– Здесь все время так делают, – объяснил я, – особенно возле Горючих Мест. В Греции всегда существовал обычай убивать новорожденных. Меня самого выставили на вершину холма, едва я родился. Тоже провел там ночь.
Он прикуривал сигарету, но не прикурил и уставился на меня.
– Вас? Почему?
Я засмеялся и глянул вниз, на свою ногу.
– Непростая история. Я ношу специальную обувь, потому что одна нога у меня короче другой. Кроме того, как я понимаю, я был очень волосатым ребенком, ну и потом, у меня разные глаза. Полагаю, что, может, я бы и проскочил незамеченным, если бы все на том и кончилось, так меня угораздило родиться на Рождество, а это уже ни в одни ворота не лезло.
– А чем плохо родиться на Рождество?
– Согласно местным поверьям, боги считают это слишком уж претенциозным. Дети, рождающиеся в такое время, как бы не человеческих кровей. Они из племени разрушителей, носителей хаоса, паникеров. Их называют калликанзаросцами. В идеале они выглядят вроде тех ребят с рогами и копытами и всем прочим, но не обязательно. Они могут выглядеть вроде меня, в зависимости от своих родителей – если таковые были моими родителями. Так что они отказались от меня и бросили на вершине холма.
– А что произошло дальше?
– В той деревне был старый православный священник. Он услышал об этом и пошел к ним. Он им сказал, что делать подобное есть смертный грех и чтобы они лучше быстренько забрали ребенка обратно и на следующий же день подготовили бы его для крещения.
– А… так вот как вас спасли и крестили.
– Да, что-то в этом роде. – Я взял у него сигарету. – Они вернулись со мной на руках, все так, но стали утверждать, что я не тот ребенок, которого они там оставляли. Оставляли они, по их словам, существо лишь с признаками мутанта, а подобрали младенца с еще большими дефектами. Они клялись, что он еще безобразней и что это вообще другой рождественский ребенок. Их дите было сатиром, говорили они; может, какое-нибудь горючее существо подбросило своего детеныша точно так же, как это делаем мы, точнее – подменило его. До того никто меня не видел, так что их рассказ нельзя было проверить. Однако священник не принял это всерьез и сказал им, чтобы они глаз с меня не спускали. Родители примирились со случившимся и были очень добры. Я рос довольно крупным и сильным для своих лет. Им это нравилось.
– Так вас крестили?
– Ну, почти что крестили…
– «Почти что»?
– Во время моего крещения у этого священника случился удар. И немного погодя он умер. Другого такого там больше не было, так что я не знаю, совершен ли был весь обряд до конца или нет.
– Одной капли воды было бы достаточно.
– Я надеюсь. Хотя понятия не имею, что там произошло на самом деле.
– Может, вам лучше еще раз креститься? Чтобы уж наверняка.
– Нет, если уж небо тогда не захотело, я не собираюсь просить его об этом снова.
Мы установили радиомаяк на ближайшей полянке и стали ждать скиммер.
В тот день мы сделали еще около дюжины километров, что, имея в виду задержку, было довольно-таки хорошо. Нашего младенца подобрали и отправили прямиком в Афины. Когда скиммер приземлился, я многозначительно спросил, не хочет ли еще кто-нибудь вернуться обратно. Однако охотников не нашлось.
В тот вечер все и случилось.
Мы полулежали у костра. О, это был замечательный костер, машущий в ночи яркими языками пламени, согревающий нас, с этим своим чудесным запахом и дымком в небеса… Как хорошо!
Там же сидел Хасан – чистил дробовик с алюминиевым стволом. У дробовика были пластиковые ложе и приклад, и он был довольно удобный. Начищая его, Хасан все больше наклонял дуло вперед, так что в конце концов оно оказалось направленным прямо на Миштиго.
Должен признать, что он проделал это довольно искусно. Прошло более получаса, прежде чем он почти неуловимыми движениями точно нацелил ствол ружья. Однако я осерчал, когда положение дробовика зафиксировалось в моем мозгу, а я был на расстоянии трех шагов от Хасана.
Я выбил дробовик у него из рук. Тот врезался в какой-то небольшой камень примерно в восьми футах от нас. После удара саднило руку.
Хасан вскочил, из-под его бороды скрипнули зубы, лязгнули, как сталь о кремень. Я чуть не увидел искры.
– А ну-ка вслух! – крикнул я. – Давай, скажи что-нибудь! Что угодно! Ты, черт побери, отлично знаешь, что ты делал!
Кулаки его сжались.
– Давай! – сказал я. – Ударь меня! Хотя бы только тронь. Тогда мой ответ будет просто самозащитой, которую ты спровоцировал. Даже сам Джордж не сможет снова тебя собрать[64].
– Я просто чистил свой дробовик. Ты повредил его.
– Ты случайно никогда не прицеливаешься. Ты собирался убить Миштиго.
– Ошибаешься.
– А ну, ударь! Или трусишь?
– Я с тобой не ссорился.
– Так ты трус.
– Нет.
Прошло несколько мгновений, и Хасан заулыбался.
– Ты что, боишься вызвать меня на дуэль? – спросил он.
Вот оно. Единственный способ.
Теперь я должен был сделать ход. Я надеялся избежать этого. Я надеялся, что смогу вывести Хасана из себя, унизить или спровоцировать, чтобы он первый ударил меня или сам бросил вызов. Но не получилось.
Плохо, очень плохо.
Я был уверен, что одолею его любым оружием, какое сам назову. Но если выбор за ним, то все меняется. Каждый знает, что у некоторых есть врожденный музыкальный дар. Такие счастливчики могут услышать какую-нибудь мелодию и тут же сесть и сыграть ее на фортепьяно или телинстре. Могут взять в руки какой-нибудь новый для себя инструмент и через пару часов заиграть на нем так, будто всю жизнь играли. Им легко, очень легко даются подобные вещи, потому что у них есть талант – способность с помощью каких-то действий мобилизовать особый род интуиции.
Такой дар владения оружием был у Хасана. Может, им обладают и некоторые другие люди, но они его не оттачивают – неделя за неделей, используя буквально все, начиная от бумерангов и кончая духовыми ружьями. Кодекс дуэлянтов даст Хасану право выбора оружия, а из всех известных мне убийц он – самый искусный.
Но я должен был ему помешать, и я видел, что дуэль – единственный способ, если не считать просто убийства. Я вынужден был принять его условия.
– Да будет так, – сказал я. – Я вызываю вас на дуэль.
Улыбка его стала еще шире.
– Принято… перед этими свидетелями. Кто ваш секундант?
– Фил Грейб. А кто ваш?
– Мистер Дос Сантос.
– Прекрасно. По случаю, у меня в сумке лежит разрешение на дуэль и регистрационные карточки, и я уже оплатил налог на смерть одной персоны. Так что не будем откладывать это дело в долгий ящик. Когда и где вам угодно и на каких условиях?
– Мы проходили мимо отличной поляны, в километре отсюда, по дороге назад.
– Да, помню ее.
– Встретимся там завтра на заре.
– Принято, – сказал я. – А оружие?..
Он вынес свой рюкзак, открыл его. Рюкзак ощетинился разными колюще-режущими любопытными штуковинами, что были скручены в кожаные и металлические спирали и кольца и посверкивали абсолютно подстрекательски. Хасан вынул два предмета и закрыл рюкзак.
Сердце у меня упало.
– Праща Давида, – объявил он.
– На какой дистанции?
– Пятьдесят метров.
– Хороший выбор, – сказал я ему, поскольку сам лично не брал в руки пращу лет сто. – Я бы хотел одолжить одну на вечер, чтобы потренироваться. Но если вы против, то я сделаю свою собственную.
– Можете взять обе и тренироваться хоть всю ночь.
– Благодарю. – Я выбрал одну из них и повесил на пояс. Затем взял один из наших трех электрических фонарей. – Если я кому-нибудь понадоблюсь, я буду на поляне, что вниз по дороге. Не забудьте выставить охрану на ночь. Это опасный район.
– Ты не хочешь, чтобы я пошел с тобой? – спросил Фил.
– Нет. Хотя спасибо. Я пойду один. Потом увидимся.
– Тогда доброй ночи.
Я отправился назад вдоль дороги и наконец вышел на поляну. Установил фонарь в одном ее конце, так, чтобы он светил на группку невысоких деревьев, и двинулся в другой ее конец.
Набрал камней, положил один из них в пращу и запустил в дерево. Промазал.
Я еще выпустил дюжину из пращи и попал только четырьмя.
Так что я продолжил это занятие. Через час я уже попадал чуть более регулярно. Тем не менее на дистанции пятьдесят метров я для Хасана не соперник.
Наступила ночь, а я по-прежнему крутил и бросал. Через какое-то время я добился того, что можно было считать личным потолком точности. Я попадал примерно шесть раз из семи.
Снова раскрутив пращу и запустив камнем точно в дерево, я осознал, что у меня есть одно преимущество.
Мои броски были чудовищной силы. Когда я попадал в цель, удар получался мощнейший. Я уже сокрушил несколько небольших деревьев – такое Хасану было не по плечу, стреляй он даже вдвое больше. Если я достану его – хорошо, но все силы мира бесполезны, если я промахнусь. А вот он не промахнется.
Сколько я выдержу попаданий, задавал я себе вопрос, чтобы устоять и отвечать? Это будет, конечно, зависеть от того, куда именно он попадет.
Далеко справа от меня хрустнула ветка. Я бросил пращу и выдернул из-за пояса автоматический пистолет.
На поляну вышел Хасан.
– Что тебе нужно? – спросил я его.
– Пришел посмотреть, как идет твоя тренировка, – сказал он, оглядывая сломанные деревья.
Я пожал плечами, сунул в кобуру пистолет и поднял пращу.
– Выйдет солнце – узнаешь.
Мы пересекли поляну, и я взял с земли фонарь. Хасан осмотрел маленькое дерево, вернее, то, что от него осталось – обрубок расщепленного ствола. Он ничего не сказал.
Мы пошли к лагерю. Все, кроме Дос Сантоса, уже отправились на боковую. Дон нас охранял. Он расхаживал по периметру электрооповещения с автоматическим карабином в руках. Мы помахали ему и вошли в лагерь.
Хасан всегда разбивал «Гози» – светонепроницаемую одноместную палатку, легкую, как пух, и очень прочную. Однако он в ней никогда не спал. Он прятал в ней свое барахло.