Хасан уже встал на ноги. Зубы его были оскалены, глаза как щелки, лицо его в блеске пота пошло от напряжения горами и долинами.
Борода его была как огневой удар наконечника копья.
Одежда его, зацепившись за какие-то настенные украшения, была как черные крылья.
Руки его, гипнотически медленно шевелясь, душили кого-то невидимого.
Звериный рык вырывался из его глотки.
Он продолжал давить кого-то невидимого.
В конце концов удавил, и руки его пружинно разомкнулись.
Тут же возле него возник Дос Сантос, стал что-то говорить, но они обитали в разных мирах.
Один из танцоров принялся тихонько стенать. К нему присоединился другой, затем все остальные.
Мама Джули отделилась от круга и пошла ко мне – как раз в тот момент, когда Хасан начал все по новой, на сей раз с большим артистизмом.
Тамтам продолжал излагать свой равномерный земной танец.
Папа Джо даже глаз не поднял.
– Плохой знак, – сказала Мама Джули. – Что ты знаешь об этом человеке?
– Много чего, – ответил я, усилием воли очищая свои мозги.
– Ангелсу.
– Что?
– Ангелсу, – повторила она. – Бог тьмы, которого надо бояться. Ангелсу вселился в твоего друга.
– Объясни, если можешь.
– Он редко приходит в наше селение. Он здесь нежеланный гость. Те, в кого он вселяется, становятся убийцами.
– Думаю, Хасан просто попробовал новую курительную смесь – мутантную амброзию или еще что-нибудь.
– Ангелсу, – снова сказала она. – Твой друг станет убийцей, потому что Ангелсу – бог смерти, и он приходит только вместе с ней.
– Мама Джули, – сказал я, – Хасан и так уже убийца. Если бы за каждого убитого им ты получила бы кусочек жвачки и попробовала бы всю ее сжевать, ты бы выглядела как бурундук. Он профессиональный убийца – и поэтому старается держаться в рамках закона. С тех пор как на материке разрешены дуэли, большую часть своей работы он на них и делает. Ходили слухи, что иногда он совершает незаконные убийства, но это ни разу не удалось доказать. Так что, – закончил я, – скажи мне, кто он, Ангелсу, – бог палачей или убийц? Все-таки между ними должна быть какая-то разница.
– Для Ангелсу – никакой, – промолвила Мама Джули.
Тем временем Дос Сантос, дабы прекратить спектакль, схватил Хасана за запястья. Он пытался разомкнуть его руки, однако как-нибудь попробуйте согнуть прутья решетки, и вы представите себе эту картину.
Я пересек помещение и со мной еще несколько человек. Как оказалось – к счастью, поскольку Хасан наконец заметил, что перед ним кто-то стоит, и рывком вниз освободил руки. Тут же из-под его одежды появился стилет с длинным лезвием.
В действительности ли он собирался применить его против Дона или еще кого-нибудь, вопрос спорный, потому что в этот момент Миштиго заткнул бутылку своей Коки большим пальцем и ударил его ею за ухом. Хасан повалился вперед, и Дон поймал тело, я же вырвал лезвие из его пальцев, а Миштиго прикончил свою Коку.
– Интересный ритуал, – заметил веганец, – я и представить себе не мог, что в этом большом парне кроются такие сильные религиозные чувства.
– Это только доказывает, что ни в чем нельзя быть слишком уверенным, не так ли?
– Да. – Он вытянул руку, указывая на зевак: – Они что, все поголовно пантеисты[18]?
Я покачал головой:
– Скорее примитивные анимисты[19].
– А в чем разница?
– Ну, скажем, если эта бутылка Коки, только что опустошенная вами, должна занять свое место на алтаре, или «пе», как его называют, – она будет сосудом для Ангелсу, коль скоро она оказалась в тесной мистической связи с Богом. Так ее видит какой-нибудь анимист. Ну а пантеист будет немного огорчен, если кто-нибудь явится без приглашения во время ритуала да еще накуролесит вроде нас. Пантеисту, возможно, захочется принести незваных гостей в жертву Агве Войо, богу моря, – и он раскроит им черепа в соответствии с ритуалом и сбросит с пирса. Вот почему я не чувствую себя обязанным объяснять Маме Джули, что все эти люди, глазеющие на нас, самые настоящие анимисты. Простите, я отойду на минутку.
На самом деле все обстояло далеко не так мрачно, но мне хотелось немножечко его напугать. Думаю, это удалось.
Извинившись и пожелав доброй ночи, я подобрал Хасана. Он был холоден и недвижен, и только мне было под силу тащить его.
Кроме нас, на улице никого не было, а большая великолепная лодка Агве Войо взрезала волны где-нибудь за восточным краем мира, плеща в небеса его любимыми красками.
Дос Сантос рядом со мной сказал:
– Наверно, вы были правы. Видимо, нам не следовало с вами ходить.
Я не стал утруждать себя ответом, но Эллен, шедшая впереди с Миштиго, обернулась.
– Чушь. Если бы мы не пошли, то лишились бы замечательного драматического монолога в исполнении того, кто ставит шатры-палатки. – Тут я оказался в зоне досягаемости – обе ее руки метнулись ко мне, и пальцы сомкнулись у меня на горле. Давить она не давила, но ужасно гримасничала, рычала, мычала, охала: – В меня вселился Ангелсу, да и в тебя тоже! – А затем рассмеялась.
– Отпусти горло, иначе я просто сброшу на тебя этого араба, – сказал я, невольно сравнивая оранжево-коричневый цвет ее волос с оранжево-розовым цветом неба за ней и улыбаясь. – А то слишком уж он тяжелый.
Перед тем как отпустить, она сжала пальцы на моем горле – не сильно, но все же довольно чувствительно для шутки, – а затем снова повисла на руке у Миштиго, и мы двинулись дальше. Да, женщины никогда не дают мне пощечин, поскольку я всегда подставляю первой другую щеку, а они боятся грибка; так что, полагаю, слегка меня придушить – это и есть единственная их альтернатива.
– Ужасно интересно, – поделилась Красный Парик. – Так необычно. Как будто во мне самой кто-то танцевал с ними. Странное было чувство. Вообще-то я не люблю танцы – никакие.
– Какой у тебя акцент? – перебил я ее. – Никак не могу определить.
– Не знаю, – сказала она. – Во мне помесь ирландского с французским. Жила на Гибридах, а также в Австралии, Японии, до девятнадцати лет…
Тут Хасан простонал, изогнулся, напрягая мышцы, и я почувствовал резкую боль в плече.
Я опустил его на порог и обыскал, обнаружив два метательных ножа, еще один стилет, очень изящный гравитационный нож, Бови с зубчатым лезвием, цепочки для удушения и металлическую коробочку с различными порошками и пузырьками с жидкостями, которые я не стал тщательно исследовать. Мне понравился гравитационный нож, и я оставил его себе. Это был Корикама, очень хорошей отделки.
В конце следующего дня – назовем его вечером – я хитростью заманил старика Фила, решив сделать себе такой подарок за посещение номера люкс Дос Сантоса в отеле «Роял».
Редпол до сих пор дает Филу от ворот поворот, как какому-нибудь возвращенцу Тому Пейну, даже несмотря на то что мой друг уже более полувека доказывает, что он тут ни при чем, – с тех самых пор, как стал обретать значительность и респектабельность. Помимо «Зова Земли», возможно, лучшего из написанного им, он также клепал Статьи Возвращения, которые помогли высветить нужную мне злобу дня. В ту пору Фил был способен на безответственные поступки, хотя в то же время считался постановщиком проблем, и я уверен, что он еще собирает в свой архив нежные взгляды и пылкие признания, время от времени достает их, стряхивает пыль, испытывая при этом явное удовольствие.
Кроме Фила, у меня был еще один предлог для визита – я хотел посмотреть, как чувствует себя Хасан после прискорбного удара, который он получил в поселке. А вообще-то я хотел воспользоваться случаем, чтобы поговорить с Хасаном и выяснить, если уж на то пошло, готов ли он мне сообщить, каковы его теперешние обязанности.
Итак, мы с Филом отправились туда пешком. От строений Конторы до отеля было недалеко. Около семи минут своим ходом.
– Ты уже закончил писать элегию на меня? – спросил я.
– Еще над ней работаю.
– Ты двадцать лет это говоришь. Поторопился бы, чтобы я успел прочесть.
– Я могу показать тебе несколько очень милых… на Лоурела, на Джорджа, есть даже одна на Дос Сантоса. В моей картотеке все виды заготовок – из разряда трафаретов – для людей менее выдающихся. Однако твоя – целая проблема.
– А именно?
– Я вынужден постоянно ее обновлять. Ты ведь не стоишь на месте – живешь себе, радуешься, делаешь что-то.
– Не одобряешь?
– Большинство людей имеют честь что-то делать с полвека, а затем они замирают на месте. С их элегиями нет проблем. У меня такими шкафы забиты. Но, боюсь, твоя должна быть вещью свежеиспеченной с диссонансом в конце. Я не люблю так работать. Мне нужны годы, чтобы все хорошенько обдумать, чтобы тщательно оценить жизнь моего героя, и без вмешательства со стороны. А вы, те, кто живет свои жизни, как в народных песнях, с вами хлопот не оберешься. Думаю, ты хочешь, чтобы я написал тебе эпос, но я становлюсь слишком стар для этого. Иногда я засыпаю на ходу.
– По-моему, ты просто водишь меня за нос, – сказал я ему. – Другие заполучают свои элегии, мне бы хотя бы парочку хороших детских стишков.
– У меня такое чувство, что твоя вскоре будет закончена, – заметил он. – Я постараюсь вовремя сделать для тебя экземпляр.
– О! Из каких таких глубин проистекает сие чувство?
– Кто может локализовать источник вдохновения?
– Ты.
– Это снизошло на меня, когда я медитировал. Я был занят сочинением элегии на веганца – конечно, просто так, в порядке упражнения – и вдруг поймал себя на мысли: «Скоро я закончу элегию на грека». – Немного помолчав, он продолжал: – Концепция этой вещи такова: ты – как два человека, один ростом выше другого.
– Это можно сделать, если я встану перед зеркалом и буду переносить вес с ноги на ногу. У меня одна нога короче другой. Таким образом я концептуализирую твою идею[20]. Ну и что дальше?