– Почему же до сих пор жива?
– Я подписала бумажки. И получила деньги.
– Много?
– Десять тысяч.
– Что ж теперь будешь делать?
– Я хочу убежать, скрыться.
– Куда убежать, где скрыться?
Он лежит неподвижно. Не смотрит на нее. Не хочет видеть ее лица. Больших, напуганных глаз.
– Не знаю, – отвечает она.
– Убежишь – запутаешься еще больше… Это не выход. Слушай меня. Завтра позвони Каирову. И, не называя себя, попроси встретиться с ним где-нибудь в безлюдном месте. Допустим, в городском саду. Во всем ему признайся. И еще скажи, что я приду к нему вечером, как только вернусь из Сочи.
– Почему в безлюдном месте? – спросила Татьяна.
– Возможно, они следят за тобой.
– Они… Они и тебя хотели завербовать?
– Да. Только обломилось, не удалось.
– Почему же ты жив?
– Потому что мертв другой.
– Значит, это ты Сизова… – прошептала она.
Он повернулся, посмотрел ей в глаза…
Михаил Георгиевич Роксан вышел из квартиры Татьяны Дорофеевой в четыре часа пятнадцать минут. Он не заказал машину. И теперь должен был добираться до места службы пешком.
Утро только-только зарождалось. Небо было еще серое. Видимость плохая. Под аркой, которая выводила из внутреннего двора на улицу, сгустилась темнота.
Неизвестная женщина, отделившись от стены арки, вдруг преградила Роксану дорогу. Фигура женщины казалась прямой, как столб.
– Руки от пистолета! – повелительно сказала женщина. – Вот так… Поклон от Сизова, Роксан.
Аленка едет в город
Завхоза в госпитале не любили. Во всяком случае, медицинские сестры. Он был стар, скуп, подозрителен. Словом, мужик паршивый. И молодость раздражала его. Медицинским сестрам вредил он обычно по мелочам. Кровать с прорванной сеткой предложит, электрическую лампочку не выдаст: не положено, дескать, старая лампочка сгорела раньше времени. С врачами же и с другими старшими начальниками завхоз был заискивающе вежлив, внимателен. И начальство благоволило к нему. И запросто величало Федотычем.
Аленка давно мечтала сделать шестимесячную завивку. У нее были светлые прямые волосы, а ей хотелось, чтобы они вились, как у барашка или хотя бы как у хирурга Сары Ароновны. И Аленка накручивала их на бигуди. Но уже утром они развивались и обвисали, как развешенное белье. Женского мастера парикмахерская при госпитале не имела. Выбраться же в городскую парикмахерскую не так просто: или машины попутной не было, или машина шла в город, а Аленка дежурила.
И вот сегодня утром Аленка свободна, девчонки кричат:
– Старый хрыч в город едет.
Аленка – к завхозу:
– Федотыч, я с тобой.
Федотыч морщится, как от дыма:
– Я в кабине тесниться не буду. У меня ревматизма.
– А в кузов?.. Можно я в кузове?
– Тама цистерны, керосином пропахшие.
– Ничего. Я как-нибудь, – уговаривает Аленка.
– А что тебя в город несет?
– Завивку сделать.
– Завивку, – передразнил Федотыч. – Нужна она тебе… Провоняешься керосином – в парикмахерскую не пустят.
– Прорвусь!
Цистерн в кузове четыре. Железные, черные, высотой с Аленку. Они теснятся к кабине, когда дорога идет под уклон. И пятятся к заднему борту, если дорога забирается вверх. Нелегко с ними Аленке.
Аленка смотрит на небо. Ей очень хочется сделать перманент и увидеть того капитана, серьезного и доброго, который приезжал в госпиталь выяснять про Погожеву. Интересно: нашли ее или нет? Но куда интереснее, женат ли капитан. Если женат, то лучше и не встречать его. Надежды, глупые, точно куры, в голову лезут. А вдруг капитан холост? Глаза у него правильные и лицо тоже. И она нравится ему. Разве забудешь его поцелуй? Не в щеку или в лоб, а в губы. Так целуют, когда любят. А может, нет?
Машина въехала в город. Аленка постучала по крыше кабины.
– Остановите!
Федотыч приоткрыл дверку.
– Я слезу здесь, – сказала Аленка.
– Давай.
Машина остановилась. Аленка спрыгнула на обочину.
– Где мне вас искать?
– Возле нефтеперегонного завода, – ответил завхоз.
– Не уезжайте без меня, – попросила Аленка.
– А ты не канитель тута… Не позже часа к проходной объявляйся.
– Хорошо, – сказала Аленка.
Она быстро разыскала парикмахерскую. Это был низкий беленый дом, стоящий среди развалин, в одной половине которого размещалось пошивочное ателье военфлотторга, в другом – парикмахерская. В мужском зале была очередь. Женский – удача – пуст! Полная армянка в белом халате сидела перед зеркалом и ела вареную картошку.
– Здравствуйте, – сказала Аленка. – Я хочу сделать завивку.
– Здравствуйте, – приветливо ответила полная армянка. – Ешь картошку.
– Спасибо. Я сыта. Мне только завивку.
– Фиксаж есть?
– Какой фиксаж?
– Простой… Без фиксажа нельзя.
– Как же быть? – огорчилась Аленка. – Я специально приехала из госпиталя.
– Раненая?
– Санитарка.
– Кормят ничего?
– Хорошо кормят.
– А работы много? – поинтересовалась армянка и спрятала миску с картошкой в тумбочку.
– Хватает.
– У нас, наоборот, клиента нет. До красоты ли теперь женщине?
– Никто и не приходит?
– Так… Изредка.
– Плохо, – согласилась Аленка. – До свиданья. Я пойду.
– Зачем? Не торопись… Поговори что-нибудь…
– Фиксажа нет.
– Обожди. Куда спешишь? – улыбнулась полная армянка. – Фиксаж поищем.
– А духи?
– Найдутся, – улыбнулась армянка.
– «Красный мак»?
– «Красный мак».
Удачным ли получился перманент, судить трудно. Годков он Аленке прибавил, но лучше ее не сделал. И с перманентом, и без него она все равно была хорошенькой.
Часа через полтора Аленка вышла из парикмахерской. Город она знала плохо. Поэтому спросила у первой встретившейся женщины, как пройти к нефтеперегонному заводу. Выяснилось, что завод не близко, у подножья горы, вершина которой темнела в далекой голубизне. Транспорт в городе ходил нерегулярно, с перебоями, но Аленка все же дождалась автобуса. Приземистый, пузатый, с одной лишь дверью возле кабины водителя, автобус был переполнен. Аленка стояла между мешками и корзиной, сплетенной из прутьев. И другие люди стояли в проходе. Налегали друг на друга, когда автобус тормозил или разворачивался.
Оказалось, что до завода автобус не идет. Он останавливается возле моста и делает там круг.
Речка под мост текла с самых гор. Быстрая, неглубокая. Она пенилась и бурлила вокруг камней. Камни были очень хорошо видны с моста: большие, завернутые в зелено-желтый мох.
Мост заслонялся шлагбаумом. И солдаты с автоматами на груди стояли возле маленького домика, который, очевидно, служил караульным помещением.
Документы медицинской сестры пришлись по душе солдатам. Они улыбались Аленке, шутили. Один сказал искренне:
– Оставайся служить с нами. Не обидим.
– У вас свои есть, – ответила Аленка.
– Зачем так говоришь? Зачем обижаешь? – сказал солдат черненький, с усиками. Грузин, наверное.
– Не сердитесь, ребята. – Аленка помахала им рукой.
Она свернула с шоссе на дорогу, вымощенную крупным камнем.
Громадные нефтехранилища, закамуфлированные зелеными и коричневыми пятнами, возвышались по обе стороны дороги. Вокруг хранилищ была ограда из колючей проволоки и ходили часовые. Один, совсем еще мальчишка, не удержался, крикнул:
– Привет, землячка!
– Бывай здоров, земляк, – ответила Аленка.
– Может, встретимся?
– После войны! Когда у тебя борода расти станет.
Потом пошли дома барачного типа. А перед заводом площадь. Через нее железнодорожный путь, выходящий на сортировочную станцию.
На площади магазин, пошивочная мастерская, общественная уборная. Время – полдень. И похоже, что на заводе перерыв. Возле проходной людно. У магазина очередь.
В центре площади – стоянка для машин. Их там около дюжины. Грязные, и камуфлировать не надо. Вода в луже шипит и хлюпает, ходит волной, когда машина выезжает на стоянку. Солдаты-водители морщатся и даже чертыхаются: выходить из машины приходится прямо в лужу, желтую, густую.
Машины из госпиталя среди остальных нет. «Неужели старый хрыч уехал не дождавшись?» – подумала Аленка.
Дежурный по бюро пропусков ответил:
– Да. Из Перевального была машина. Полчаса назад уехала.
«Вот же сволочь Федотыч! Как теперь добираться?» Стоит Аленка растерянная, словно ее обокрали. Того и гляди заплачет.
– Что же мне делать? – спрашивает жалобно.
В бюро пропусков говорят:
– К шоссе выйдите. Голосуйте. На попутных доберетесь!
Через проходную идут, идут толпой женщины. И обрывки разговоров доносятся до Аленки обыкновенные, женские.
– С жидким мылом сплошное мучение…
– А ты замачивай в мыле.
– Я ей говорю: «Что толку? Он к тебе ходит, а у самого семья». Она в ответ зубы выскалила. Как загнет… Сама знаешь.
– Знаю.
– На коленках штанишки опять протер. Веришь, залатать нечем…
– Фаина крем на свином жиру делает, сурьмы в него добавляет…
В раздумье, так и не решив, что же ей делать (легко сказать: выходи голосуй на дороге. На эту дорогу через весь город добираться надо), подошла Аленка к окну. И сквозь запыленное стекло вдруг видела возле проходной Серафиму Андреевну Погожеву. Не поверила себе, присмотрелась: Погожева…
– Ой! – Аленка опять стучится в окошко дежурного. – Здесь женщина у проходной. Ее контрразведка ищет. Помогите задержать. Это очень важно.
– Где-то милиционер был. Товарищ старшина!
Старшины нет долго. Или время остановилось, замедлилось. Наконец вышел старшина.
– Вот она, эта женщина, – показывает Аленка.
Старшина Туманов смотрит в окно. Говорит тягуче:
– Известная женщина. Откуда ее знаете?
– Она работала в нашем госпитале.
Старшина чешет подбородок. Молчит. Думает, наверное.
«Сюда бы, конечно, лучше офицера, – рассуждает Аленка. – Этот старшина, кажется, порядочный валенок».