никогда не противостоят движению; в самом деле: они всегда движутся от одного своего места к другому. Все тела, таким образом, обладают одинаковой склонностью к движению и к неподвижности, так как, будучи на своих местах, они никуда не стремятся431.
Очевидно, что само пространство оказывается подлинным «местом» для тел; это собственное место аристотелевских «мест», поскольку последние («ближайшие границы неподвижных тел») являются таковыми в пространстве Бруно. У самой Вселенной есть место в пространстве: бесконечная, безграничная пустота, которая лежит в основе реальности и заключает ее в себе432.
Бруно отклоняет возражения сторонников Аристотеля, связанные с невозможностью бесконечности, как логической, так и метафизической, а также с физической невозможностью пустоты433. Напротив, именно конечность (ограниченный Космос) Аристотеля немыслима, неверна и невозможна, бесконечность же познаваема, истинна и даже необходима434. Бесконечность, конечно же, не потенциальная, а актуальная, ведь, по мнению Бруно, сама материя435всюду и всегда актуальна. Что касается пустоты, она отождествляется с пространством, содержащим все тела; пустота – эта такая бесконечность, части которой находятся повсюду под телами436: конечно же, пустое пространство не существует в действительности, разве что там, где тела соприкасаются, ведь пространство заполнят воздух или эфир. Но это не препятствует тому, чтобы с метафизической точки зрения и как таковая пустота была не чем иным, как заполняющими ее предметами: она есть необходимое подспорье и вместилище437для полноты. Именно в этом заключается подлинный смысл понятия «место», правильный ответ, который следует дать на вопрос «где?». Где находятся тела? В пустоте, – отвечает Бруно, – в пространстве, которое служит им общим вместилищем и которое является «неподвижным местом», где все пребывает. Место неподвижно, так как оно бесконечно, так как бесконечное как таковое не может двигаться438. Все конечное же, напротив, подвижно. Аристотель утверждает, что движение предполагает «место» и что пустота делает его невозможным (движение в пустоте было бы мгновенным и обладало бы бесконечной скоростью). Вовсе нет! – отвечает ему Бруно: для движения необходимо не «место», а пространство; и пустота отнюдь не делает его невозможным, напротив, она является его необходимым условием: всякое движение происходит в пустоте, через пустоту и, более того, из пустоты439. Кроме того, движение в пустоте никогда не будет происходить моментально, с бесконечной скоростью440. Рассуждение Аристотеля никуда не годится.
Смелость и радикальность идей Бруно поразительны; он преображает традиционное представление о мире и физической реальности, совершая подлинную революцию. Единство Вселенной, единство природы, геометризация пространства, отрицание идеи места, относительность движения: мы уже оказываемся в преддверии ньютоновской модели мира. Средневековый Космос разрушен; образно выражаясь, он растворился в пустоте, увлекая за собой физику Аристотеля и освобождая место для «новой науки», для которой Бруно тем не менее так и не сумел найти основание.
Что же все-таки встало у него на пути? Безусловно, дело прежде всего в устремлении его мысли, в ее религиозном побуждении и анимистичности; в аффективной ценности, которой в его глазах обладала Вселенная, великая цепь сущего. Но дело также в фактах, опыте, данности.
Тела падают, Земля вращается, планеты описывают круги вокруг Солнца. Аристотель объясняет это; Бруно, в сущности, не может дать этому объяснения441. И именно в этом его слабость. Ибо недостаточно противопоставить физике Аристотеля метафизическую концепцию – необходима иная физическая теория. Конечно же, новая физика может возникнуть лишь из новой метафизики; но метафизика Бруно, анимистическая и антиматематическая, не может ее произвести: таким образом, он вынужден придерживаться идей старой Парижской школы (теории импетуса) и идей Коперника. Итак, перед нами предстает странное зрелище: как этот человек, чье глубокое метафизическое чутье завело его так далеко, отступает назад, спотыкается, останавливается. Импетус, сила-причина движения, стремление всего и вся воссоединиться, вездесущее естественное круговое движение, естественное круговое движение сфер и звезд, управляемых душами442.
Впрочем, не будем слишком строги: мышлению претит пустота; научная теория не исчезает, пока ее не сменяет другая. Но это предстоит сделать лишь Ньютону.
3. Тихо Браге
На наш взгляд, соображения, которые Бруно противопоставляет аристотелевским аргументам, довольно убедительны. Следует, однако, отметить, что в его время они никому не казались убедительными. Они не были убедительны ни для Тихо Браге, который преспокойно предъявлял старые аристотелевские аргументы (разумеется, придав им более современный вид443) в полемике с Христофом Ротманом444, ни даже для Кеплера, который, находясь под влиянием Бруно, был искренне убежден, что в борьбе с ними прибегает к аргументам Коперника, подкрепляя их новой идеей или, если угодно, заменяя мифическую идею Коперника о связности природы на физическую концепцию силы притяжения.
Возражения Тихо Браге против движения Земли (и против аргументов Коперника) заслуживают некоторого внимания. По большому счету он совершенно прав, когда заявляет, что понятие «естественного» движения, которому противопоставляется «насильственное» движение, едва ли допускает, что тело может одновременно осуществлять оба движения, и когда добавляет, что эти движения с необходимостью должны были бы препятствовать друг другу. Он также прав, оценивая объяснение движения разрозненных тел (облака, воздух и т. п.), данное Коперником, как малоубедительное. Однако любопытно следующее: не заметив, что речь идет об общем положении у Коперника и у Аристотеля, он доходит до формального отрицания принципа-аксиомы, на котором основывается это положение: неверно, – говорит он, – что часть, отделившись от целого, сохраняет его свойство. Совсем напротив, можно заключить, что этого никогда не происходит445.
Браге с куда меньшим воодушевлением повторял классическое возражение относительно тел, падающих с высокой башни, и вертикально подброшенных тел446, хотя этот аргумент ему нравился. Он вполне справедливо видел в том наиболее сильный довод сторонников Аристотеля (несмотря на свои нововведения в астрономии, в области физики Браге остается верен Аристотелю). Потому он отказывается принять рассуждение Бруно447.
Если кто-то верит, – пишет он Ротману, – что снаряд, брошенный вверх на борту движущегося корабля, вернется в то же самое место, как если бы корабль находился в покое, то он глубоко заблуждается. В действительности снаряд отклонится настолько, насколько быстро переместится корабль.
Упрямство Браге, казалось бы, говорит не в его пользу. Но будем справедливы, возьмем в расчет то, что с точки зрения последователя Аристотеля, утверждение Бруно несколько неправдоподобно448.
Было бы, однако, недостаточно только отбросить умозаключения Бруно или обратиться к опыту. Поэтому Браге ухитряется обновить классическую аргументацию, введя в нее недавнее изобретение – пушки449.
Итак, что же произойдет, спрашиваю я тебя, – пишет Тихо Браге, – если из большой пушки будет выпущен снаряд по направлению на восток…; и далее из той же пушки, из того же места будет выпущен другой [снаряд, направляющийся] на запад? Можно ли предположить, что оба снаряда прошли бы одинаковое расстояние?
Тихо Браге подводит к тому, что, дабы совершить подобное, данные снаряды должны были бы, так сказать, «знать», что им следует сделать, а именно знать, что им положено подчиняться теории Коперника, согласно которой всякий «земной» объект должен следовать движению Земли. Браге не согласен с этой теорией. Более того, он считает, что даже если мы допустим, что теория верна для тел, движение которых никак не исходит из них самих, ее невозможно было бы применить к случаю с пушечными снарядами и даже к случаю свободно падающих тел. Этот случай, с точки зрения Браге, резко отличается от прочих: движение снаряда насильственно и чрезвычайно быстро; каким же образом это движение могло бы сосуществовать с «естественным» круговым движением без того, чтобы ему не препятствовать и чтобы оно не препятствовало ему? Действительно, как неоднократно было сказано, с точки зрения догалилеевской физики нет ничего менее правдоподобного, чем относительная независимость движений. Допустить подобное – все равно что допустить причину, не производящую следствие. Потому Браге продолжает450, истолковывая нам, насколько странно было бы, что
чрезвычайно быстрое движение, порожденное пушечным порохом вразрез с природой,
и чрезвычайно быстрое и естественное движение Земли сочетались бы друг с другом без сопротивления. В самом деле, согласно Копернику и Бруно