Противник полностью перебросил 4 гд на туапсинское направление с целью возобновления наступления в общем направлении на Туапсе. Начавшиеся активные действия наших частей на этом направлении, а также наступление наших войск под Сталинградом, видимо, сорвало планы противника. Наступление им предпринято не было. Требуется следить, не снимет ли противник с туапсинского направления отдельные части для переброски на другие фронты.
В зале курили. Было холодно. И не очень светло, хотя за окнами обозначался полдень. Сырой и мрачный, с ветром, дующим из лощин.
Гавриил Васильевич Жуков выступал перед партийным активом города.
– Теперь уже не секрет, – говорил адмирал, – что самыми опасными и тяжелыми днями были 22 и 23 октября, когда немецкие войска вышли к горам Семашхо, Два Брата, перерезали рокадную дорогу, одну-единственную. И оказались в долине реки Туапсинки… В этой обстановке коммунисты и все трудящиеся города показали образцы мужества, стойкости, героизма… Защищая город, 23 октября части 353-й стрелковой дивизии под командованием генерала Колчука начали наступление в направлении горы Семашхо. Два дня спустя пошли в наступление бойцы 383-й стрелковой дивизии. А 28 октября – подразделения 10-й стрелковой бригады… Успешный контрудар наших войск по гойтхской группировке фашистов привел к гибели более 8 тысяч немецких солдат и офицеров. Противник потерял также много техники, оружия. Однако потребовалось еще две недели ожесточенных боев, прежде чем была отброшена за реку Пшиш семашхская группировка гитлеровцев, большая часть которой, а именно 4200 солдат и офицеров, была уничтожена. Сегодня мы смело можем сказать: враг не прошел, угроза прорыва противника к Туапсе миновала.
«Это хорошо, – думал председатель горисполкома Дмитрий Акимович Шпак. – Это очень хорошо… Теперь надо браться за восстановление города. Придется начинать с водопровода, электричества. И школ. Детишкам надо ходить в школы…»
ДИРЕКТИВА СТАВКИ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДОВАНИЯ ОТ 31 ДЕКАБРЯ 1942 ГОДА КОМАНДУЮЩЕМУ ЗАКАВКАЗСКИМ ФРОНТОМ ГЕНЕРАЛУ АРМИИ ТЮЛЕНЕВУ.
Основной недостаток представленного Вами плана операции заключается в разбросанности сил по всему фронту Черноморской группы.
Ставка Верховного Главнокомандования предлагает собрать группу войск в районе Ставропольская, Азовская, Крепостная в составе пяти стрелковых дивизий, девяти стрелковых бригад, двух танковых бригад, трех танковых полков и трех танковых батальонов и этой группой нанести стремительный удар, поставив себе целью как можно быстрее захватить Тихорецк с задачей отрезать силы противника при отходе их на Ростов. По пути на Тихорецк – принять все меры к тому, чтобы с ходу захватить мосты через реку Кубань и город Краснодар. Однако не задерживаться при взятии Краснодара и главные силы направить на Тихорецк. В случае упорного сопротивления противника в Краснодаре – город блокировать.
Вспомогательный удар нанести с целью обхода Новороссийска и его захвата группой войск в составе двух стрелковых дивизий, трех стрелковых бригад, двух танковых батальонов из района Эриванский. Удар нанести через Абинскую с ближайшей задачей захватить Крымскую…
Наступление начать не позже 12 января.
Море мутнело от желтой пены, которой линяли волны – не крупные, не величественные, а мелкие, короткие. Они дергались, пятились, лезли друг на друга. И даже дождь, спорый, колючий дождь не мог остудить их пыла.
Тучи, сгустившиеся у горизонта, хмуро, исподлобья смотрели на бушующее море, на горы, смутно сереющие вдали. Норд-ост жалил холодом. Мокрые ветки обмерзали и звенели под ветром, словно битое стекло.
Несколько тральщиков и транспортных кораблей покачивались у пристаней Туапсинского порта. С берега на дощатые настилы тянулись колонны людей в черных шинелях. Люди взбегали по трапам, исчезали в трюмах бесшумно и быстро.
Когда Любаша ступила с трапа на палубу, старшина второй статьи задел ее плечом. Обернулся и сказал:
– Извините.
– Петр, – сказала Любаша. – Здравствуйте, Петр!
Да, это был он, старшина Сомородов из батареи Дмитрия Кораблева.
– Люба! – Самородов удивился. Он, конечно, не ожидал увидеть здесь Любашу.
Они остановились. Но их сразу же стали подталкивать, потому что по трапу поднимались морские пехотинцы, а корабль раскачивался, и трап скрипел и вырывался из-под ног, точно был живой и нестерпимо страдал от тяжести.
– Вы теперь не охотитесь за самолетами? – спросила Любаша.
– Нет, – ответил он.
И пошел вперед. И она пошла за ним.
– А Митя рассказывал, что вы настоящий охотник за самолетами. Что вы их поджидаете и выслеживаете, как настоящий охотник дикого выслеживает зверя. Это верно? Да?
– Насчет зверя, пожалуй, правильно, – согласился Самородов. – А в настоящие охотники старший лейтенант возвел меня исключительно по безмерной доброте своей…
Он пропустил Любашу вперед, и она полезла вниз по узкому крутому трапу. В кубрике было тесно и сильно накурено, но еще было и тепло, а это сейчас казалось самым главным. Они отыскали свободное место, сняли вещевые мешки и сели на них.
– Как вы сюда попали? – спросил Самородов, глядя на нее внимательно.
– Через горком комсомола.
Галя спросила Любашу:
– Ты волнуешься?
– Нет. Я сейчас такая, словно зубной врач сделал мне обезболивающий укол.
Они сидели в радиорубке, низкой, крохотной, где пахло масляной краской, где молодой моряк в наушниках не отрываясь смотрел на узкую, светящуюся шкалу приемника. Радист, на правах коллеги, пустил Галю в рубку. А она, конечно, вспомнила о Любаше и привела ее сюда.
По-прежнему гудели машины. И тральщик зарывался в волны. Палуба то уходила вниз, то устремлялась в гору, будто хотела встать во весь свой рост.
Галя выглядела бледной, осунувшейся. Движения были вялыми. Кажется, ей нездоровилось.
– Когда я думаю, что Журавлев может умереть, мне хочется, чтобы меня убили, – сказала она. И отчаяние было в ее голосе.
– А я хочу мстить, – призналась Любаша. – Раньше я не знала, что это такое. Теперь знаю.
– В далекой древности суровый обычай был: мстить за кровь.
– Справедливый обычай.
– Он и теперь, по-моему, сохранился у некоторых народов.
– Каких?
– Точно не помню. На Востоке, кажется…
Потом они перестали говорить. Любаша достала книгу. А Галя смотрела на крашенную в салатный цвет переборку и думала о своем горе…
Кто-то правильно подметил, что люди чаще и охотнее вспоминают о прошлых радостях, переживают их заново, порой переоценивая и преувеличивая счастье, которое некогда посетило их. Может, это случается потому, что в душе человеческой счастье, точно солнце, свет которого и желанный, и надежный, и долгий.
Горе – вспышка, взрыв. Оно обжигает, причиняет боль. Но уж если боль проходит (если проходит!), то о ней стараются не вспоминать.
Окровавленное письмо Журавлева и короткая записка Тамары не могли быть забыты так скоро. Журавлев ранен. Дело на войне обычное. И Галя понимала это. Понимала, что нельзя ныть и расслабляться. Но все было так неожиданно. И прежде всего – его любовь. Он же казался ей каменным… Какая она недалекая! Какая глупая!..
Если бы так не щемило сердце, не гудели машины, не ерзала под ногами палуба, если бы можно было спокойно и легко припомнить все, что связано с Журавлевым, мельчайшие подробности, детали, может быть, она не судила себя так строго, не терзала душу…
Но сердце ныло, словно его сжимали холодными пальцами, и машины надрывались из последних сил, и палуба была очень неустойчивой.
Галя посмотрела на Любашу и сказала:
– Читай вслух.
Любаша откашлялась:
В нем, сказал он, в этом море,
Плыл огромный челн крылатый,
Шла крылатая пирога,
Больше целой рощи сосен…
«Ко, – сказали, – вот так сказка!»
В ней, сказал он, плыли люди,
Да, сказал он, в этой лодке
Я сто воинов увидел.
Лица воинов тех были
Белой выкрашены краской,
Подбородки же покрыты
Были густо волосами…
Дохнуло сыростью. В распахнувшуюся на секунду дверь, за которой мелькнула густая ночь, протиснулся майор Куников. Кажется, он не ожидал увидеть в радиорубке девушек. И не скрыл удивления. Только улыбнулся и сказал:
– Невесты здесь.
Любаша закрыла книгу.
Куников протянул девушкам лист бумаги.
– Клятва десантников, – сказал он. – Прочтите и подпишитесь…
Любаша читала вслух:
– «Мы получили приказ командования – нанести удар по тылу врага, опрокинуть и разгромить его. Идя в бой, мы даем клятву Родине, товарищу Сталину в том, что будем действовать стремительно и смело, не щадя своей жизни ради победы над врагом. Волю свою, силы свои и кровь свою капля за каплей мы отдадим за жизнь и счастье нашего народа, за тебя, горячо любимая Родина…»
Галя смотрела на Цезаря. Казалось, что она знает его всю жизнь. Так хорошо ей было знакомо лицо, глаза, улыбка командира, даже его манера говорить, чуть насмешливая, полная спокойной, сдержанной силы. По книгам, по кинофильмам у нее, у девчонки, сложился определенный образ красного командира, – безусловно, человека смелого, честного, но, как бы сказать помягче, завороженного дисциплинарной службой: «Разрешите обратиться!», «Разрешите идти!»… Такими были и майор Журавлев, и полковник Гонцов, и другие командиры, с которыми она встречалась в полку или в дивизии. Куников совсем другой. У него, видимо, природное чутье на человеческий характер. Он только посмотрит на человека и знает, как с ним надо говорить. Поэтому его любят краснофлотцы. И просятся к нему в отряд.
Куников знает цену слову – сказывается журналистская жилка. На днях Галя слышала его выступление на партийном собрании.
– Победит тот, у кого выше организованность и дисциплина. Дисциплина – это бой до последнего. Дисциплина – это боевая учеба. Дисциплина – это укрепление местности. Это инициатива в работе. Это высокая организованность. Дисциплина – это чувство долга. И пусть каждый всей совестью коммуниста отвечает за свое дело!