Журавлев сказал Ване:
– Если что… Я на позиции первого батальона.
– Слушаюсь, товарищ майор.
Офицеры, разговаривая, удалялись. Хвоя скрадывала шум шагов.
– Ты закрыл глаза?
– И так ни черта не видно! – огрызнулся Иноземцев.
Галя повернулась к нему спиной. Стянула через голову гимнастерку. Поколебавшись, расстегнула лифчик и бросила его на бревно, где уже лежали полотенце и гимнастерка. Наклонилась и сказала:
– Поливай. Только не мочи волосы.
Иноземцев, сопя, черпал воду из ведра, и вода стекала по гладким плечам и по спине. А когда он нагибался за водой, то видел ее грудь, потому что глаза уже привыкли к темноте и белое различалось хорошо.
Галя намылилась. И зафыркала. И попискивала от удовольствия, как мышь.
А немцы вновь повесили ракету. Но Галя не спросила, зажмурился ли он. Она была уверена, что нет. Но ей было все равно: она его не стеснялась.
А Иноземцев между тем перевел взгляд в сторону, глядел на плащ-палатку, что закрывала вход в землянку. И сожалел, почему он, Иноземцев, не полковник Гонцов.
Ракета погасла. И Галя, растираясь полотенцем, сказала:
– Теперь, Ваня, уходи.
Иноземцев без возражений поплелся в землянку.
Тамара сняла наушники, попросила:
– Позови Галю.
– Она банится. – Иноземцев устало опустился на нары.
– Счастливая! Ванюша, принес бы ты еще воды. А Галя меня у аппаратуры подменит.
– Ладно, – сказал Ваня покорно. Но не вытерпел: – Честно сказать, лучше в окопах с ребятами, лучше под пулями, чем вашему полу прислуживать. Капризные вы шибко.
– Не догадываюсь, за что ты тут портки протираешь, – сказал тощий Слива сутулому, немолодому бойцу интеллигентной внешности. – Да и мы с Чугунковым здесь – по чистому недоразумению.
Огромный Чугунков шевельнул ногой и пророкотал густым басом:
– Справедливо отмечено.
Слива продолжал:
– У нас все как в сказке: чем дальше, тем страшнее… Ты загляни в наши биографии: я, Антон Слива, – с завода «Красный металлист». Да знаешь, какой я токарь! Мне цены нет! Бронь на заводе положили. Только я на фронт пожелал. Гансов бить.
– Вот и бьешь, – съязвил Жора, бывший шофер.
Слива вздохнул сожалеючи, вынул кисет. Тоскливым взглядом обвел солдат.
– И что я все о себе? Вы на Чугункова посмотрите. Образованный человек, восемь месяцев в техникуме учился… А что случилось? Идем лесом. Корова мычит. Живых поблизости ни души. Думаем: жалко, пропадет скотина. А еще фрицам достанется. Ну, то, се… Изжарили. И поесть толком не поели, как хозяйка объявилась.
Образованный Чугунков вспомнил:
– Тысяча и одна ночь…
Слива одобрительно кивнул:
– Ну… И угодил сюда…
Послюнявил бумажку, самокрутка готова. Закурил. И стал прилаживать полозья, выструганные из молодого граба.
– Не пойму, – сказал Чугунков, – на кой… нас заставляют мастерить эти санки.
Слива предположил:
– Может, раненых вытаскивать?
Бывший шофер Жора не без логики заметил:
– Штрафная рота – это тебе не санитарный батальон.
– Тут дело серьезное, – сказал боец с интеллигентной внешностью. – Я сам видел: в роту ящик фонариков принесли. Старшина получал.
– Смотри! – кивнул на него Слива. – Доступ к старшине имеет! Уж точно, в писаря метит.
– Ерундишь, – сказал Жора. – Он лейтенантом был. Командиром батареи. Только вот в Кубани два орудия без нужды утопил.
– Ясно… Тогда все ясно, – согласился Слива.
– Ничего вам, товарищи, не ясно. – Интеллигентный штрафник положил топор и поднялся во весь рост. Ему было под пятьдесят, и выглядел он очень несчастным. – До войны я был архивариусом при народном суде.
Чугунков присвистнул:
– Судья! Ну и дела, чтоб тебе!..
– Я вас прошу, не ругайтесь, молодой человек. Мат – продукт варварства и дикости. – Архивариус взял свои санки, еще незаконченные, и переместился дальше.
Укрытая рощей каштанов, среди которых, однако, попадались деревья хмелеграба и лавровишни, перевитые лианами, рота занималась делом, казавшимся штрафникам странным. Однако приказ был ясен и лаконичен: на каждого человека срочно изготовить одни санки.
– В этих местах и снег выпадает только в январе. Да и то на неделю-две…
– Сдается мне, что салазки раньше потребуются.
– Тоже правда. Спешку зря пороть не стали бы.
День укорачивался. Солнце еще смотрело между гор. И в лесу было сыро и душно. Крупные комары с тонкими крыльями беззвучно кружились в воздухе. Поблескивала паутина. Ее было много – и на кустах, и между деревьями…
– Вот бы у паука терпения подзанять, – пожелал бывший шофер Жора.
– Нашел кому завидовать, – возразил Слива и плюнул.
– Я не завидую. Я бы в долг.
– Долги отдавать – не пировать. Расскажи лучше, за что попал?
– Я не попал. Я влип. Трижды предупреждали меня, чтобы гражданских не возил. А как откажешь? Девчонку одну из Георгиевского в Туапсе подбросил. А меня хватились и приляпали самовольную отлучку…
Жора вздохнул. Нет, он так не раскисал, как архивариус, утопивший пушки. Жора решил в первом же серьезном деле или геройски погибнуть, или смыть пятно.
Когда он думал о серьезном деле, то считал так: сама борьба с нашествием – дело серьезное, но как, допустим, в машине наряду с первой скоростью есть и третья, так и на фронте: одно серьезное дело другому не ровня. И если ты сидишь в обороне, то шанс остаться в живых или умереть колеблется – пятьдесят на пятьдесят. Но случаются и такие дела, когда цифровое соотношение бывает до жути страшным: девяносто девять против одного, одного-единственного шанса выжить. И если штрафная рота попала в такое дело и с честью выполнила его, тогда всем – и живым, и мертвым – прощаются провинности, ибо произошло самое чистое искупление – искупление смертью.
Интервалы между шеренгами были больше обычного. Каждый нес санки, и полозья торчали над касками, словно рога.
Широкая спина Чугункова раскачивалась перед Жорой, как телега на ухабах. И скатка очень походила на хомут. Это сравнение лезло в голову, и шофер злился – такая же скатка, может, только меньше потертая, ехала и на нем. Но правды ради не следовало забывать, что именно на скатке лежали санки и полозья не резали плечи.
Чугунков шел твердо и размашисто. Малорослый, щуплый Слива едва поспевал за ним, мельтеша короткими, как обрубки, ногами. Отставать было нельзя. Дорога в гору карабкалась узкая. Глина, песчаник. И рота двигалась по двое, растянувшись, точно оброненная пряжа.
Молчали. Даже Слива не трепал языком.
Лицо архивариуса было мокрым от пота. Он глядел вниз, где камни шевелились под ногами. Иногда скатывались с дороги и шуршали в цепком кустарнике, как змеи.
Гора разворачивалась, отступала назад. Но впереди вырастала новая. А за ней в расплывчатой дымке темнели другие вершины, лобастые и суровые.
Жора обожал дороги. Ему редко приходилось одолевать их пешком, но, сидя за баранкой руля, он смотрел в ветровое стекло, словно на экран, не задумываясь над тем, что видит, и не запоминая разных отдельных красот. Он воспринимал все сразу, как подарок. И получал большое удовольствие.
Житейские случаи, связанные с дорогой, Жора помнил. Охотно рассказывал:
– Еду однажды. Вижу, на шоссе, чистом как стол, ящик лежит. Чуть треснутый. Подошел, посмотрел: полный ящик сливочного масла. У какой-то раззявы из кузова выскочил… На пропой души прилично было бы. Только я масло в милицию отвез. Думал, в газете пропечатают. Никак нет. На три рубля братишки оштрафовали: стоп-сигнал на моей машине оказался не в порядке.
Или:
– Посадил я в кабину женщину. Проголосовала на дороге. Средних лет. Вроде как не деревенская, в полосатое платье одетая… Однако все твердит, что она – корова Ласточка. Я поначалу понял, что она корову Ласточку разыскивает. Да и говорю: дескать, ты бы лучше пешочком, корова не автомобиль, чего ей на дороге делать?.. А она как посмотрит на меня, как замычит. С перепугу я чуть баранку не выпустил… Оказалось, чокнутая, из сумасшедшего дома сбежала. К следователю меня вызывали, как и что спрашивали.
Когда свернули за гору, спрятались от солнца, идти стало легче.
Слива вполголоса запел:
Саша, ты помнишь наши встречи
В приморском парке на берегу?..
А кто не помнит? Девчонка – это тебе не геометрия. По геометрии у Жоры всегда было «плохо». Из-за нее он, можно сказать, школу бросил. С восьмого класса шоферить пошел. Осенью любовь случилась. Кажется, с первого взгляда, а может, и не с первого… Получил он аванс, в клуб пришел выпивши, конечно. Танцевать Жора не умел, а веселье с ребятами какое? Папиросы да треп. Дождался конца танцев. Девчонки выходят. Смешком брякнул:
– Девочки, возьмите нас в провожатые. Без нас заблудитесь.
Одна не растерялась:
– Спасибо за заботу, только дорога к нам грязная.
– Ничего. Мы на резиновом ходу.
– Раз так, нам не жалко.
Лицом миленькая, но обыкновенная. А со спины как увидел! Да, что и говорить. Тоненькая, словно тростинка, а бедра, как буква «Ф». Нет, Жора – человек не тонкой конструкции. Другой бы полюбил за душу, за глаза, за улыбку, черт возьми, а вот Жора такой, простой.
– Сразу видать, сын сапожника, – и смеется.
Жаль, буква «Ф» подвела. Заметил инженер с целлюлозно-бумажного комбината. И хотя неизвестно, чьим сыном он был, но тоже пришел в восторг. Однако не стал поджидать девчонку возле клуба, а прямо сказал ей: «Будь моей женой».
В овраге, что зиял по правой стороне дороги, темнел немецкий самолет, и крылья лежали, словно две большие лапы. Видимо, «мессер» не первый день покоился в кустах, потому что листья, опадающие с ближних деревьев, успели основательно притрусить его, и он казался выкроенным из старушечьего ситца.
Рота опять пошла лесом. Дорога здесь была немного шире. И взводы перестроились в колонну по три.