– Я не проститутка! – покраснела Татьяна.
– Фу! Как вульгарно.
– А мне плевать! Убирайтесь к чертовой матери из моей квартиры. Я не испугалась вашей пушки.
– Спокойнее… Истерики разрушают нервную систему не меньше алкоголя. Отвечайте, вы догадывались, что Сизов – агент немецкой секретной службы?
– Какой службы? – не поняла Татьяна, но запальчивости теперь не было в ее голосе.
– Вам известно, что Сизову удалось завербовать вашего друга Роксана? Того самого Мишу, который через ваше посредство сплавляет излишки продуктов?
– Вы врете!
– Забудьте это слово. В разведке не врут. В разведке молчат или говорят правду. Я говорю правду только потому, чтобы вы поняли – я не могу выйти из этой комнаты, оставив вас живой.
– Уходите, – решительно сказала Татьяна. – Уходите! Я никому не скажу… Можете не волноваться.
– Спасибо, – поднялась Погожева. – Боюсь, что в отношении вас не смогу проявить такую милость.
Татьяна отступила на шаг, сказала тихо, но убедительно:
– Я не нуждаюсь в ней, в вашей милости. Я выброшусь в окно. И закричу на всю улицу. Я не пойду на предательство!
– Предательство – тоже работа, – сухо заметила Погожева.
– Плохая работа!
– Запомните, девочка, плохой работы не бывает. Работа либо соответствует духовным запросам и умственным возможностям индивидуума, либо нет.
– В таком случае вы переоценили меня.
– Скромность человека украшает, агента оберегает.
– Я не агент! – процедила Татьяна. Страха не было в ее голосе, лишь злость, злость, злость…
– Не будем придираться к словам, – миролюбиво сказала Погожева. – И зря нервничать. Может, нам лучше разобраться в сути. Отвечайте на мои вопросы, только искренне. Вы способны на искренность?
– Да!
– Вам нравится работать на заводе у станка?
– Я никогда не работала на заводе.
– И не рветесь? – усмехнулась Погожева.
– Нет!
– Что бы вы предпочли: коммунальную квартиру или собственную виллу в сосновом бору на берегу моря?
– Это глупый вопрос, – заметила Татьяна.
– Вам нравится танцевать?
– Да.
– Хорошо поесть?
– Да.
– Красиво одеться?
– Да.
– Какой цвет вы предпочитаете: голубой или красный?
– Голубой.
– Ох, Таня, Таня… Одного последнего ответа достаточно для того, чтобы усомниться в вашей благонадежности…
– Но голубой цвет мне действительно больше к лицу, чем красный, – с обидой произнесла Татьяна.
– Все ясно… Если добавить, что в течение определенного срока вы предоставляли крышу немецкому агенту Сизову, нарушаете правила торговли нормированными продуктами, то… Вывод напрашивается сам собой – русскую контрразведку вам надо опасаться больше, чем меня. Я предлагаю вам деньги и обеспеченное будущее. «Смерш» может предложить в лучшем случае длительное заключение, в худшем – стенку…
– За что стенку? Я ничего не сделала…
– Вы думаете?
– Я знаю, – ответила Татьяна запальчиво.
– Я тоже знаю. В ночь на десятое февраля в Доме офицеров происходило совещание высшего командного состава группы войск. Оно было совершенно секретным. Продолжалось с двадцати трех часов девятого февраля до ноль трех часов десятого. Вместо заболевшей буфетчицы вам было поручено подать офицерам ужин.
– Только кофе с бутербродами.
– Пусть кофе с бутербродами. Вам категорически было запрещено говорить, где вы были в ту ночь и кого видели. Это так?
– Так.
– Вы рассказали об этом Сизову. Выдали военную тайну врагу.
– Откуда же я знала, что Сизов враг? Он был ревнив как черт. Думал, что я спала с Роксаном.
– Не принимайте меня за девочку. Вы указали на предъявленной фотографии офицеров, приезжавших на совещание.
– Все было совсем не так… Когда Сизов узнал, где я была, он неожиданно поверил мне сразу. Воскликнул: «Наверняка там был кто-то из моих друзей!» Я ответила, что не знаю. Вот тогда он и показал групповую фотографию. Я опознала на ней двух или трех офицеров.
– Вы опознали командующего армией, начальника штаба и начальника оперативного отдела… Таким образом, о совещании, совершенно секретном, в то же утро стало известно немецкому командованию.
– В то же утро? – не поверила Татьяна.
– Да… Вы совершили служебное преступление. Представляете, что ждет вас, если об этом станет известно русской контрразведке?
– Вы хотите сказать, – глаза у Татьяны были еще сухие, но голос дрожал, словно она уже плакала… – Нет, нет. Меня не расстреляют!
– Вы самоуверенны. Вас избаловали мужчины. Вполне вероятно, что вас именно расстреляют. Но если вдруг органы НКВД проявят жалость, недопустимую в военное время, то вам дадут срок. Минимум лет десять. На волю вы вернетесь старухой. Лучшие годы за колючей проволокой. Печально! Может, вам повезет. И время от времени вы будете спать с начальником лагеря. Но все равно это печально.
– Как же быть? – спросила Татьяна тихо.
– Положиться на своих друзей. Я ваш друг. Вы меня поняли?
– Поняла…
– Пишите, – совсем мягко сказала Погожева. Татьяна послушно взяла ручку. Перо легко скользило по бумаге. Но буквы получались неровными, закошенными вправо.
– Теперь поставьте число и подпись, – закончив диктовать, предложила Серафима Андреевна.
Татьяна нехотя повиновалась.
– Хорошо, – сказала Погожева. – Переверните страницу и напишите номера воинских частей, дислоцирующихся в гарнизоне.
– Я не знаю, – испуганно прошептала Татьяна.
– Плохо, – укоризненно заметила Погожева. – Плохо в первый же день врать своему коллеге. На библиотечных карточках вы указываете номера воинских частей. Кстати, не забудьте написать фамилии и воинские звания известных вам офицеров.
У Татьяны было такое чувство, будто она летит в пропасть. Но еще долго-долго не будет дна с его острыми скалами, а только страх, незнакомый и липкий.
Столбик номерных знаков воинских частей получился совсем коротким. Список офицеров – чуть больше.
– Мало, – сказала Погожева.
– Больше не помню.
– Верю. Даю день сроку. За это время составьте мне полные списки по картотеке.
Татьяна ничего не ответила.
– Переверните еще страницу, – продолжала Погожева. – Пишите: «Расписка». С новой строки: «Я, Дорофеева Татьяна Ивановна, получила от сотрудника германской разведки за переданную мной информацию военного характера аванс в сумме десять тысяч рублей». Прописью. Так. Число. Подпись.
Погожева взяла одну из трех пачек, подвинула к Татьяне.
– Десять тысяч в сторублевых купюрах. Считайте.
Татьяна подняла пачку, повертела. Ответила:
– А что считать? Они же запечатаны.
– Спасибо за доверие, – усмехнулась Погожева. Она встала. Взяла тетрадку.
– Опустите пистолет, – попросила Татьяна.
– Не волнуйтесь. Теперь я не стану в вас стрелять. Но предупреждаю. Не делайте глупостей. Если меня арестуют, ваши расписки попадут в русскую контрразведку. Не думаю, что вы сможете убедить их в своей невиновности. Там работают непокладистые люди. Ясно?
– Ясно.
– Я попрошу вас, моя милая, обменяться со мной одеждой. Дайте мне свое пальто, платье…
– Они будут велики вам в груди, – сказала Татьяна.
– Что поделаешь? – вздохнула Погожева. – Подложу ваты.
Меньше чем через десять минут Погожева в одежде Дорофеевой уже стояла в прихожей. Прощаясь, она сказала:
– Ваша агентурная кличка – Кукла. Не знаю, смогу ли я сама поддерживать с вами контакт. Возможно, придет другой человек. Пароль: «Мне известно, что у вас есть пианино». – «Оно испорчено». – «Могу предложить в обмен мешок картошки». – «Спасибо. Мне нужна мука».
Снова Жан
Чирков всю вторую половину дня с группой солдат обследовал каменоломни. Вернулся лишь вечером, усталый, голодный, злой. Результаты были весьма и весьма скромные. Остатки дымовой шашки (могли баловаться дети) да следы, не очень конкретные, свидетельствующие лишь о том, что еще недавно кто-то использовал штольни в качестве склада.
Каиров сказал Чиркову:
– Вы свободны. Ужинайте и отдыхайте.
Сам же пешком отправился в гостиницу Дома офицеров.
Стемнело. Дождя не было. Но воздух весь был пронизан сыростью. И морем, и нефтью… Возле Дома офицеров разговаривали люди. Двери хлопали. И пятна света, словно шары, скатывались по мокрым ступенькам.
В фойе Каиров увидел афишу кинофильма.
Английский документальный фильм
Производство Армейского кинофотоотдела и киноотдела Британских королевских воздушных сил. Фильм рассказывает о разгроме итало-немецких войск в Египте и Ливии 8-й английской армией. Начало в 19 часов».
Нет. Он не пошел в кино. Усталость и недомогание сковали его, сделали вялым. Поднявшись в номер, он, не снимая шинели, упал на кровать. Закрыв глаза, около четверти часа лежал неподвижно.
Потом в дверь постучали. Вошла горничная – широкая, низкого роста старушка. Лицо у нее было дряблое, точно тряпка, но улыбка приветливая, глаза моложавые. Она сказала:
– Давайте я поменяю вам постель.
Каиров поднялся. Виновато пояснил:
– Прилег на секунду – и как в воду.
– Намаялись, чай, за день, – участливо сказала старушка и задвигала губами, словно что-то пережевывая.
– Намаялся не больше обычного. Да годы не те…
– Годы – они как пузыри мыльные. Разглядеть не успеешь, а их уж нет, – белая простыня, затвердевшая от крахмала, хлопнула, словно парус, накрыла матрац.
– Давно при гостинице работаете? – спросил Каиров, удивившись ловкости старушки.
– Восьмой годок… Аккурат с весны тридцать шестого.
– Майора Сизова помните?
– Нешто забуду… Приветливый сынок такой был. Ежели придешь в номер прибрать али постель сменять, без пятерки не отпустит. Случалось, и по десять рублей давал.
– Общительный человек.
– Очень, – охотно подтвердила горничная.