– Невтерпеж держать грех на душе. Бог свидетель… Пятьдесят лет худого людям не делал. И сейчас натура не позволяет. Во-первых, знаю, где банда Козяка. Людей сколько в банде, знаю – немногим меньше трех сотен будет. Все при конях… Это, во-вторых… Еще, слыхал я, в наших краях они не задержатся. Уйдут… Сказывается мне, в Турцию…
Вынув из кармана огрызок карандаша, Кравец положил перед собой листок бумаги. Угрюмо посмотрев на бумагу, Воронин напомнил:
– Только отпиши, что я добровольно, по своей чистой совести пришел. Готов отряд красных такими тропками провести, каких никто и не знает. Врасплох мы Козяка застанем. Всех бандюг сничтожим.
– Хорошо, – сказал Кравец, – что сами пришли. Но почему так поздно? Вы были у Козякова связным?
– Связным я не был… Но помнил он меня по тем годам, когда приезжал сюда с князем Кириллом охотиться. Говорит, мужик ты тертый и покладистый. Вера тебе есть… А кто на моем месте не стал бы покладистым. Люблю я свою работу. И любил… Потому и угождал всем… Хотя про себя другое думал… А почему поздно пришел, гражданин начальник? Как на духу скажу, может, вовсе бы и не пришел, если бы они Ильюшку Антипова не порешили. Племянник он мой. Сын сестры единокровной…
– Мы тоже знаем, что это бандиты. Но зачем бы им озлоблять вас? Смысл какой?
– А чтобы я на красноармейцев больше злости лютой поимел. Да меня не проведешь. Я калач тертый. Известно мне, что они не в первый раз в форму красных переодеваются.
Лицо Воронина было суровым, глаза жестокими…
– Поможете нам, Воронин? – перегнувшись через стол, в упор спросил Кравец.
Воронин степенно кивнул. Кивнул с чувством осознанной силы, непримиримой, злой…
– Решено, – сказал Кравец. – Мы свяжемся с вами, когда вы нам понадобитесь. А сейчас возвращайтесь домой и ведите себя так, словно и вправду верите, что красноармейцы убили вашего племянника и его семью.
Воронин еще раз кивнул… Ушел не простившись.
Через полчаса Кравец послал две шифрованные телеграммы. Одну начальнику ОГПУ Северокавказского края, вторую – руководителю операции «Парижский сапожник» Каирову.
Между тем Воронин, прежде чем отправиться к себе домой, заглянул на почту и у окошка «До востребования» спросил, не поступило ли письма на его имя. Женщина в платке протянула конверт с зеленой маркой.
Выйдя на улицу, Воронин еще раз внимательно оглядел конверт, но распечатывать не стал и спрятал во внутренний карман. Потом сел на коня и уехал.
Сто шагов… Кравец отсчитал сто шагов и остановился посреди кабинета. Кабинет был маленький. И Кравец несколько минут ходил из угла в угол. Сизая темнота заполняла комнату. И она немного давила, эта темнота. Во всяком случае, мешала думать… Тогда Кравец снял стекло с керосиновой лампы. Чиркнул спичкой и коснулся ею паленого фитиля. Желтый огонь, подернутый черной копотью, потянулся кверху. С хрустящим стуком влезло в гнездо стекло. Сразу же сделалось светлее. Кравец поднял лампу и, приблизившись к стене, повесил ее на гвоздь.
Ни из Ростова, ни от Каирова ответных телеграмм еще не поступало. Кравец подумывал, не связаться ли ему лично с командиром кавалерийского отряда и, воспользовавшись помощью Воронина, накрыть бандитов врасплох.
Это было очень заманчиво – покончить с Козаковым одним ударом, понеся при операции минимальные потери. А он, Кравец, был уверен, что бандиты не ожидают нападения и не смогут оказать особого сопротивления.
С другой стороны, как человек опытный, он должен был взвесить все варианты. В том числе и самый худший… Но Кравец уже не спал двое суток. И в голове у него гудело. Неплохо бы отдохнуть…
Однако явился новый свидетель и задал новую задачу.
Переминаясь с ноги на ногу, колхозник Никодим Буров сказал, что подозревает в убийстве Антипова егеря Воронина.
– Встретил я его намедни. Плачет в тряпочку, да уж больно усердно. Жаль ему Илью… Может, это все и правда… Горе человеческое осмеивать грех… Но по тому, как знаю егеря Воронина характером, радоваться смерти племянника он должен… Известно мне, что они золотишко на Лабе при англичанах промывали и опосля тоже. И где-то вместях, как говорил однажды выпивший Антипов, до лучших времен заховали.
– Когда Антипов говорил про золото?
– Года два… три назад. На Пасху…
– А если он просто болтнул?
– Я здесь родился и всю жизнь безвыездно и безвыходно… Как облупленного Антипова знаю. Месяцами пропадал он на Рожкао. Красный камень толок…
– Конгломерат?
– Он самый.
– А разве вы в тех местах не бывали?
– Случалось, за ладаном ходил. Много его в горах. Попы хорошо за ладан платили…
Часть втораяТревога
– А ты знаешь, как зовут моего щенка? – спросил Егорка.
– Бобик, – ответил Иван.
– Фи, – сказал Егорка. – Бобик в каждом дворе есть. Кот Васька. И собаки: Жучка или Бобик. В зависимости, к какому роду относятся – мужчинскому или женскому.
– Ты и в этом разбираешься, – ухмыльнулся Иван, присел на лавочку, что стояла у крашенного в желтый цвет забора.
Егорка поднял с земли крупный камень, высоко пульнул его в небо. И, заломив набекрень шапку, ответил:
– Я мужик. Потому и разбираюсь. А как же иначе? Мне целых девять лет…
– Много, – согласился Иван, достал кисет с махоркой. – Не куришь?
– Горько. И не интересно.
– А что интересно?
– То, что другие не делают.
– Потеха, – сказал Иван. – Другие вниз головой не ходят.
– А я умею. На руках… Смотри.
Егорка вначале снял шапку, потом вынул из кармана рогатку, гвоздь, сломанный ножик и темную ружейную гильзу. Сложил все в шапку. Протянул ее Ивану:
– Держи.
Стал на руки. И, едва покачивая ногами, одолел метров десять. Потом согнулся. Присел на корточки. Лицо красное. Глаза улыбчивые.
– Вот, – сказал Егорка. – Ты, конечно, так не сможешь…
– Тебе бы циркачом, – уважительно сказал Иван.
– Нет. Я стану изобретателем. Самолет, понимаешь, хочу придумать с пропеллером на хвосте.
– Шиворот-навыворот…
– Как считать… А может, мотор впереди и есть шиворот-навыворот… Ты почем знаешь? Один мудрец надумал собак звать Бобиками. А все решили, что так и нужно.
Иван задымил самокруткой. Лукаво следил за тем, как Егор прячет в карманы свои сокровища.
– Покажи саблю, – вдруг попросил мальчишка. – Она у тебя большущая.
Иван сказал:
– Сабля как сабля… Обыкновенная.
– Хоть одного бандита зарубил?
– Зачем же одного? – степенно ответил Иван. – До десяти считать умеешь?
– До тыщи.
– Хвастанул.
– Могу посчитать… Только шестнадцать минут слушать придется.
– Тогда сдаюсь…
– То-то… – Егор присел на лавочку рядом с Иваном и милостиво сказал: – Так и быть… Щенка я назвал Аскольдом.
Иван в удивлении приподнял брови.
– Никому не нравится, – согласился Егорка. – А мне очень. Открытка есть такая. На ней корабль с пушками. И написано: «Крейсер «Аскольд».
– Но щенок же не крейсер…
– Конечно нет… Но ведь имя же красивое…
– Сносное…
Егорка махнул рукой:
– Бестолковый ты… Не пойму, зачем ко мне каждый день приходишь?
– Сынок в Виннице таких лет, как ты, остался.
– Егорка тоже?
– Нет. Тарас…
– Хорошо. Представляю, была бы скучища, если бы всех Егорками звали…
– Имен в святцах много, – сказал Иван.
– А что такое святцы?
– Ну… У батюшки…
Иван не закончил фразы. На окраине станицы, у речки, где уже белел редкий туман, раздался звук военной трубы.
«Тра-та-та…»
Тревога!
– Прощай, Егорка, – сказал Иван. – Живы будем – свидимся!
День был сухой. И земля не липла к подошвам. И у заборов вновь зеленела трава, короткая и очень яркая трава. Солнце тоже было ярким, почти весенним. Но земля пахла иначе, чем весною. И тут уж ничего нельзя было поделать.
Через улицу на протянутой веревке сушилось белье. У кого-то на чердаке ворковали голуби. Тощая собака лежала возле церковной паперти и, урча, покусывала на себе шерсть. Церковь была заколочена двумя досками крест-накрест. На одной из них чернела надпись: «Брутто 600».
В центре площади, хранившей следы колес и лошадиных копыт, горбатый мужик торговал керосином. Керосин был в цистерне, закрепленной на телеге. Пегий конь уныло шевелил хвостом.
С десяток женщин – кто с ведром, кто с банкой, кто с бутылью – стояли друг за дружкой.
Семен узнал Марию. Она стояла второй от конца очереди, держа в руке бутыль, покрытую плетеным чехлом. Мария тоже увидела Семена. Но не улыбнулась, не кивнула, а посмотрела, словно незрячая… Семен сделал вид, что не знает ее. Но убавил шаг. И пошел тихо-претихо, потому что торопиться теперь просто было ни к чему.
За околицей, где дорога разветвлялась, находился колодец. Возле колодца мутнели лужи. И веревка на барабане была мокрой.
Семен вспомнил, что нужно было простирнуть носовой платок. Но ведра у колодца не было. И вообще стирать возле колодца неприлично.
Тропинка медленно сползала вниз, а потом опять поднималась вверх, огибая три раскидистые акации, поодаль от которых стоял сарай для сена с широкими распахнутыми настежь дверями.
Вначале Семен остановился под акацией. Закурил. Темные, похожие на двоеточие муравьи торопливо ползали, нет, бегали вверх-вниз по стволу дерева. Семен обдал муравьев дымом. И длинная цепочка стала еще подвижнее. «Насекомое, – подумал Семен. – Захочу – и раздавлю». Но давить не стал. Просто пугал их дымом. И все…
А когда самокрутка укоротилась до величины наперстка и уже обжигала губы и пальцы, Семен щелчком бросил ее на дорогу.
И она полетела, оставляя за собой хвост мелких, быстро гаснущих искорок…
Семен пошел к сараю…
Он упал в душистое сено лицом вниз. И лежал так до тех пор, пока не почувствовал, что начинает засыпать. Тогда он сел, протянув длинные ноги, и принялся растирать виски.