И вот эта юная красавица из Тбилиси меня поражала тем, что ежедневно ходила по комнатам наших дядюшки и тетушки взад и вперед, бегала и твердила, неустанно повторяла: «Ах, Муслимчик! Ах, Муслимчик! Ах, Муслимчик!» Я ее не понимала и попросила объяснения у нашей тети Маруси. Она сказала: «Это Муслим Магомаев, знаменитый певец из Азербайджана, обладающий замечательным голосом, редкой красоты». С тех пор я тоже ловлю момент, когда можно услышать пение Муслима Магомаева, тоже восхищаюсь его мелодиями любви, очарованием его голоса. Азербайджан навсегда для меня слился с образом знаменитого певца, и он сам стал символом своей страны, которая слилась с его мелодиями любви. А сейчас мы горюем о безвременной кончине знаменитого тоже любимого певца Дмитрия Хворостовского, даже не столько звучат в сердце его оперные арии, сколько песни военных лет: в них наша боль и слёзы страданий, гордость и слава побед, любовь к матушке Родине… Чудный голос певца!
Вообще в нашем роду среди искусств особенно выделяли и отдавали предпочтение музыке и пению. Надо признать, что священники, служившие в церквях, очень, очень и разносторонне талантливы…
У старшего поколения – моих родителей, Екатерины Александровны и Николая Васильевича Касаткина, который присоединился к нашему роду Беляевых, – была трудная жизнь. 1920-е – 1930-е годы, время голодной жизни в Саратове, были направлены на спасение семьи. Мама мучилась, видя, как дети ищут хотя бы черствую корочку в буфете. Второй голод семья пережила во время Великой Отечественной войны. Было даже так: старшие в семье – бабушка, Екатерина Петровна, отец семейства Николай Васильевич – и двое детей Соня и Вера сели на пароход и поплыли по Волге, не зная куда – просто туда, где нет голода. По пути они узнали, что он отсутствует в Чистополе. Там оставили пароход, сняли какое-то жилье (было жаркое лето) и стали жить по очереди с дочерьми, покупали на базаре муку для лепешек, большую роль в их питании играла земляника, которой была усыпана поляна рядом с их жильем и опушкой леса. Так спасали мои родители нас, своих детей.
Но и в те годы, и во время бедствий Великой Отечественной войны у мамочки было правило – делиться с каждым, кто появлялся в доме, она кормила моих одноклассников-девочек, заходивших к нам, своих сотрудниц, которые ее навещали. Уроки дядюшки Николая Петровича, у которого она жила в детстве, не прошли даром. У нее, как и у ее матери Екатерины Петровны, было доброе сердце. К тому же она с юности была привержена христианской этике, много думала об этом и вырабатывала свои правила жизни.
Моя мать, Екатерина Александровна, которая росла без отца-священника, начала свой рабочий путь жизни с 16-ти лет, она работала в школе рабочей молодежи, преподавала русский язык и литературу, потом в общей школе (наверное, в младших классах).
Я помню, в день отъезда из Саратова наша квартира наполнилась детьми, ее учениками, которые любили свою учительницу и принесли ей в подарок – каждый – почтовую открыточку с картинкой: то Поленова «Московский дворик», то Остоухова «Осенний сад», то Левитана – какие-то летящие в небо птицы. Особенно меня заставлял задуматься (на картинке) мальчик, сидящий на ступенях, наверно, церкви, оборванный, в черной одежде, какой-то весь черный – видно, нищий. Он запал в мою память, и я время от времени в своей жизни вспоминаю его и жалею. Все эти подарки-открыточки мы собрали и поместили в специальном альбоме, который до сих пор хранится.
Мамочку, Екатерину Александровну, все любили, кто знал ее. Особенно в Мичуринске, в пединституте которого она работала в 1960-х годах (семья нуждалась в заработке). Мама жила в преподавательском общежитии, с общей кухней, постоянным общением с коллегами. Все ей нравились, со всеми она дружил а, пединститут был рядом, пешком она ходила на работу и домой, даже в «окна» между лекциями одного рабочего дня. Она восхищалась красотой города, его окрестностей, речки Лесной Воронеж. У мамы был легкий характер, она умела видеть в жизни прежде всего светлые стороны.
Кандидатскую диссертацию о военно-патриотических одах XVIII века она готовила и защитила под руководством акад. А. И. Белецкого, о котором вспоминала с неизменным уважением. Она специализировалась в изучении и преподавании древнерусской литературы, русской литературы XVIII века, а также фольклора (устного народного творчества). Однако со временем ее всё больше стала привлекать и новейшая русская литература, ее она стала изучать вместе со студентами в Мичуринске. И это надолго осталось в ней…
Активное чтение, она не могла обходиться без него – любила литературу, привело к слепоте ее глаз – глаукоме и катаракте. Сделали вначале удачную операцию, но полного излечения не было. Годы ее жизни продолжались в полной слепоте… Мамочка всё переносила без жалоб, без уныния. Ее доброе сердце, любовь к нам, родным, друзьям, знакомым, приходящим ее навестить, всегда радовали. Главное, что она просила нас всех: читать ей всё, что угодно. Я ей читала свои статьи, внук – свой учебник истории, знакомые – новые газеты. Так мною были постепенно прочитаны вслух «Дети Арбата». Ей всё было интересно, у нее была хорошая память (и мне она напоминала о моих очередных делах). В старые годы, когда ей уже исполнилось 90 лет, в ней пробудился литературно-творческий дар. Она сочинила, а я издала дорогую для меня книжечку: Касаткина Е. А. За годом год. Романное повествование. М.: Компания Спутник, 2007. 175 с. Тираж 50 экз. Во вступлении таким образом объяснена необычная ситуация:
Записала я повествование своей матери, которая родилась в 1900 году, а умерла в 1999 (29 мая). Столетие прошло через ее жизнь. Она потеряла зрение в свои последние годы, однако опыт жизни сохранялся в ее сознании. Она была очень общительным человеком и к ней, где бы ни находилась, а она жила в нескольких городах, приходили люди – знакомые, родные, соседи, сослуживцы, знакомые знакомых, чтобы рассказать о каких-либо событиях своей жизни или протекающего дня. Она была хорошей слушательницей, а у людей постоянно возникает необходимость высказаться о наболевшем, о каких-либо душевных или житейских коллизиях. Она доброжелательно слушала. В конце жизни, когда ослепла, ее стали посещать «видения», их происхождение неясно, пусть психологи объясняют их происхождение. На основе таких «видений», и в то же время и размышлений о пережитом она создала в своем воображении и продиктовала мне в течение нескольких месяцев свое повествование. Это не автобиография и не биографии знакомых, хотя, конечно, все ее многолетние впечатления и знания преломились в ее рассказываниях о дальнем прошлом и о близком[23].
В своих философских размышлениях о жизненном потоке, о человеке в нем она сближалась и с Ф. И. Тютчевым:
и с Н. А. Некрасовым:
Всё хорошо под сиянием лунным,
Всюду родимую Русь узнаю…
Быстро лечу я по рельсам чугунным,
Думаю думу свою…[25]
Родная сестра Екатерины Александровны, Софья Александровна, осталась жить в этой семье, участвовала в воспитании дочерей сестры – Софии и Веры, работала учительницей, преподавала химию и биологию.
По инициативе Екатерины Александровны наша семья в послевоенное время взяла на воспитание осиротевшую в те годы девятилетнюю девочку Ларису, она у нас закончила среднюю школу, медицинский вуз, выдали ее замуж за талантливого студента Викентия Пекарского. Её судьба сложилась очень счастливо. Муж стал знаменитым в Томске хирургом, профессором, академиком медицинских наук. Ее дочери Марианна и Екатерина Пекарские пошли по дороге родителей; они очень хорошие, всеми уважаемые люди.
Николай Васильевич Касаткин (1890–1974) мой отец и муж Екатерины Александровны занимал особое, привилегированное место в нашей исключительно женской семье. Он был единственным мужчиной у нас, и все мы его очень любили, почитали, ставили в особое положение. Только у него, в каком бы стесненном жилищном состоянии мы ни находились, была отдельная комната с особым стилем – библиотечным… Папочка не отличался общительностью, он во многом был аскетом. Часто отказывался от общей трапезы, у него были свои правила жизни: утром гимнастика, подготовка к лекциям – это размышления. Он обладал прекрасной памятью, хорошей личной библиотекой: полное собрание сочинений В. С. Соловьёва, труды А. Ф. Лосева и др. книги; к сожалению, не все они сохранились в процессе наших переселений. Я на всю жизнь запомнила некоторые его заветы. Однажды он мне сказал (хотя я и в детстве не была врунишкой): «Врать – это неблагородно». Он сам говорил всегда только то, что соответствовало его убеждениям и нравственным чувствам, никогда не фальшивил. Если нельзя было говорить откровенно, он уходил от общения, уединялся. Он терял интерес к разговору. Очень любил молодежь, детей, моих школьных и студенческих лет подруг, так как они говорили то, что чувствовали, о чем думали. Папочка много времени уделял своим дочерям. Как психолог записывал и изучал наши разговоры, философствовал с нами, выводил нас на природу, учил любоваться ею. По-особому он относился к воде, текущему потоку. Он приводил меня или нас с сестрой к Волге, либо к какой другой близлежащей реке. Мы стояли на высоком берегу, и он говорил: «Смотрите на воду на жизнь реки». Я думала: «Зачем смотреть?» Но была всегда послушной. Смотрение на речной водный поток погружало в какое-то странное состояние: отрешенности, какой-то умиротворенности созерцания, духовного успокоения. Говорить не хотелось, в подсознании что-то возникало… Впоследствии я ассоциировала это состояние со стихотворением Ф. И. Тютчева, которое и папа очень любил и хорошо знал: «Последний катаклизм»:
Когда пробьёт последний час природы,