– Разве что? – Эффи выгнула бровь.
– Разве что ты сможешь мне помочь, – закончил Престон.
Сперва она решила, что ослышалась. Если он хотел выбить ее из колеи, то полностью добился своей цели. Постаравшись взять себя в руки, Эффи недоверчиво спросила:
– Помочь тебе? С чего я вообще должна тебе помогать?
И тут Престон внезапно произнес:
– «В сумерках я искала свое отражение в следах прилива, но Король фейри и в этот раз просто посмеялся надо мной. Когда сгустились сумерки, солнце почти село, скрылось за линией горизонта, и в водах осталась лишь темнота, которую не мог разогнать его гаснущий свет».
И выжидающе взглянул на Эффи. Несмотря на потрясение, она смогла закончить отрывок:
– «Я шлепала ладонями по темной, стылой воде, будто могла наказать ее за непослушание. И в этот момент поняла, что, сам того не зная, Король фейри сказал правду: пусть воды прилива не показали моего лица, зато раскрыли душу. Я стала вероломной, гневливой, требовательной, как и он сам. Он с самого начала жаждал видеть меня такой». – Эффи замолчала, переводя дыхание, а потом добавила: – Кстати, «меркнущий свет», а не «гаснущий».
Престон скрестил руки на груди:
– Никто из студентов литературного колледжа не способен вот так с ходу слово в слово процитировать «Ангарад». А то стихотворение, «Гибель моряка»? Мало кто знает поэзию Мирддина, а эти стихи и подавно.
– К чему ты клонишь?
– Твое место в литературном колледже, Эффи. Ты этого заслуживаешь.
Эффи потрясенно уставилась на него, напоминая себе, что нужно продолжать дышать и моргать.
– Серьезно? Пусть у меня хорошая память…
– Дело не только в этом, – пояснил он. – Как ты думаешь, что есть у других студентов литературного такого, чего нет у тебя?
Теперь он, похоже, решил с ней поиграть. Эффи ощутила, как от негодования на глаза навернулись слезы, но тут же сморгнула их.
– Хватит, прекрати! – выпалила она. – Ты ведь сам все знаешь. В литературный колледж не принимают женщин. Не стоит так жестоко, глупо шутить…
– Абсурдная, устаревшая традиция, – резко перебил ее Престон.
Эффи удивила его горячность. А ведь он вполне мог бы начать повторять те же избитые фразы, что и все университетские мастера: дескать, женские умы слишком пресны и способны сочинить лишь нечто легкомысленное, женственное, не выходящее за рамки времени и места и крайне недолговечное.
– С чего ты так волнуешься из-за правила, которое тебя вообще не касается? – уточнила она.
– Ты могла бы уже понять, что я не стремлюсь делать что-то только потому, что так делали всегда. – Престон сжал зубы. – Или что-то оберегать лишь затем, что так принято.
Само собой.
– И что же? – Эффи ощутила, как заливается румянцем. – Упомянешь меня в разделе благодарностей?
– Нет, – возразил он. – Я хочу сделать тебя соавтором.
Такого Эффи точно не ожидала. Дыхание перехватило, сердце пропустило удар.
– Я не… прежде я никогда не писала статей по литературе. Я не умею.
– Это не сложно. Ты ведь знаешь все работы Мирддина вдоль и поперек. Всю теорию и критическую часть я возьму на себя. – Престон пристально посмотрел на нее. – Если ты придешь к руководству колледжа с новаторской научной работой по литературе, они не смогут не принять тебя.
Эффи чуть не закатила глаза. Ну кто же называет собственную работу новаторской? И все же на краткий миг она позволила себе помечтать о новом будущем. Вот она вернется в университет с новаторской научной работой, где на обложке после фамилии Престона будет красоваться ее собственная (или даже перед ней, если Престон поступит честно и разместит фамилии в алфавитном порядке). И тогда литературный колледж нарушит устаревшую традицию. Эффи больше никогда не придется рисовать поперечные разрезы.
И видеть мастера Корбеника.
Надежда распускалась в ней, как нежный цветочный бутончик. Ни мастер Корбеник, ни прочие студенты не смогут победить, если она выйдет из их игры и начнет играть в собственную.
Но это означало бы предать Мирддина и все то, во что она верила с самого детства: слова и истории, за которыми следовала, как за стрелкой компаса. «Ангарад» всегда была ее путеводной звездой.
– Я не могу, – наконец сказала Эффи, не желая дальше развивать эту тему.
Престон тяжело вздохнул:
– Неужели тебе совсем не интересно узнать о наследии Мирддина? Выяснить правду – просто для себя? В конце концов, он твой любимый автор. Вдруг ты сможешь доказать, что я ошибаюсь?
Эффи только фыркнула, но идея и правда была привлекательной.
– Тебе в самом деле больше волнует правда, чем возможность доказать собственную правоту?
– Само собой. – В его голосе не слышалось ни капли сомнения.
Эффи больше не могла сопротивляться напору. А Престон, будто ощутив, как дрогнула ее воля, продолжил:
– Вряд ли руководство колледжа легко изменит свое мнение. Но я буду бороться рядом с тобой, Эффи. Обещаю. – В его взгляде не было ни капли хитрости или фальши. Престон говорил искренне.
Эффи с трудом сглотнула.
– Знаешь, я ведь пыталась, – призналась она. – Когда только узнала свой экзаменационный балл. Я написала письмо твоему наставнику, мастеру Госсе, и предложила темы научных работ. А еще объяснила, как много значат для меня произведения Мирддина.
– И что он сказал? – тихо выдохнул Престон.
– Он просто не ответил.
Прежде Эффи никому не говорила об этом, даже матери. Она опустила взгляд и увидела, как дрожит в руках скомканный лист бумаги.
– Мне жаль, – сказал Престон и неуверенно провел рукой по волосам. – Я… это ужасно и жестоко.
Эффи ничего не ответила, пытаясь сдержать подступающие к глазам слезы.
– Но я верю в этот проект, – продолжил он уже мягче. – И верю в тебя… в нас обоих… – Он вдруг запнулся, словно смущаясь собственных слов.
Прежде он всегда говорил с ней уверенно, и отчего-то эта мимолетная слабость лишь укрепила ее доверие к нему.
– Но как же Спящие? – спросила она, вновь рискуя нарваться на насмешливый тон Престона. – Знаю, заносчивые скептики из университета считают, что слишком умны для всяких мифов и магии, но не все в Ллире думают так же. Южане так вообще свято верят, что только посвящение Мирддина способно предотвратить второе Наводнение.
– Одной научной работы недостаточно, чтобы одним махом разрушить сложившийся миф, – ответил Престон. – Особенно тот, что существует не одно столетие. Музей Спящих не выселит Мирддина в тот же миг, когда мы сойдем с поезда в Каэр-Иселе с научной работой в руках.
Он не сказал этого прямо, но Эффи поняла, что имелось в виду. Правда и магия – две совершенно разные, несовместимые вещи. Именно так Эффи твердили с самого детства лечащие врачи, отчаявшаяся мать, школьные учителя, священники и мастера, которые никогда ей не верили.
Эффи преклонялась перед магией, для Престона священной была правда. Их союз выглядел неестественно.
И все же она поняла, что не в силах отказаться.
– Не боишься, что ученые будут задавать те же вопросы, что и я? – привела Эффи последний довод. – Что они спросят, почему человек по фамилии Элори так стремится уничтожить наследие национального автора Ллира?
– Тем больше причин поставить благородное ллирийское имя Эффи Сэйр на титульном листе рядом с моим. – Во взгляде Престона мелькнули веселые искры. – Считай это перемирием.
Не сдержавшись, Эффи закатила глаза:
– Ты поэтому попросил меня о помощи?
– Не только. Янто отгораживается от меня. Он мне не доверяет. Зато верит тебе.
Эффи вспомнила тяжелую руку Янто на своем плече, вновь заставившую испытать прежнее ощущение погружения на глубину и, не задумываясь, выпалила:
– Чего ты хочешь? Чтобы я его соблазнила?
Престон тут же покраснел до кончиков ушей.
– Святые, нет! За кого ты меня принимаешь?
Эффи тоже залилась румянцем и опустила голову, не в силах взглянуть ему в глаза. Зачем она это сказала? С головой у нее явно не в порядке, в мозгу что-то сместилось, словно перекосились рельсы. Теперь она вообще никому не доверяла.
– У аргантийцев есть святой покровитель истины? – спросила она.
– Не совсем, – ответил Престон. – Но ради твоего спокойствия могу поклясться вашей святой Уной.
Эффи поймала себя на мысли, что кивает. В правой руке она все еще сжимала лист бумаги, поэтому вытянула левую, на которой не хватало безымянного пальца.
Престон протянул свою ладонь, мягкую, с длинными, тонкими пальцами, и они обменялись рукопожатием. Обычно Эффи не любила пожимать людям руки. Она не очень хорошо понимала, когда точно нужно отпустить, и всегда сжимала чужую ладонь дольше положенного.
– Клянусь святой Уной, что помогу тебе, – сказала она. – И не выдам тебя – нас – Янто.
– Клянусь святой Уной, что не предам тебя, – пообещал Престон. – И буду за тебя бороться. Обещаю, что твое имя будет стоять на титульном листе рядом с моим.
Они держались за руки, переплетя пальцы. Эффи все ждала, что он дернется и выпустит ее ладонь, но нет. Разглядывая подушечку его большого пальца, испачканную чернильными пятнами, она размышляла, не проверяет ли он ее, пытаясь оценить стойкость. Эффи сомневалась, что обладает достаточной выдержкой.
Но в его глазах не читался вызов, и она вдруг поняла, что Престон просто оставил выбор за ней. Такая мелочь, возможно, вообще не стоила внимания, и все же мало кто позволял Эффи выбирать.
Наконец она выпустила его ладонь, и Престон, согнув пальцы, уронил руку.
– Начнем завтра, – сухо произнес он. – Могу я получить обратно свой листок?
Эффи послушно положила скомканную бумагу на стол. На ладони остались чернильные точки.
– Здесь тоже стоило писать по-аргантийски, – заметила она.
– Теперь я знаю, – бросил Престон, поджав губы.
Когда вечером Эффи вернулась в гостевой домик, мысли безостановочно крутились в голове. Даже проглотив снотворное, она лежала без сна, глядя в сырой, заплесневелый потолок и размышляя о заключенном соглашении.