Мерсенн (не станем его корить за это) не вполне понял объяснение Декарта. Тогда последний вновь принимается за поставленную проблему281:
В вашем последнем письме, – пишет он Мерсенну, – вы спрашиваете, почему я говорю, что скорость сообщается [телу] тяжестью – как единичная в первый момент падения и как двойная во второй момент и т. д. Я отвечаю, при всем уважении, что я имел в виду вовсе не это, а то, что скорость сообщается тяжестью как единичная в первый момент и вновь сообщается той же тяжестью как единичная во второй момент и т. д. Однако единичная в первый момент и единичная во второй дают двойную, и единичная в третий дают тройную, и таким образом [скорость] возрастает в арифметической прогрессии. Тем не менее я полагал, что достаточно обосновал это, исходя из того, что тяжесть всегда сопровождает тела, в которых она присутствует; и она может сопровождать тело иначе, чем постоянно увлекая его вниз. Также если мы предположим, к примеру, что кусок свинца падает вниз благодаря силе тяжести и что с первого момента от начала падения Бог отбирает тяжесть у свинца таким образом, что после этого кусок свинца не более тяжел, чем если бы он был из воздуха или из перьев; этот кусок продолжал бы опускаться, особенно [если бы он находился] в пустоте, ведь он начал опускаться; и нельзя указать никакой причины, почему его скорость бы уменьшилась, а не возросла. Однако если через некоторое время Бог вернул бы этому куску свинца его тяжесть, причем лишь на мгновение, разве сила тяжести не тянула бы свинец [вниз] так же, как в первый момент? То же можно сказать о других моментах. Отсюда, безусловно, следует, что, если бы вы уронили мяч in spatio plane vacuo282 с высоты 50 футов, из какой бы материи он ни состоял, ему всегда будет требоваться ровно в три раза больше времени, чтобы пройти первые 25 футов, чем оставшиеся 25 футов. Но [нахождение] в воздухе – это совсем другое дело…
Это новое объяснение, по правде сказать, не прибавляет ничего нового к тому, что Декарт говорил Мерсенну в предыдущем письме. Отметим еще раз, насколько близка декартовская идея к теории импетуса: тяжесть – это вспомогательная причина, которая тянет тело вниз! Это идея Бенедетти в чистом виде283. Отметим также, что Декарт, кроме того, добавляет:
Следует помнить, что мы допустили, что тело, однажды приведенное в движение, в пустоте будет двигаться вечно, и я собираюсь доказать это в своем трактате;
отметим, наконец, что в том же самом письме, упоминая Бекмана, Декарт произносит:
так же как и я284, он допускает, что нечто, что однажды начало двигаться, будет продолжать двигаться благодаря собственной силе (sua sponte), если его не останавливает некая внешняя сила, и, стало быть, в пустоте оно будет двигаться вечно…
В последующие годы Декарту не раз представится случай вновь вернуться к проблеме свободного падения. Однако он никогда больше не будет пытаться описать его формулой, никогда больше не предпримет попытки установить закон свободного падения. Причина в том, что приблизительно в 1630 году мысль Декарта претерпевает глубокое изменение – настолько глубокое и радикальное, что это можно было бы назвать революцией. Методическое рассуждение, размышление о человеческой мысли и ее отношении к реальности, беспокойные искания, великолепные выражения которых можно увидеть в «Regulae ad directionem ingenii»285, начинают приносить свои плоды. Поэтому для того, чтобы реконструировать физику и физический мир, Декарт отныне намерен следовать «порядку причин», а не только порядку вещей.
Нет необходимости настаивать на решительной важности этой интеллектуальной революции286. Нам будет достаточно отметить, что эта перемена позволит Декарту осмыслить и с непревзойденной ясностью представить нам новую идею движения, которая ляжет в основу новой науки, определить через нее структуру и онтологию природы, выразить с безупречной точностью все то, что лишь смутно предчувствовалось и имплицитно содержалось в мысли какого-нибудь Бекмана или Галилея, – все то, что нам приходилось «разъяснять» в ходе нашего исследования; наконец, она позволит ему сформулировать принцип инерции – эти достижения ставят Декарта-ученого на одну ступень с Декартом-философом – на высшую ступень.
Но, как ни странно, именно благодаря этой интеллектуальной революции для Декарта были потеряны все конкретные достижения «новой науки» – той математической физики, которая разрабатывалась у него на глазах и созданию которой он сам так сильно поспособствовал! Ни для кого не секрет, что физика Декарта в том виде, в каком она представлена в трактате «Первоначала философии», более не содержит математически выразимых законов287. В сущности, в ней так же мало математического, как в физике Аристотеля. Что касается проблемы свободного падения тяжестей, то в «Первоначалах…» о ней умалчивается.
Случайность ли это или закономерность? Этот вопрос кажется нам важным.
Решение переходить лишь от одного ясного положения к другому, продвигаясь в установленном порядке и начиная с начала, т. е. «с идей наиболее простых и легких», как известно, подразумевает, что природа всецело интерпретируется математически – что практически означает геометрическую288интерпретацию. Это решение также подразумевает, что все понятия, явно и неявно используемые в физике, необходимо систематически развивать, отстраивать или реконструировать исходя из ясных и отчетливых идей. Наконец, оно подразумевает решительный отказ от всех «смутных» идей, которыми злоупотребляет физика – даже математическая.
Об этих новых убеждениях Декарта со всей ясностью свидетельствуют письма к Мерсенну.
Невозможно сказать что-либо с толком и уверенностью в отношении скорости, не истолковав надлежащим образом, что есть тяжесть, а заодно – и всю систему мира,
пишет он 12 сентября 1638 года289. И в своей знаменитой критике Галилея, в которой Декарт нехотя признает, что Галилей «философствует гораздо лучше, чем толпа»290, Декарт прежде всего ставит ему в упрек то, что тот действовал «беспорядочно» и не сумел довести до конца анализ используемых понятий 291, сохраняя их таким образом и используя в таком виде (так же как понятие тяжести и пустоты), который, скажем так, прямо выдает их эмпирическое происхождение, вместо того чтобы попытаться их реконструировать исходя из ясных и отчетливых идей – чисто рассудочных идей протяженности и движения.
Уже осенью 1631 года Декарт пишет Мерсенну:
Я вовсе не отрекаюсь от того, что я говорил ранее касательно скорости тяжелых тел, падающих в пустоте: ведь предположив пустоту, как все воображают, все прочее можно доказать, но я считаю, что невозможно предполагать пустоту, не впадая при этом в заблуждение. Я постараюсь объяснить quid sit gravitas, levitas, durities292и т. д. в двух главах, которые я обещал вам отправить к концу года; по этой причине я воздержусь от того, чтобы писать вам об этом сейчас293.
Необходимо объяснить quid sit gravitas, levitas, durities и т. д., и необходимо объяснить все это исходя из понятия движения – наиболее простого понятия, которым мы располагаем294.
Парадоксальное утверждение: не была ли проблема движения философской проблемой по меньшей мере со времен Аристотеля? Разве огромные тома De Motu295не заполняют философские библиотеки? Декарт вполне понимал спорный характер своего утверждения. Кроме того, говорит Декарт, он вовсе не имеет в виду движение, о котором говорят философы. Речь идет о чем-то совершенно ином.
Философы также предполагают множество движений, которые, по их мнению, могут происходить без перемены места. <…> Я же из всех этих движений знаю только одно, понять которое значительно легче, чем линии геометров. Это движение совершается таким образом, что тела переходят из одного места в другое, последовательно занимая все пространство, находящееся между этими местами296.
Философы провинились еще в одном проступке. Так,
cамому незначительному из этих движений они приписывают бытие более прочное и более истинное, чем покой, который, по их мнению, есть только отрицание бытия. Я же признаю, что покой есть также качество, которое должно приписать материи в то время, когда она остается в одном месте, подобно тому как движение есть одно из качеств, которые приписываются ей, когда она меняет место297.
Отсюда очевидным образом следует, что движение есть не процесс, а состояние [status]; именно в качестве такового в новом «Мире», построенном Декартом, оно следует законам, которые «в древности» применялись к состояниям. Также первое из «правил», сообразно которым Бог приводит материю в действие, звучит так:
Каждая частица материи в отдельности продолжает находиться в одном и том же