Основную долю жителей Санкт-Петербурга составляли крестьяне. Они объединялись в целые сообщества, или артели. Крестьяне из Ярославля контролировали торговлю и трактиры, выходцы из Костромы – строительство, из Твери – сапожные мастерские. Деревенских мальчиков, только переехавших в столицу, отправляли сначала к односельчанам, чтобы те занимались мелкими поручениями. Позже эти мальчики продвигались по служебной лестнице в своем сообществе: сперва к приказчику, затем к старшему приказчику. При большом везении и выдающихся способностях через некоторое время они могли позволить себе открыть собственную лавку. Крестьяне в свою очередь становились мещанами, а мещане – купцами, таким образом у приезжих был шанс стать независимыми предпринимателями. Так появились ставшие впоследствии знаменитыми купеческие семьи Елисеевых, Палкиных, Глазуновых…
Покидая родную деревню, крестьяне получали паспорта, но они имели ограниченный срок действия: как правило, полгода, по истечении которого нужно было возвращаться домой и продлевать его. Такая система была довольно накладной для многих: нужны были средства на дорогу и погашение долгов по подушной подати. К тому же из-за этого крестьяне теряли время, в которое могли бы зарабатывать. По этой причине многие из уехавших становились беспаспортными нелегалами. Прописаться открыто они уже не могли и селились там, где это было возможно сделать в обход закона.
Были и те, кто не выдерживал городской жизни и возвращался на родину. Многих одолевала тоска по дому: чаще всего крестьян в город отправляли совсем мальчиками, для которых смена места жительства была ужасным стрессом. Об этом говорится в рассказе А. П. Чехова «Ванька» – в сцене, где мальчик пишет в письме на деревню дедушке:
«Дедушка милый, нету никакой возможности, только смерть одна. Хотел было пешком на деревню бежать, да сапогов нету, морозов боюсь».
А в газетах можно было встретить много печальных заметок:
«В Виленском «Вестнике» сообщают следующий крайне печальный случай самоубийства десятилетнего крестьянского ребенка, повесившегося, как по всему видно, от тоски по семье, по своей родной деревне».
Да и не только детям Петербург казался чем-то пугающим после родной деревни. Вот как описывает Гоголь впечатления от города кузнеца Вакулы, прибывшего в Петербург за черевичками, в «Вечерах на хуторе близ Диканьки»: «Боже мой! стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные стены; стук копыт коня, звук колеса отзывались громом и отдавались с четырех сторон; домы росли и будто подымались из земли на каждом шагу; мосты дрожали; кареты летали; извозчики, форейторы кричали; снег свистел под тысячью летящих со всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под домами, унизанными плошками, и огромные тени их мелькали по стенам, досягая головой труб и крыш»[12].
Жилье многие приезжие снимали в доходных домах. Их строили специально под сдачу комнат и квартир внаем для получения дохода – так они и получили свое название. Во второй половине XIX века количество таких строений резко возросло. Доходные дома занимали целые районы как в центре города, так и на его окраинах. Только по одному фасаду можно было понять, насколько дорогое жилье сдается в конкретном доме: чем пышнее было их оформление, тем выше стоимость апартаментов внутри.
Имелись разграничения по ценам на квартиры и в зависимости от этажей, на которых они располагались: чем выше в доме находилась комната или квартира, тем дешевле стоило проживание. Причина была простой: в те времена не существовало лифтов, поэтому добираться до верхних этажей было непросто. Первый лифт появился в доходном доме купцов Елисеевых на Фонтанке, построенном в 1890 году. Так, например, описывает Ф. М. Достоевский жилище героя романа «Преступление и наказание» Родиона Раскольникова: «Каморка его приходилась под самой кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на шкаф, чем на квартиру»[13].
Фото А. Евстафьева
Несмотря на резкое увеличение количества доходных домов во второй половине XIX века, качество жизни в них долгое время оставляло желать лучшего. И без того густо заселенные дома дополнялись флигелями, мансардами, пристроенными корпусами – плотность застройки позволяла сдавать больше жилья, дома росли не только ввысь, но и «вглубь» – так и стали появляться знаменитые петербургские дворы-колодцы. Вот как описывает один из корреспондентов газеты «Голос» состояние жилья в Санкт-Петербурге в то время:
«Каждый день воздвигаются новые дома или переделываются старые, и кто не побывал в столице два или три года, тот может быть почти уверен, что на каждой из главных улиц он наткнется на новые, незнакомые ему фасады, с разными выкрутасами и карнизами… К сожалению, в большей части случаев, все и ограничивается фасадами… В домах с мансардированными крышами и кариатидами, черные лестницы, сплошь да рядом, ничем не отличаются от черных лестниц домов, построенных лет пятьдесят или сорок назад, о правильной вентиляции нет помину; клозеты составляют исключение и роскошь; на дворах не принято никаких мер для соблюдения чистоты и уничтожения зловония от помойных ям; отопление везде устроено по допотопной системе и т. п. Всюду заметно или полное незнание современных улучшений в архитектурном деле, или полное пренебрежение к комфорту, удобствам и гигиеническим требованиям».
Двор со стеной-брандмауэром. Фото К. Дворцовой
Двор-колодец. Фото К. Дворцовой
Сдавались, конечно, не только каморки, но и шикарные апартаменты. Позволить снять их могли разве что дворяне или чиновники высшего ранга, хотя последним чаще всего жилье предоставляло ведомство, в котором те служили.
Почти все известные литературные деятели проживали в Петербурге в съемных квартирах. Например, Пушкин, Гоголь, Достоевский, который, кстати, за время жизни в Петербурге сменил 22 адреса. Квартира в Кузнечном переулке, где сейчас расположен музей, посвященный писателю, стала его последним местом жительства. Последним адресом Пушкина был переделанный из особняка доходный дом на набережной Мойки, 12. Гоголь какое-то время проживал в доходном доме Зверкова у Сенной площади. Его же он описывал в повести «Записки сумасшедшего»: «”Этот дом я знаю, – сказал я сам себе. – Это дом Зверкова”. Эка машина! Какого в нем народа не живет: сколько кухарок, сколько приезжих! а нашей братьи чиновников – как собак, один на другом сидит»[14].
Фото А. Евстафьева
Чаще у приезжих пользовались спросом маленькие квартирки или комнаты из-за своей цены. А порой и просто углы. Иногда жилье сдавали еще и в субаренду: снимая квартиру в несколько комнат, арендаторы пересдавали часть помещений или, сняв большую комнату, делили ее на четыре части перегородками и сдавали углы. Кровать у окна стоила дороже кровати в темной части комнаты. Бывало, что на кроватях спали по очереди из-за разного графика работы: кто-то работал днем, кто-то ночью. Это считалось удобным, ведь кровать оставалась теплой, а если она располагалась не у печи, то такое попеременное использование спального места становилось даже преимуществом. Таким образом, в некоторых доходных домах были комнаты, где проживало 20 и более человек, а в одном доходном доме могло насчитываться до трех тысяч жителей. Тяжелые условия проживания приводили не только к частым эпидемиям, но и к росту преступности. Многие выживали как могли, ступая в конечном итоге на скользкую дорожку. И там, где было средоточие низкого по цене и качеству проживания жилья и соответствующих дешевых заведений, как правило, возникали и неблагополучные районы города.
Самым известным из подобных районов в Петербурге в XIX веке была Сенная площадь и ее окрестности. В начале XVIII века территория Сенной, как и большая часть будущего Петербурга, была покрыта лесами и болотами. С 1703 года леса начали активно вырубать, а протекавшая рядом речка Кривуша постепенно превращалась в канал[15], вода из которого даже какое-то время считалась пригодной для питья. Правда, недолго: канал быстро засоряли различными отходами, поэтому горожане стали называть его канавой.
После того как в 1737 году сгорел Морской рынок, находившийся у современной Дворцовой площади, было принято решение отстроить его заново, но на окраине. На новом рынке торговали сеном, соломой и дровами, поэтому рынок стали называть Сенным, а по нему получила название и вся площадь, где он разместился. Сено в то время было все равно что бензин сейчас, ведь основным транспортом были лошади, поэтому буквально с первых лет существования это место никогда не пустовало.
Фото А. Евстафьева
От площади начиналась дорога на Москву, известная сейчас как Московский проспект. В связи с этим торговать здесь стали в том числе приехавшие в город купцы и крестьяне. Постепенно площадь начала активно застраиваться – сначала лавками и трактирами, а позже и жилыми домами. На деньги торговцев была построена деревянная церковь Успения Пресвятой Богородицы, позже перестроенная в камне на средства богатого откупщика Саввы Яковлева. Ее также знали как Спаса на Сенной[16]. Между церковью и рекой Кривушей когда-то находилось кладбище. Позже на его месте появился Спасский переулок, получивший название как раз из-за церкви.
В первой четверти XIX века на Сенной площади было построено здание гауптвахты вместо старой караульной будки. Рядом с ней проводились публичные наказания за воровство и мошенничество, так называемые «торговые казни».