— Конечно-конечно, деточка. Я за Алексом-наи-младшим присмотрю, ты не беспокойся.
Беспокоиться Жанна уже и не думала, но к тексту статьи почему-то вернулась с некоторым трудом. Так, а ну-ка оставим разброд и шатания, всего тридцать шесть минут прогулки осталось, даже не сорок две.
«…таким образом мы приходим к выводу, что термин «бидермайеровский стимпанк», при всей его парадоксальности, может быть сочтен валидным. Причем даже для второго из корней: разумеется, с поправкой на общекультурный контекст 1830–1860 гг. Один из характерных примеров тому обнаруживается на листах 2–8, 14–16, 22 и 23 берлинского издания «Tulifantchen». Речь в данном случае идет не о тексте — автор которого, Карл Иммерман…»
Минуточку, он не просто Карл, а Карл Л. Поиск… мимо. Мимо, мимо… И снова мимо. Ага, вот: Леберехт.
«…не о тексте (автор которого, Карл Леберехт Иммерман, во всех аспектах своего творчества так и остался «человеком 30-х»), а о…»
Одну секунду: а автор ли он? «Ойленшпигель» 1973 года — так, но в музейных каталогах значится как «перевод с английского». Поиск… шесть ссылок: три на девятый том «Ойленшпигеля», две на каталог, одна ошибочная. Первоиздание. Нет, без выходных данных. Репринт… юбилейное издание к столетию — других не было? Плохо… 1930 год, один поврежденный экземпляр, первые шесть страниц не сохранились: если там и были дополнительные сведения от издателя, теперь их не найти. Британские источники. Нет. Поиск. Нет, нет, нет… Нет.
Примем как мистификацию. Для тех десятилетий характерно: «с английского» — поди проверь. И попробуй придерись, если что.
«…а о цикле иллюстраций Теодора Хоземана (1864). «Панк-колорит» в определенной степени характерен для всех них, если же взять…»
Внизу что-то требовательно пискнуло — и Жанна чуть не подпрыгнула от неожиданности.
М-да. Роботы эпохи Бидермайера, значит. Стим-панк.
Стим, конечно, не стим, но в остальном оно — существо? устройство? — словно оттуда и явилось. Потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить: перед ней собачий бегунок. А существо, на которое надето это устройство, — щенок в наголовнике с фотоэлементами, совсем еще крохотный, даже породу не разобрать.
Все-таки это покамест редкость. Жанна о таких штуках читала, конечно, даже писала и в стерео видела, но своими глазами — первый раз.
Щенок, то есть взрослый и даже старый пес, снова требовательно пискнул электронным голосом. Для него, разумеется, это был лай.
— Доброе утро, доброе утро, всем здравствовать! — С дальнего конца площадки, сияя улыбкой, поспешала его хозяйка. Лейла, вот как ее зовут. Давненько не виделись. Насчет песика теперь все понятно. А зовут его, кажется…
— Это Юан-Ли? — с удивлением спросила Бинди.
— Он, он, мое сокровище! — закивала хозяйка. — Видите, он вас с Жаннет сразу узнал… Ах, фрау Вейдлинг, как я вам завидую: все-то вы помните, дай вам бог здоровья, мне бы такую память в вашем возрасте, если доживу, конечно…
Жанна поморщилась. Ну, Лейла в своем репертуаре: тактичности у нее за миновавшие годы не прибавилось.
— Но ведь Юан-Ли еще молодой совсем. — В голосе старушки все еще звучало удивление.
— Что вы, ах, что вы, фрау Вейдлинг, молодой он был, когда Жанночка здесь своего сынишку выгуливала. (Женщина, постаравшись сделать это украдкой, бросила на Жанну сочувствующий взгляд в духе, мол, «вот как сдала старушка»; старания эти были столь неумелы, что Жанне захотелось с размаха врезать ей бланкетом по голове.) А сейчас нам девятнадцать с половиной лет — да? Правда-правда, солнышко мое? — и еще десять дней после перезаписи, видите, до сих пор глазки не раскрылись и ножки не ходят, но это ничего, на то и экзоскелетик, и масочка видящая, да? Вот, вот, молодец ты наш… Играй с мячиком, играй!
Мячик Юан-Ли догнал сразу, точно прижал его коленчатыми лапами бегунка, попытался перехватить зубами — но эта функция у наголовника не была активирована, а крохотная щенячья пастишка тем паче для такого не годилась. Лейла всплеснула руками:
— Ой, фрау Вейдлинг, Жанхен, ну будьте здоровы, побегу я моему малышу помогать. (Однако не тронулась с места.) Ему же не объяснишь, что у него лапки и мордочка, как у новорожденного. Ну ничего, еще пару месяцев — и можно будет снять эту машинерию, уж так-то она нам надоела…
Лейла все не уходила, поглядывала выжидательно, будто желая еще что-то сказать. Но, кажется, так и не нашла нужных слов или просто вдруг смущение испытала, хотя это не в ее стиле. Песик в очередной раз пискнул, шевельнул мяч — и хозяйка наконец поспешила к нему.
Какое-то время Жанна и Бинди-Шванхильд молча смотрели ей вслед.
— Вижу, деточка, тебе неприятно, — старушка нарушила молчание первой. — А зря! Ты тоже в таком, только человеческом, будешь ходить. Я-то не успею, но вы с Алексом — вполне.
— Бабушка, ради бога… Что вы вообще говорите?
— Дело говорю. А может, когда придет ваш срок, уже додумаются, как обходиться без такого. Ко времени младшего и наимладшего — точно придумают.
— Без чего «без такого»? — Жанна едва успела в самый последний момент чуть притушить ярость, так что ответ ее прозвучал просто злобно. — Это же все оболочка, «экзо» с датчиками, оно ведь не работает без тела и мозга! Даже сейчас получается, можно сказать, убийство щеночка — вы что же, всерьез думаете, что в человеческом варианте такое кто-нибудь допустит?
— Убийство щеночка… — задумчиво произнесла Бинди. — Но ты ведь знаешь, что это все-таки не так, да?
Жанна знала, конечно. Ей еще полгода назад «Бильд» предложил вести полемическую колонку на эту тему — и она мужественно спорила с нео-веганцами четыре номера подряд, пока не обессилела. В конце концов, убеждать можно только того, кто готов слушать. А если человеку сквозь его зеленые очки не заметна разница между «наложением» и «вытеснением» и не ясно, что у трех-четырехдневного щенка, слепенького, неходячего, в коре еще просто нет той интегральной активности, которую в принципе можно вытеснять, то какой уж тут спор.
Да, она знала. Знала и то, что в семье с большим интересом следят за этой ее колонкой: все-таки «Бильд» — не рядовое издание, мягко говоря. Но…
— Но! — твердо произнесла она.
— Да, ты права, конечно. — Голос старушки опять был странен, точно доносился откуда-то издалека. — Пока не умеют делать искусственный носитель — о… человеческом варианте, ты так сказала? — даже думать неправильно. А то были у нас такие… думавшие…
Жанна, безошибочно распознав виноватый оттенок, погладила Бинди по руке.
— Ладно, бабушка, ну его, тот носитель. Это как с копированием звука: записывать еще двести лет начали, качественно воспроизводить — тоже лет сто, а сейчас уже и идеальные синтезаторы есть, но вот чтобы роботы в Да Скала пели — до этого пока далеко. Так что все мы тут равны, все не доживем.
— Ох, деточка, по-твоему, это так много — двести лет? — Бинди лукаво улыбнулась. — Даже меньше, чем два раза моя жизнь. Кто бы мог подумать. У моего поколения, знаешь ли…
Старушка замолчала, а Жанна, сама не зная зачем, вывела на голограмму «Tonaufnahme», потому что двести лет — это фигура речи, а на самом деле, наверно… Ого! Первые удачные опыты — 1850-е. Действительно почти двести.
И, тоже действительно, даже не полностью двойной возраст Бинди-Шванхильд. Которая сейчас, если можно так сказать, молчит очень странным голосом.
— А вот знаешь, — именно в этот миг старушка вновь заговорила, причем голосом совсем не странным, только суховато, как будто давая справку, — очень многие из нас прожили долго. Долго и хорошо.
— Что, из вашего поколения? — Жанна всерьез удивилась.
— Да нет, что ты. Поколению-то не повезло. Но вот те, с кем мы вместе видели это бомбоубежище изнутри — Хильди и Труди, Куно, Карлхайнц… Ребята и девочки с нашего двора и из дома напротив. Так вот, они все — почти в£е… Я последняя, это правда. Но еще десять лет назад это было не так. Даже восемь лет назад. Линда — помнишь ее?
Жанна действительно не то вспомнила, не то смутно представила себе: какая-то старуха, совсем древняя, на вид гораздо старше Бинди, хотя ей тогда подумалось, что это, конечно же, невозможно. В парке, на лавочке. Точно, была такая встреча — они с бабушкой обнялись и заплакали, а потом принялись болтать, захлебываясь и перебивая друг друга, как две школьницы.
Крылатая игрушка снова взлетела, жужжа чуть иным тоном — и опять немедленно упорхнула туда же, в непролазные заросли перед бомбоубежищем.
Малышня разочарованно взвыла — но все тот же подросток с ангельским терпением опять полез в кусты, нашел, принес.
Повезло кому-то. Жанна, вообще говоря, больше не припоминала тут настолько примерных старших братьев. Кстати, чей все-таки он брат? На детской площадке этот парень появлялся часто, и давно он уже здесь… да, давно, не первый год… Но обычно сидит в сторонке, а если помогает, то сразу всем, так что ассоциировать его с кем-либо из малышей не получалось.
— Заинька! Солнышко! Ко мне, ко мне, ко мне, мой маленький! Домой-домой-домой, все, нагулялись. Вот мячик, вот! Иди к мамочке… Солнышко! Комнекомнекомне, ах ты ж зараза! — Лейла чуть ли не танцевала на краю площадки, потрясала в воздухе мячиком и всячески звала к себе Юан-Ли, то улещивая, то гневно обращаясь к его совести.
Но новорожденно-старый песик в облачении стимпанковского робота не обращал на «мамочку» никакого внимания. Растопырившись, словно насекомое, замер перед группой детей и на что-то уставился. А потом громко пискнул. И снова. Не откликаясь на зов — пищал, пищал, пищал. До тех пор, пока хозяйка, окончательно потеряв терпение, не подобралась, осторожно лавируя между детей, к нему вплотную, не подняла на руки и не унесла, укоризненно объясняя, до чего же он не прав.
Все это выглядело очень смешно, но Жанна на всякий случай привстала, пытаясь увидеть, что же так взволновало Юан-Ли. Ничего особенного на площадке не было. Мамаши и бабушки по сторонам, а в самом детском городке кучка детей — и тот подросток.