«Вот почему тебе было жалко улетать отсюда. Тут ты нужен, востребован, необходим даже! А там ты никто, пусть и герой первой лунной экспедиции-поселения, вынужденно закончившейся из-за проблем с материалами обшивки купола, — никто не мог предположить, что космос так обойдется с проверенными стократными экспериментами материалами. Да и не суть теперь… Самое главное — люди, а людей ведь не бросили. В надежде вернуться сюда через год законсервировали оборудование, оставили механизмы, машины, оборудование. Но людей вывезли в кратчайшие сроки, пусть и вероятность трещины — полпроцента. Две тысячи семьсот двадцать одного человека».
— А семьсот двадцать второго оставили, понимаешь? А? Да, как и тебя, забыли. Слышишь?
Костиков снова посмотрел вправо, где последний раз видел съежившееся, замершее животное. Хоть и не хотелось отрываться от нагретого телом дивана, поднялся и пошарил. Голова кружилась. Есть! Кот не сопротивлялся, только слабо мякнул.
— А ты мне руку как? Знаешь, как больно? До сих пор.
Он уселся на мгновенно остывший диван, передернулся от холода и запихал кота под куртку.
— Сиди, зараза, раз уж так вышло. Никому неохота оставаться одному.
Это было странное чувство — он снова пригодился. Пусть всего лишь какому-то рыжему коту, пусть совсем ненадолго, но — был нужен. Как и тот ему самому, впрочем.
— Нет, государство у нас хорошее, знаешь: все для людей… Если работаешь честно, без дураков, то и получаешь тоже без дураков. Все бросить и вывезти столько народу, это же безумно дорого и стоит дорогого. Забота… да… а сами мы никак не научимся быть не только полезными и нужными всем, а еще и необходимыми кому-то одному… одной… кому-то. Работаем, работаем… вот. Глубокая мысль, правда?
Кот перестал дрожать и тихонько мурлыкал.
Михаил хмыкнул.
Грустно признаваться самому себе в том, что, пожалуй, это самый подходящий ему конец. Кому он необходим на Земле? Родителей нет уже, даже в двадцать втором веке медицина не всесильна.
А больше и некому «о нем мечтать». Разумеется, о М.И. Костикове вспомнят, когда на миграционке заметят: как вылетевший он отмечался, а как прибывший нет. Не сразу, но вспомнят — через неделю реабилитации и карантина, на земном контроле.
И станет он героем хроники. Конечно, лет двести такого не случалось! И что скажут? Сам остался, роковая случайность, технический сбой или — просто забыли, как вот этого рыжего, — еще что-то? А какая разница?
— Никакой, — сказал Костиков и повторил в темноту. — Никакой нет.
День шестойНАДЕЖДА
Из груди словно вытащили сердце, так отчего-то было холодно. Михаил разлепил глаза, ощутил потрескавшимися губами кристаллики льда на отросшей щетине усов. Голова была тяжелой, там гулко и мучительно больно стучало. Долгое и хрипучее дыхание с трудом вырывалось между ноющими от мороза зубами. Костиков поднял ко лбу руку и отметил: та непроизвольно тряслась. Вот и все, похоже, финита.
Он пошарил по груди и понял — кот там больше не лежал. Ушел? Куда? И вдруг самым страшным показалось именно это — кот пропал! Неожиданно Костиков понял: и почему не прибил рыжего сразу как тот попался, отчего потом отпустил, зачем согрел. Пока был кот, он, инженер Михаил Илларионович Костиков, не оставался на Луне одиноким.
— Кис-кис-кис, — позвал Михаил — Ко-от.
С сипением вырвавшийся из груди воздух не издал звука, только какой-то писк. Костиков без эмоций отметил — вот, еще и это.
А потом услышал мяуканье. Слабое, тихое, зато абсолютно точно настоящее.
— Кис-кис-кис.
Подняться не получилось, поэтому Михаил просто соскользнул на пол, прислушался и пополз на четвереньках туда, где слышал кота. Голова кружилась, мышцы на руках и ногах лихорадочно тряслись, несколько раз желудок сжимало порывами рвоты, отдавая горечью в сухой рот. Костиков замирал, тяжело дышал и упорно полз дальше. Лишь когда голова уперлась в жесткое покрытие, Михаил остановился, поднял руку и уцепился за поручень. Мысли путались. Так, значит, он приполз к миграционной зоне.
Что это?
Диспетчерская панель тускло светилась. Не веря своим глазам, Костиков, преодолевая мышечную апатию и чудовищную слабость, сумел кое-как подняться и приложил палец к сенсору.
Панель подернулась туманом, а через миг на ней появилось изображение взъерошенного человека.
— Михаил, это вы? Вы меня слышите? Слышите?
В темноте сидел кот. Теперь он совершенно точно остался один: шум, совсем недавно раздавшийся в стылой тишине лунной станции, напугал его, заставил забраться под диван и затаиться. Оттуда кот видел, как люди в белых странных костюмах торопливо забрали Того, Кто Остался, и унесли. Люди разбрелись по залу отлета, перекрещивая темноту лучами фонариков, а затем… они ушли, оставив кота одного.
Он вылез и уселся на холодном полу миграционной зоны. Только темнота и тишина. И никого более.
Наверное, кот думал, что Тот, Кто Остался, был не прав, когда говорил, будто никто о нем не вспоминает. Как сказал кто-то, невидимый коту, на светящейся панели, ее звали Надежда, — одна человеческая особь помнила точно. Люди сами выдумывают себе проблемы, убеждая, будто за работой и бытом упускают из виду самые простые и нужные вещи. Люди не коты.
Тот, Кто Остался, доказал, что все помнит.
Ну, и Та, Что Помнит, — тоже.
Темноту прорезал яркий конус. И не успел кот что-либо предпринять, как руки в белых перчатках схватили его и поднесли к стеклянному шлему.
— Вот он, нашел! Рыжий, пойдем-ка со мной, а то твой друг не хочет улетать один.
Никто не знает, о чем думают коты, и думают ли вообще. Но то, что они умеют улыбаться, — совершенно доказанный факт.
ЯНА ДУБИНЯНСКАЯ
ЖЕЛЕЗО
Нельзя спрашивать, как пройти в «Библиотеку».
Нельзя пользоваться каким-либо транспортом, подглядывать в айти-карту и отвечать на вопросы прохожих, всегда готовых помочь, провести или хотя бы указать дорогу.
Ни в коем случае. «Библиотеку» нужно найти самой — и только тогда все будет хорошо. Тогда точно поступишь, поселишься в столице, встретишь верных друзей, большую любовь и станешь сочинителем.
…Короче, был уже поздний вечер, стемнело, один ботинок промок, другой натер ногу, и жутко хотелось есть, нормальной еды, а не тортика. И пускай, решила Лена, не умру. Я в «Библиотеке», я правда в «Библиотеке», я нашла дорогу! — и теперь уже ничего не страшно.
Подошла к стойке и храбро сделала заказ:
— Мне, пожалуйста, кусочек слоеного торта с орехами, безе, кремом из вареной сгущенки… м-м-м… еще с маком, марципанами и шоколадной крошкой. И с вишенкой сверху.
Девушка за стойкой, очень белокожая, светящаяся, улыбалась и кивала в такт. Ее пальцы шелестели по клавиатуре, быстро-быстро, так, что казались отдельными, самими по себе, у айтишников так всегда. Лена внезапно занервничала, смутилась. А вдруг получится какая-то ерунда?., а ведь «Библиотека».
— Что вы будете пить?
— Чай… с мятой. Просто чай с мятой, и все.
— Присаживайтесь.
Еще входя, Лена присмотрела себе столик, маленький, на двоих, в самом уголке, возле вешалки и одновременно у окна. Общаясь с айтишницей, переживала, что удобный столик займут, — в «Библиотеку» все время подтягивались новые посетители, веселые, раскованные, свои, — но обошлось, не заняли, и она примостилась там, с краю, повесив курточку за спиной. Отсюда было видно все кафе, небольшое, полутемное и конспиративно-уютное, как она себе и представляла. И еще одно такое же — в отражении на темном стекле, сквозь которое просвечивали уличные фонари.
Рядом, сдвинув вплотную два столика и все равно едва умещаясь за ними, заседала студенческая компания, шумная, тоже точно такая, как надо. Ожидая заказа — все будет хорошо, все получится, — Лена завистливо прислушивалась к их разговорам.
— Пересдача во вторник. Если завалю — абзац, пишите письма.
— Не свисти, не завалишь.
— Ну и пойдешь к нам на айти. Будет нормальная профессия в руках.
— По-твоему, сочинитель — ненормальная профессия?
— Не мужская уж точно.
— А ну прекратить мне тут гендерный шовинизм!
— Аня, Анечка, ну согласись, что роль сочинителя всегда чисто вспомогательная. Без айти все ваши выдумки ломаного гроша…
— Ни фига. Наоборот, это вы, айтишники, у нас на подхвате. А прогресс в любой сфере невозможен без…
Загалдели одновременно, перебивая, перекрикивая друг друга, и если бы сидеть вместе с ними за тем сдвоенным столиком, больше ничего и не требовалось бы для счастья. И так будет, мысленно застолбила она. Точно будет. Я же сама нашла «Библиотеку».
— Идиоты, правда?
Лена даже вздрогнула.
Искоса глянула — не перед собой, а в отражение на стекле. Вот черт, вечно кто-нибудь пристанет. Надо было положить сумку на второй стул. Или повесить куртку.
Парень, весь в черном и сам чернявый, развалился напротив, как у себя дома, локтями на стол, барабаня по скатерти короткими пальцами. На одном из них — выше Лена глаз не подняла — имелся жуткий перстень в виде черепа с дыркой во лбу, дешевый, из тусклого железа.
— Я сюда иногда специально заглядываю, — сказал парень. — Посмотреть на ритуальные драчки сочинителей с айтишниками. Очень смешно. Такие идиоты — и те и другие.
Лена, конечно, молчала. Если никак не реагировать, то в конце концов отстанет.
Ей принесли заказ. Глядя в столешницу, Лена следила, как на ней появляется сначала прямоугольная дощечка-подставка, затем зеленая чашка на блюдце, от которой пахнуло вкусным мятным паром, и, наконец, тарелочка с тортиком, на вид очень даже ничего. На хвостике декоративной вишни висела маленькая шоколадная капелька — такая, как и было задумано.
— Приятного аппетита, — пожелала официантка.
Лена вскинула глаза, но барышня уже смотрела не на нее, а на парня. Вопросительно и слегка насмешливо.
— Я потом, — сказал он. — Чуть попозже, ага?