Элла возится с ключами. Открывает первую, обычную, обитую темным дерматином дверь. За ней – вторая. Стальная, внушительная, покрытая молотковой эмалью.
– Вот это да! – выражаю я свое восхищение. – Настоящий сейф!
Элла, улыбаясь, кивает головой и приглашает зайти в квартиру.
Я никогда не бывал у Михалыча дома. Обставлено все со вкусом и на широкую ногу. Старинная мебель сочетается с модерном. На стенах много картин. Поражают роскошные рамы.
– Все его? – интересуюсь я.
– Его! Его! – подтверждает Элла. Благодарит за помощь и предлагает не стесняться, проходить и смотреть творения великого мастера. Последнее произносит с недобрым сарказмом.
Я вообще-то шел на толкучку. Но любопытство берет верх. Каков же мой карточный противник вне игры? Останавливает внимание большое полотно. Три русских богатыря расположились на траве под сенью большого, как водится, дуба. На коленях, кажется, у Добрыни Никитича обнаженная женщина. С некоторой неловкостью узнаю в ней хозяйку дома.
– Мастер проникает в суть женской натуры, – язвительно комментирует Элла.
Как ни крути, а Михалыч человек со вкусом.
– Здорово! – произношу с чувством.
– Здорово? – переспрашивает она.
Понимаю, что говорю что-то не то. Она явно на взводе. А вначале так спокойно, с юмором, рассказывала, как торговалась на базаре.
– Ну я, конечно, не специалист, – пытаюсь дать задний ход.
– Он – мерзавец и негодяй! – чеканя слова, говорит Элла. – Падла и сволочь!
Я не верю своим ушам. Аристократичная, сдержанная Элла начинает выражаться, как базарная торговка. Может быть, на нее так подействовал базар? Происходящее незаметно теряет свою обыденность и реальность.
– Вы знаете, где он сейчас? – Глаза ее сверкают. – Он с этой вашей сучкой Эн! В кабаке!
– Почему с моей? Она вовсе не моя. Она – общая, – неловко стараюсь разрядить разговор.
– Может быть, это я притащила ее в дом? У вас что, комплекс? Геройствовать хочется? Жену с детьми отправили, и теперь свобода? Война все спишет?
"Вот это темперамент! А всегда такая сонная, задумчиво-меланхоличная, кроткая…"
– Вы знаете, что она теперь живет у нас? – наступает на меня Элла.
"Называется, сделал доброе дело. Помог поднести женщине тяжелые сумки…" – думаю я.
– Мне, пожалуй, пора, – говорю неуверенно, отодвигаясь на всякий случай к выходу.
– Нет уж, подождите! Полюбуйтесь! – неожиданно она поворачивается и задирает юбку.
Я вижу стройную ногу. Ажурное отличное белье. Красные следы на белой ягодице. Видимо, от ремня.
– Он что, садист? – спрашиваю в растерянности.
Невольно трогаю рубцы рукой. "Ну и фрукт этот Михалыч! А все на жалость бил со своим хвостом…"
– Бедненькая! – осторожно притягиваю ее к себе…
Мы лежим в изнеможении на ковре. Она была поразительно умна… в любви.
– А если Михалыч сейчас заявится? – спрашиваю вяло.
– Нет… Он придет поздно… с этой дрянью! – отзывается она. – Они у него в студии. Он теперь без конца ее малюет.
– Не исключено, что скоро конец света… – предполагаю глубокомысленно.
– Не исключено, – охотно соглашается она и тихо спрашивает: – Ты меня любишь?
– Да! – моментально подтверждаю я.
Она довольно смеется, мы тесно сплетаемся и начинаем кататься по ковру.
– Ты славный… – шепчет она. – Нет, правда, без смеха. Он что, всегда выигрывает?
– Ну, это некоторое преувеличение… – отвечаю, замявшись. – Игрок он, разумеется, сильный. Но если брать в среднем, то мы все окажемся в нуле. Вот такая у нас команда.
– Так я и знала! А мне говорил, что всегда… Мы, наверное, скоро уедем…
– Все когда-нибудь скоро уедут… Не ждать же, когда прихлопнут.
– У меня есть пистолет. Если он когда-нибудь еще поднимет на меня руку, я его прострелю! – угрожающе говорит Элла, глаза ее сверкают. – Показать?
Она встает. У нее великолепная фигура. Чуть начинает полнеть. Возраст… Может быть, пистолет лишь предлог? Просто хочется продемонстрировать свои достоинства?
– У тебя превосходная фигура и изумительная татуировка на груди, – замечаю я.
– Нравится? – кокетливо оборачивается она. – Этот негодяй сделал! Для секса!.. Мне тоже нравится! Ее можно смыть специальным раствором. Но я пока не хочу.
Иду за ней в спальню. Она роется в шкафу. Ищет пистолет. Наверняка рукоятка инкрустирована перламутром. Эдакая изящная дамская безделушка. Убить – не убьешь, но покалечить можно… Рассматриваю фотографию на тумбочке. Группа на фоне загородного дома. В центре – импозантный пожилой мужчина с девочкой-подростком. Рядом – молодые люди в рубашках с короткими рукавами.
– Лолита, – комментирую я.
– Похожа? – смеется Элла. – Нет, это я с отцом. Красивый, правда?
– Правда, – соглашаюсь я. – Догадывался, что ты не из детдома. И с корнями у тебя все в порядке. Видна порода, видна…
– Почему-то все принимали его за врача… Он преподавал, в университете… Куда же подевался мой "Смит энд вессон"? Прямо чудеса! Ладно, в другой раз…
Подозреваю, что его и не было никогда.
4. Сны и страхи
Девочка спешит вдоль берега горного ручья. Звенит тревожно колокольчик, привязанный к клетке, которую несет девочка. В клетке кудахчут две курицы и лежит рыба, похожая на большую селедку, блестит серебристо-синеватой чешуей. Уже у самого селения рыба выпадает из клетки. Нарастает тревога. Жители выбегают из своих домов. Стоят молча, в оцепенении. Девочка принесла беду. С перевала идет колонна амнистированных заключенных. Так уже было. Лет двадцать назад. Мужчины с ружьями, женщины с детьми, старики, старухи – все собираются в самом крепком доме. И превращают его в крепость. Уже слышен топот приближающейся колонны…
Длинный коридор. Серый свет промозглого осеннего дня, проникающий через пыльное стекло небольшого оконца вверху, не в силах рассеять мглу. Справа и слева череда дверей. Ближе к лестничной площадке, рядом с опрокинутым трехколесным велосипедом, вяло играет рахитичный малыш. Нужная квартира справа, почти в самом конце.
– Может не стоит? – снова спрашиваю Морокова.
Нет, он уже не может дать задний ход. Прямо помешался на этом чемоданчике-дипломате, в котором, скорее всего, будут грязные носки. Дверь открывается от легкого прикосновения. Желтая лампочка, голая, на длинном пыльном шнуре освещает убогое жилище. Две зловещие хари заняты своим воровским делом. Перебирают, сортируют награбленное.
– Еще не пришел! – бросает один через плечо.
Кажется, ему понравилась Мороковская куртка.
– Ладно, в следующий раз. – Тащу этого упрямца Морокова вон из квартиры.
Я завишу от него. Он – ведущий инженер, а я – просто. Один раз он уже пропадал без вести. Исчез. И никто ничего не знал. Пока, наконец, не пронесся слух, что он в психушке. Так-то он парень весьма добродушный, но иногда впадает в сильное озлобление. Кричит, брызжет слюной, косит сильно глазом и выворачивает губы. Мне кажется, что я уже давно не работаю в этой их богадельне. Но почему-то должен ходить на работу. С трудом как-то каждый раз преодолеваю проходную. Пропуск-то у меня отобрали при увольнении. А предприятие военное. Вот и приходится хитрить всячески, не сдавать при выходе пропуск… который у меня отобрали. Ну… это надуманное противоречие. Вполне может так быть, что одновременно отобрали, и он находится в кармане. Такой плоский, маленький, запечатанный в плексигласовую оболочку. А под ней я – усатый, молодой. И стоим мы с Мороковым во дворе дома, где я когда-то жил. Там еще приемный пункт стеклопосуды. Место удивительно спокойное. Солнечный свет пробивается сквозь листву деревьев. Потусторонний покой… И еще рядом прием макулатуры. В низеньком, обитом фанерой и жестью загончике. Окошко с разбитым стеклом и решеткой…
Входит, наконец, какой-то обормот с "дипломатом". Открывает его. Как завороженный смотрю на пистолет, который он держит в другой руке. Не знаю, есть ли что-нибудь хорошее в чемоданчике для Морокова. Или же его ждет что-то совсем другое?
– Давай-ка уходить. – Тяну я его за рукав и, улыбаясь, подмигиваю курьеру с пистолетом.
– А где же микросхемы?! – восклицает недовольно Мороков.
"Ну уж точно! Ненормальному море по колено!"
Курьера, видимо, забавляет такой ход событий. Он смеется, обнажая гнилые зубки.
С трудом вытаскиваю Морокова за дверь. Тащит он за собой открытый чемоданчик. Тесно втроем в прихожей. Но курьеру, наверное, наказано: оружие не применять. По-прежнему вяло играет рахитичный мальчик в полутьме коридора у старого облупленного велосипеда.
А топот приближающейся колонны все слышней и слышней. Видна поднятая ею пыль над низкими деревцами вдоль дороги у горы....
На вокзале скверно. То ли пришел поезд, то ли нет. Застыли автоматы для продажи билетов. Наконец подносят два маленьких, очень хороших гроба. Полированный дуб зеркально блестит. С боков бронзовые фигурные ручки. Очень может быть, что это и не гробы, а футляры для альтов или даже для виолончелей. Нет, пожалуй, все же для альтов. Виолончель бы туда не влезла.
Объясняю, что ехать придется по набережной, а потом в горку и мимо Кремля. Можно погрузить их на багажник, не исключено, что поместятся, но вдруг один соскочит? Опасно! И приезжать второй раз ужас как не хочется. На сердце тяжесть такая, что хуже некуда. Неужели все же гробы?..
Перрон крытый. Вот-вот подойдет поезд. Вроде бы уже и не крытый. И не вокзал. А полустанок. И стоять поезд будет всего минуту, а может быть, и еще меньше. С трудом забираюсь в последний вагон. Собственно, это и не вагон вовсе. А отгорожена часть паровоза. Публика внутри премерзкая. Отвратные такие рожи. Билеты начинают проверять. Разве можно успеть купить билет? Да еще выясняется, что идет этот состав из двух вагонов в другую сторону. Мелькают за окном знакомые полустанки Казанской железной дороги…
5. Тайны творчества
Тщательно помешиваю очередную порцию детской кашки, варящейся на малом огне. На сей раз из гречневой муки. В ней есть железо и прочие микроэлементы, необходимые для жизнедеятельности. Внушаю себе почтение к этому продукту, от которого меня уже изрядно воротит.