно пусты. Потом откуда-то издалека донесся тяжкий рев моторов; он нарастал, накатывался; не прошло и пяти минут, как нам навстречу двинулись один за другим, соблюдая меж собой большую дистанцию, огромные тягачи. На их открытых платформах стояли бронемашины, и гусеничные, и на колесах, укрытые сверху брезентом и не укрытые… Гром моторов, пока тягачи шли и шли нам навстречу, и мимо нас, на восток, оглушал, накрывая меня с головой, — потом мимо прошел последний, груженный броней, тягач; звуки моторов скоро стихли вдали за спиной, и все вокруг стихло; военный внедорожник сорвался с места и по пустой встречной полосе понесся тягачам вслед; полицейский взмахом жезла разрешил всем продолжить путь; вереница машин, застоявшихся у отбойника, тронулась с места, понемногу и мы набрали скорость… Воздух трассы обрел прежнюю свежесть; Варвара, глянув на часы, повеселела и больше не глядела на часы. Нас обгоняли слишком уж нетерпеливые, мы обгоняли слишком медленных, — внезапно те, что обогнали нас, замедлились, и вот уже никто никого не обгонял. Варвара хмурилась, поток машин впереди нас слипся в